.. -- сказал я. -- Ладно, еще раз пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, -и хлопнул дверцей...
Квочкина я встретил в дежурной части.
-- Примешь пятьдесят капель? -- спросил он, пока мы поднимались в кабинет.
-- Рано еще, -- попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
-- Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
-- Что это? -- не понял он.
-- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
-- Кто такой? -- спросил Квочкин.
Я объяснил.
-- А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба, -- сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
-- Тут еще такое дело, -- сказал я, -- Размахаева, экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич. Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при случае.
-- Это уже интересно, -- решил Квочкин. -- Они в тебя поверили.
-- То есть?
-- То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что: денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать -- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал.
-- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? -спросил я.
-- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон, а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за деньгами.
-- Осталось три дня, -- сказал я.
-- Вот и ладушки.
-- Приказ понял, -- я поднялся.
-- Кстати, -- на прощание сказал Квочкин, -- приехала жена Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину допросами...
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все равно платить не буду. В повестке написано, что в случае неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"... Непонятно, с чего вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет. Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное -- ищут, где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной безопасности. Это упрощает поиски... А если Шекельграббер все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге стоял мужчина.
-- Я -- Терентьевич, -- объявил он.
-- Хоть Петрович, -- ответил я.
-- Нет, я все-таки Терентьевич.
-- Вы мне не интересны.
-- Но я хочу объясниться.
-- Вы уже объяснились пару дней назад.
-- Это не совсем то, что я хотел сказать.
-- Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, -смирился я. -- Котлеты есть будете?
-- Нет, спасибо.
-- Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от "Демьяновой ухи"?
-- Хорошо, -- согласился он. -- Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
-- Выпьете? -- спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.
-- Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России -- банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.
-- Я люблю Марину, -- сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", -- хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
-- Любовь -- святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее кулаками. Причем чужими.
-- Мне очень неприятно, -- извинился он. -- Я поступил необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится, что она мне изменяет.
-- А она приносила вам обет верности?
-- Я могу только об этом мечтать.
-- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
-- Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, -- предложил я.
-- Я уже давно никого не убивал, -- ответил он.
-- Зачем же вы пришли?
-- Кажется, вы ничего не поняли, -- сказал он. -- Я пришел извиниться.
-- И все?!
-- Все, -- ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ -- от всех сразу...
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:
-- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
-- Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.
-- Ну а вы?
-- Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.
-- А какая причина?
-- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
-- Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
-- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.
-- Разве она уже приехала?
-- Разве вы не знаете?
-- ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать бывшей матери...
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику -- мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.
-- Что пишешь? -- спросил я от скуки.
-- Моссовет только что обязал все фирмы и организации платить за использование в названии слова "Москва". Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
-- Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от постановлений и скупердяйничать.
-- Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по нашим счетам!" -- обрадовался он. -- С меня бутылка пива.
-- Я сегодня не пью, не в форме.
-- Ты что, милиционер, что ли? -- попытался он сострить.
-- Вроде того.
Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
-- Зачем вы его привели? -- спросил я Размахаеву.
-- Он вроде моего адвоката.
-- Хорош адвокат, -- решил я. -- Только для чего он вообще нужен?
-- Сначала пить будем или сразу допрос почнем? -- влез Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
-- Пить будем второго апреля, -- сказал я. -- Но по разным причинам.
-- А этот ушастый что пишет? Протокол? -- спросил Кашлин, показывая на корреспондента за столиком.
-- Он пишет про Моссовет, -- объяснил я.
-- Уже не про него, -- влез словоохотливый щелкопер. -Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
-- Ну-ка вслух, я послушаю, -- приказал Кашлин.
Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему "творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
-- Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из учебников известно, что педерасты распространяются как плесень. Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под голубым знаменем, -- решил он. -- Берите чистый лист и записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую газетку "Московский педерастец":
Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе. Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта, известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом, задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным главнокомандующим, который получил свой пост за то, что оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением последних они из милых дам в портянках превратились в сущих мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать; во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто не приставал, а им очень хочется даже без материального вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну "голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
-- Это класс! -- сказал щелкопер.
-- Это только первый класс, -- ответил Кашлин. -- Ведь рассказ надо продать и в журнал "Гей, американцы!", чтобы получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец. Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры, ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из резервации на тропу войны. В партизанских схватках они отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале -полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и пьют кровь супруги последнего из могикан.
-- С меня бутылка пива, -- бросив записывать, сказал мой сосед.
Кашлин хмыкнул презрительно, достал из внутреннего кармана початую бутылку коньяка и выпил со стакан из горлышка. Потом он попытался угостить меня остатками, а потом и корреспондента -подонками.
-- Зачем вы так пьете? -- удивился тот. -- Я не куплю вам бутылку пива. Лучше подарю книгу Поля Брэгга о здоровом образе жизни.
-- Это который не пил, не курил, не ел и хранил в баночках мочу разных дней выдержки? -- спросил Кашлин.
-- Зато когда он умер в девяносто лет и в морге вскрыли его труп, то все внутренние органы оказались абсолютно здоровы.
-- Он мог бы есть, пить, курить и писать в унитаз, -сказал Кашлин, -- и когда в морге вскрыли бы его труп и нашли все органы абсолютно больными, старик вряд ли бы расстроился.
-- Но он умер не своей смертью!
-- А чьей? -- удивился Кашлин.
-- Ладно, -- сказал я корреспонденту. -- Иди домой, нам серьезно поговорить надо.
Он наконец-то ушел, и я сразу отдал его стул, чтобы к нам никто не подсел из толпившихся у стойки.
-- Сегодня во всех газетах читаю свой телефон, -- сказала Размахаева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12