Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, -думал я, шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, -- своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти -- десяти близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом -- жену, а не поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого...
Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.
-- Извините, -- остановил я ее, -- вы дочь Степана Николаевича?
-- Нет, -- ответила она, -- присматриваю за домом и за ним.
Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера.
-- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно.
-- Говорить с вами желаю.
Он не ответил и скрылся.
-- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь. -- Иначе через час я приду с участковым.
Заклепкин опять высунул нос:
-- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
-- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?
-- Ни в какие Сандуны я не ходил.
-- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня?
-- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице.
Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
-- Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова быстрее бы обернулась.
-- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.
Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится!
-- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин.
-- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
-- Но вы же и сами знаете, -- ответил он.
-- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все, вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
-- Я вашего Шекельграббера не убивал, -- заявил он. -Охота была руки марать.
-- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман?
-- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку.
-- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
-- Как вам будет угодно.
-- Вы сами-то верите в эту чушь?
-- Нет, -- ответил он, -- это вы верите.
-- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится?
-- Не знаю я никакого Опрелина!
-- Все, -- сказал я, -- мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут.
-- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам правду, вы от меня отстанете?
-- Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от правды.
Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не сходил.
-- В ноябре прошлого года меня положили в клиническую больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг, даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и продают по второму разу. У них это называется "похороны за государственный счет". За счет того, чего нет, чего они, сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал, как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак "Пятьдесят лет в КПСС", работал не для себя -- для страны. И вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные два на два или нет?
-- Всякий заслужил, -- ответил я.
-- В общем, собрался я с духом и пошел в эту "Долину царей". Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было. Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: "Тут не благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать". Я сказал, что таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен. "Впрочем, -- говорит, -- переоформите квартиру на меня после вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного". Ах ты, недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!... В общем, встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал. "Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он у меня жену увел, купил ее на иностранные шмотки". -- "А как?" -спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. "У меня, -говорит, -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже ходит голый". И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с испугу, прибежал прохожий...
-- Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? -- спросил я.
-- Нет, конечно.
-- И Опрелин не требовал?
-- Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях.
-- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?
-- Может быть, секретарша? -- спросил он. -- Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик.
-- Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы?
-- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите?
-- Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.
-- Я никого не убивал, -- сказал он.
-- А билет? -- спросил я.
-- Какой билет?
-- Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, -- объяснил я.
-- Да, такое было, -- сознался Заклепкин. Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел.
-- Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру.
-- Вы мне не верите? -- спросил он опять.
-- Зачем вы украли документы Поглощаева?
-- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать?
-- А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил я.
-- Не может там быть моих отпечатков, -- довольно честно ответил Заклепкин.
Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:
-- Вы мне верите?
-- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу?
-- Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.
-- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?
-- Я с дочерью не знаюсь.
-- По идейным расхождениям? -- спросил я.
-- Нет, по нравственным, -- ответил он.
-- А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку?
-- В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, -- сказал он. -- Вы отстали от жизни.
-- Вам не жалко убитого?
-- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите?
-- Сейчас верю, -- ответил я и встал. -- Мне надо подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете?
-- Не собираюсь. Да и куда мне ехать!
-- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер!
Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты не знал, что все эмигранты -- проходимцы с комплексом неполноценности? Что сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожалению...
Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех, кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец подождет: он сидит запуганный, без связи.
На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию Заклепкина, ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться Размахаевой и Терентьевичем.
Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил другой ответ.
-- Куда вы запропастились? -- спросила Размахаева. -- Я уже начала беспокоиться.
-- Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.
-- А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас набросился шальной автомобиль из-за угла?
-- Мне поставили синяк на правый глаз.
-- Всего-то? -- удивилась она. -- Но вы хоть дали сдачи?
-- Некогда было, -- ответил я. -- Но дело не в этом, еще успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.
-- Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, -ответила она.
-- Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие мужчины с синяками под правым глазом?
-- Ну! Я всех не упомню, -- развязно ответила она.
-- У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с тортом?
-- Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.
-- Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?
-- Вы шпион!
-- И все-таки?
-- Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.
-- Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?
Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.
-- А вам не противно общество педераста?
-- Это вам должно быть противно.
-- Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна. Добром для вас это не кончится.
Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак не буду связан с внешним миром финансово.
Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове все время складывались преступные парочки, причем из одних и тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у одного -- ревность, у другой -- деньги и опостылевший любовник. Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку. Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она сбоку-припеку. Убей Бог -- не вижу мотива, и все-таки что-то тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов? Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито "голубым" из "Долины царей"? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я приблизился к этой девушке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12