-- Могу я посмотреть список пациентов?
-- Нет, -- главврач уже миновал охранников.
-- я все равно получу разрешение! -- с отчаяния крикнул я вдогонку.
-- Вы получите неприятности, -- обещал мне главврач спиной.
Ну и сволочь! На таких вот и держится любая система. Просто кулаки чешутся! Встретить бы этого "ученика" Гиппократа в тихом переулке, глядишь, у Поглощаева одним клиентом стало бы больше.
На всякий случай я заглянул в справочный стол больницы, но тоже бестолку. Сгинул некто Размахаев, растворился на одной шестой части суши и никому до этого нет дела, даже жене, в нашем скотском обществе. Так из стада уводят на убой, а стадо мирно щиплет травку.
Я встал посреди улицы, раздумывая, что делать дальше. С утра меня тешила надежда на встречу с Размахаевым, из которого я наверняка вытянул бы кое-что существенное, но оказалось -грош мне цена как журналисту и сыщику, не справился с простеньким заданием и запасного плана не выдумал. Но никакого плана, собственно, и не требуется: раз не вышло с мужем, нужно добить жену по паспорту. Должна она знать, как превратилась в роковую женщину и почему муж сошел с ума или его сошли. Поэтому я поехал к Размахаевой и у дверей почти нос к носу столкнулся с Навыдовым.
-- Ты же взял деньги и обещал не следить за мной! -сказал он.
-- Во-первых, я подошел с противоположной стороны. А во-вторых, вы не "тыкайте", Навыдов. Я еще не член вашей бригады: не интер-, не могилокопатель.
Он хмыкнул:
-- Тебя все равно не пустит вахтер.
Так и вышло. Навыдов прошел, а меня задержал внизу парень с задницей, отъеденной на ширину плеч. Но я поговорил с Размахаевой по диктофону, и парню пришлось отойти в сторону.
В квартире, кроме зиц-вдовы и Навыдова, я обнаружил и Терентьевича в домашних тапочках.
-- Тебя только пистолет остановит, -- сказал мне Навыдов что-то вроде комплимента и стал делать Терентьевичу знаки, приглашая поговорить наедине.
-- Нам нечего скрывать, -- сказал Терентьевич. -- Говорите при всех.
Навыдов передал конверт.
-- Это загранпаспорта с визами, -- объяснил он скорее мне, чем своему шефу. -- И там же советский паспорт Марины Степановны со штампом, что ее брак считается недействительным.
-- Но ведь она еще позавчера была замужем! -- удивился я.
-- А вчера я ее развел.
-- Дорого, наверное, заплатили за спешность.
-- Не из твоего кошелька.
-- Где же взяли мужа?
-- Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.
-- С вами не соскучишься, господа, -- сказал я. -- Только начнешь привыкать, что гражданка Размахаева замужем, а она уж опять по закону девица.
-- Кстати, Марина Степановна, я забыл вас спросить, -влез Навыдов, -- не хотите ли вернуть девичью фамилию?
-- Замолчите, идиот! -- закричала экс-Размахаева. -Господи, как вы мне все надоели! Дурак на подлеце, подлец на Дон-Кихоте, Дон-Кихот за компанию с человеком, от которого я прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни в какую Югославию и женой вашей никогда не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте тапочки моего мужа на место и уходите!
-- Успокойтесь, -- сказал Терентьевич. -- Нельзя себя так вести.
Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.
Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:
-- Тапочки дороги вам как память?
Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:
-- Если вы порядочный человек -- немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.
Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.
-- Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.
-- А вам что еще надо?
Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я искомый золушок, -- но только пожал плечами.
-- Что надо? -- не унималась Размахаева. -- За деньгами пришли? Забирайте под расписку, -- она вытащила из-под кровати "дипломат".
Я открыл его и от удивления присвистнул:
-- Сколько тут?
-- Как сколько? Миллион.
-- Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?
Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.
-- Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!
Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.
-- Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, -пришлось хоть что-то ответить.
И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.
-- Вы хуже подлеца, вы -- ничтожество! -- сказала она, очнувшись.
Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.
-- Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?
-- Что мне с ними делать? -- Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.
-- Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквях мира.
-- Чьи грехи?
-- Не знаю.
-- А что вы знаете?
-- Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.
-- Далеко ходить не надо.
Я оторопел:
-- Так это?..
Она засмеялась:
-- Вы полный кретин. Вам не сыщиком надо работать, у вас другое призвание.
-- Какое же?
-- Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.
Я обиделся.
-- Ладно, еще увидимся, -- сказал и вышел...
На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: "Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно", -- я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. Куда идти? -- думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно, как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует -- это точно.
Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.
Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал "УАЗик". Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями "шестерки". Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.
Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.
-- А он уже второй день нос не кажет на работе, -- сообщил мне начальник Горчицына.
-- И что из этого следует?
-- Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери...
Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..
Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой...
В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.
-- Сегодня майор Квочкин не принимает.
-- Меня примет. Позвоните ему.
-- А вы по делу или по личному?
-- По личному делу. Он пригласил машину обмывать.
Милиционер освободил дорогу.
В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, -столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.
-- Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?
-- Угу, -- пробурчали в ответ.
Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин, наконец, меня заметил и сказал:
-- Заходи.
-- Спасибо, -- сказал я.
-- Выпей за мою "пятерку" редиска ты эдакая, -- сказал он, протягивая стакан водки.
-- Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?
Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.
-- Ты бы хоть нас познакомил, -- сказал лейтенант Квочкину.
-- Это мой друг, на контору пишет.
-- В каком смысле?
-- В каком скажешь, в таком и напишет, -- ответил Квочкин, наливая по кругу.
Я обиделся и решил скорей перейти к делу, чтобы уйти.
-- Так кто убийца? Скажешь мне, наконец.
-- Да какая разница! -- ответил Квочкин. -- Пей для укрепления организма.
-- Ты же его завтра арестовываешь!
-- Ну?
-- А мне нужно сегодня знать, иначе плакали наши... сам знаешь что.
-- Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то в столе.
-- В таком виде только арестовывать!
-- Я в любом виде арестую.
-- Перестань куражиться, -- сказал я.
-- Не знаю, что это такое, -- ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: -- Четырех человек и две машины на выезд.
Он встал, пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:
-- Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
-- Я с тобой, -- сказал я...
Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" -- "Откройте, милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
-- Ку-ку, Гриня! Приехали.
-- Это не он, это домработница, -- поправил я.
-- Вижу! -- ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.
В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
-- Папаша, огоньку не найдется?.. -- начал Квочкин.
-- Это тоже не он, -- подсказал я.
-- Да вижу, вижу! А где... он?
Я пожал плечами.
-- Степан Николаевич застрелился утром, -- сказал Опрелин.
Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
-- Ничего интересного, -- сообщил оперуполномоченный. -Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет -- все на месте, -- он показал на полиэтиленовые пакеты.
-- Почему мне сразу не доложил?
-- Вы заняты были, товарищ майор.
Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:
-- Ну да.
Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов", -- полная белиберда, но смысл вроде понятен.
-- А кто он был, этот Заклепкин? -- спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.
-- Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.
Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день!
-- Вы сказали, попытка самоубийства?
-- Да, он еще дышит, -- ответил оперуполномоченный. -Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли.
Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:
-- А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии?
Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только.
Я вышел в коридор и спросил Опрелина:
-- Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?
-- Сюда привез.
-- А сейчас она где?
-- В больнице.
-- Что она-то там делает?
-- Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!
Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости... Одно утешение для меня в этой истории -- Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?
-- Почему он именно сегодня застрелился? -- спросил я Опрелина.
-- Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! -- рявкнул Опрелин.
-- Он мог бы убежать.
Опрелин хмыкнул:
-- Из собственной страны?
-- Значит, ты был его шофером в лучшие времена? -- спросил я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался.
-- я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, -- он кивнул на домработницу, -- не обижал.
-- А мне не показался. Когда я поймал его на краже документов, он чуть не на коленях ползал.
Опрелин плюнул мне в лицо:
-- Документы украдены мной! -- но он врал, видно было.
Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за "своего", только из другого ведомства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12