— Ему пришлось перейти на арваннетский. — Моя миссия связана с широкими полномочиями. Если я распоряжусь, чтобы прислали людей для встречи со мной и, главное, для передачи моих сведений и предложений начальству в Ичинг — их пришлют. — И снова по-рогавикски: — А вот эту штуку придумали для скорости. Без неё мне понадобилось бы несколько месяцев, чтобы добраться до одного из кораблей, и ещё несколько — на то, чтобы начать действовать, в то время как твой народ страдает и гибнет. За такой срок вы могли бы понести жуткие потери, и у нас не осталось бы никакой надежды. Я не верю, что Сидир зимой будет сидеть сложа руки, а ты? Но теперь к тому времени, как я окажусь на побережье Залива, наши ребята уже зашевелятся.
У Донии от радости навернулись слезы, и они сверкнули на её густых ресницах.
— И ты победишь его, Джоссерек, мой охотник на медведя, милый мой, сокол мой. Ты избавишь землю от его орды. — Она обняла его.
Он собрал всю свою волю, чтобы освободиться, скрестил на груди руки, покачал головой и сказал как можно мягче:
— Я? Нет, Дония. Не я. И не матросы с кораблей. И не провинциальные дворяне, не воры и убийцы из трущоб Арваннета. Только вы сами, северяне, сможете освободить себя. Если сплотитесь.
Задетая и изумленная, она возразила:
— Но ты же говорил перед моим отъездом, что твои Люди Моря могут поднять город… отрезать армию Сидира от…
— Да, я сказал, что это возможно. Он оставил дельту Становой недостаточно защищенной. И все же нас слишком мало. Нам потребуется много бойцов-рогавиков.
— Да, да, я понимаю, и ты сам слышал, как многие кричали на вече, что пойдут, когда бы ты ни позвал. Их родичи, которые остались дома, придут тоже — вдесятеро больше.
— Нет, дорогая, ты не понимаешь, — вздохнул Джоссерек. — Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь объяснить тебе все это. Вот слушай. Мы, киллимарайхцы, не можем открыто возглавить борьбу. Наша страна не хочет воевать с Империей. От нас отреклись бы и выдали бы нас на расправу Рагиду… разве только обе державы сделали бы вид, будто мы — никому не известные пираты из неведомых мест Материнского океана, у которых своя корысть в разжигании мятежа. — Он увидел растерянность Донии: правительства, политика, уголовное право, пираты, юридические фикции сплошная бессмыслица… и поспешно продолжил: — Так вот. Помещики из окрестностей Арваннета могут поднять своих крестьян, Ножевые Братства владеют искусством уличных боев, мудрецы, возможно, помогут своими интригами подготовить почву, но нам все же понадобится много северян. Кроме того, невредимой останется армия Сидира. Ты же знаешь — он не потащится по суше. Он вернется по Становой и отнимет назад то, что потерял. Северян понадобится много, очень много.
Она помолчала, сплетя пальцы, и наконец прошептала:
— Ты их получишь. Вести быстро передаются от стана к стану.
Он кивнул.
Она тоже много думала над этим перед охотой. Его позднейшие размышления строились в основном на том, что она сказала. Роды, живущие в долине реки, не смогут сразу послать ему воинов. Их земли под властью врага. Но роды к востоку от реки, вплоть до Диких лесов, должны откликнуться все, ибо их земли ещё свободны. В основном же следует рассчитывать на добровольцев с западных земель, от Тантианских холмов до лёссовых равнин Старрока. Так рогавики объединялись в прошлом, чтобы помочь друг другу в борьбе против цивилизованных захватчиков. На сей раз угроза истребить дикие стада по всему северу соберет вместе многие тысячи.
— Скажи только когда — и они соберутся, — заверила Дония.
— Я ещё не знаю когда. Не так-то скоро. Мне надо будет съездить на юг, встретиться со своими соотечественниками, помочь подготовить восстание. Это займет по меньшей мере два месяца, а то и три. Потом мы пошлем за первым подкреплением. Можешь ли ты — или все равно кто — к этому сроку собрать людей и держать их наготове в зимовьях недалеко от границы?
— Да.
— Я передам, когда им выступить. Если удача нам улыбнется, они помогут нам одолеть Империю в городе. Гарнизоны там тощие, а укрепления слабые. Но потом нам придется изворачиваться, как лисицам. Сидир соберет свое войско и двинется вниз по реке. Нам не поздоровится, если мы встретим его, прижатые к морю. Надо будет продвинуться на север. И вот тут к нам должно будет присоединиться на реке второе, более мощное подкрепление, причем в довольно короткий срок. Возможно ли это?
— Думаю, что да.
— Тут встает вопрос с продовольствием — ведь будет зима.
— Продукты каждый возьмет с собой. Пеммикан — на нем можно прожить, пока не представится случая поохотиться после победы по дороге домой.
— Если будет она, победа. Дония, я не умею жить в будущем. У меня нет никакого плана, кроме захвата Арваннета. Пока ещё нет. А потом — не знаю. Он прислонился к верстаку, до боли в пальцах вцепившись в его край. — Вас, пожалуй, столько же или больше, нежели у Сидира солдат. Но сумеете ли вы одолеть их? У них есть кое-что сильнее пушек и доспехов. У них есть солдатская выучка, у них есть боевой дух. Если их кавалерия с пиками наперевес пойдет на вас в атаку, сможет ли тысяча рогавикских копейщиков встретить её плечом к плечу? Не думаю. Мне кажется, они не выдержат запаха, разойдутся врозь и погибнут, сражаясь поодиночке — храбро, да, но погибнут.
— Храбрость важнее смерти, — тихо сказала она. Его охватила тоска.
— И ты там будешь, Дония?
— Во втором подкреплении?! Конечно. Как же иначе? Если враг уйдет из Хервара, понятно.
— Я не хочу, чтобы тебя убили! Слушай, поедем со мной на юг.
— Что? — возмутилась она.
— Когда я уеду, поезжай следом и ты. Возьми с собой… кого захочешь. Там тоже будет опасно, но это лучше, чем партизанская война и под конец сражение с целой армией, если ты доживешь до него.
— Джоссерек, что ты говоришь? Я не могу уехать. Я и так уж засиделась здесь. Хервар захвачен, пойми!
— Да, да, — заторопился он, — я понимаю, как ненавистно тебе оставлять в беде своих сородичей. Но ты можешь помочь им неизмеримо больше, помогая мне. Подумай. Нам — Людям Моря, арваннетянам — нужен кто-нибудь, кто понимает северян, по-настоящему понимает, на что они способны, а на что нет. Кто-то, к кому они прислушаются, чьему совету последуют. И этот кто-то должен также иметь опыт общения с цивилизованными людьми. Ты как раз подходишь. Не думаю, что есть хоть один рогавик, лучше пригодный для… для штабной работы и связи, чем ты. И мы вдвоем хорошо поладим. Верно? Джоссерек напрягся. — Дония, так надо. Это твой долг перед Херваром.
Он ждал ответа в тишине, наполненной стуком собственного сердца, а её желто-зеленые глаза пронизывали его насквозь. Что-то отразилось в них боль?
Когда она заговорила, голос её звучал чуть более хрипло, чем обычно, и не совсем твердо:
— Поговорим лучше о нас с тобой, милый. Выйдем на воздух.
«Рогавики» означает «дети неба».
Она скрестила с его рукой свою руку, теплую и сильную, и они в молчании вышли из дома. Подворские деревья раскачивались, бросая вокруг летучие тени — ветер был западный, но уже с холодком.
Дония шла в ногу с Джоссереком. Вскоре они отдалились на милю от подворья. Здесь о человеке напоминала лишь рощица, несколько далеких построек да пыльный клочок убранного поля у кратера Громового Котла. Все остальное поднебесное пространство занимала степь. До самого края земли стлались травы в пояс высотой. Их зеленое многоцветье уже бледнело, все сильнее отливая серебром. Ветер разносил по округе медовые запахи. Черные дрозды сотнями вились в гудящем воздухе. Над головой трепетали их красные крылышки и раздавались тонкие сладостные трели. Высоко над ними, невероятно белая на синем, пролетела стая лебедей.
Когда Дония наконец заговорила, Джоссерек порадовался тому, что они продолжают шагать. Это помогало побороть холод снаружи и внутри. Она смотрела прямо перед собой, и ему казалось, что он чувствует, какой силы воли, даже отваги, требуют от неё эти слова.
— Дорогой мой друг, я боялась, что это случится. Бывало и раньше, что наши женщины сближались с чужеземцами и видели в них… нечто большее, чем забаву. Добром это ни разу не кончилось. Уходи от меня, пока ещё не поздно. Теперь я могу принести тебе одну только боль.
Он впился взглядом ей в лицо и проговорил:
— Ты боишься, что меня возмущают твои мужья и из этого может выйти что-то дурное? Нет. Я бы… я бы, конечно, предпочел, чтобы ты принадлежала только мне. Но… — хмыкнул он, — ты даешь мне так много, когда мы вместе, что я стал сомневаться, способен ли один мужчина дать тебе столько же.
— Что ты хочешь сказать? — закусила она губы.
— Что на все согласен, лишь бы остаться с тобой навсегда.
— Это невозможно.
— Почему?
— Джоссерек, ты мне не безразличен. Ты был мне храбрым товарищем, несравненным собеседником — и прекрасным любовником тоже. Неужели ты думаешь, что я не взяла бы тебя в семью, если могла бы?
— Знаю, — вздохнул он, — мне никогда не стать настоящим жителем степей. Слишком поздно начинать. Но самому необходимому я могу научиться.
— Уверена, что ты можешь научиться всему, кроме одного, — покачала своей янтарной головой Дония. — Ты не можешь сделать так, чтобы твоя душа стала душой рогавика. Ты никогда не будешь думать, как мы, чувствовать, как мы. И сам будешь для нас вечной загадкой. Говорю тебе, это не раз уже пробовали на протяжении многих веков — и брак, и принятие в семью, и вступление в род, пробовали и сами жить на чужбине — и ничего из этого не получалось. Мы не можем долго жить в людском скопище — мы сходим с ума и чаще всего кого-нибудь убиваем. И ни ты, ни любой чужеземец не выдержит у нас больше года или двух. Его одиночество и его страсть все возрастают, и он не желает больше ничего, кроме своей женщины, а она ускользает от его плена, и в конце концов он убивает себя. Я не допущу, чтобы это случилось с тобой. Ступай своим путем, а я пойду своим, и сохраним счастливую память друг о друге.
Ропща в душе, он прохрипел:
— Я не хочу уступать. И ты тоже не из тех, кто сдается. Давай попробуем еще, поищем свой путь.
Она споткнулась и тревожно взглянула на него:
— Ты хочешь вернуться со мною в Хервар?
— Нет — как я могу? Но вот ты можешь и должна поехать со мной в Арваннет. Позволь, я объясню во всех подробностях, покажу тебе на пальцах, как ты там нужна. Что ты здесь? Лишний боец, и только. Там же…
Она остановилась и тем заставила его умолкнуть. Немного постояла, опустив глаза в колеблемую ветром траву, тесно прижавшись к Джоссереку. Потом расправила плечи, взяла его руки в свои, посмотрела ему в глаза и сказала твердо:
— Одно это уже показывает, какая река разделяет нас. Ты думаешь, я свободна выбирать, как мне поступить. А это не так, Джоссерек. Враг вторгся на землю моего рода. Я должна защищать её. Ты спросишь: раз уж я приехала сюда, почему бы мне не поехать и дальше, туда, где я нужнее? На это я отвечу: я просто не показывала тебе, как тяжко далась мне эта поездка. Если бы мои мужья не поддерживали меня, а я их, мы бы не выдержали. А так наш разум пересилил желание. То же в какой-то мере относится и к тем, кто приехал с нами. Мы даже притворялись веселыми. Потому что знали — это продлится недолго, мы только скажем свое слово и уедем; потом решили дать время тебе, когда ты сказал, что у тебя есть план. И потом — здесь хотя и не Хервар, но все же север. Здесь все достаточно напоминает дом, чтобы притупить самую острую боль от разлуки с домом, который в беде. И ехать в чужую страну я не могу, да и никто из нас не может. Те роды, чьи земли ещё не осквернили, — те мужчины и женщины могут пойти с тобой. И пойдут с охотой, чтобы опередить врага. Я подберу тебе советников из их числа. Но сама не могу ехать, нет, не могу.
— Почему? — прошептал он.
— Не знаю. Почему мы с тобой дышим? Эти слова поразили его, как громом.
— Джоссерек! — Она с тревогой обвила его руками. — Тебе нехорошо?
«Надо будет подумать еще. Может быть, окажется, что я ошибался. О милосердный Дельфин, сделай так, чтобы я ошибся».
— Нет, ничего, — пробормотал он.
— Ты побледнел. И весь холодный. Он взял себя в руки:
— Я, конечно, разочарован. Ты… ты не сможешь побыть здесь до моего отъезда?
— Как долго?
— Я должен закончить свой переговорник через два-три дня. А потом для верности хочу поработать с ним ещё дня три, чтобы наверняка убедиться, что сообщение дошло. — (Попробовать разную частоту. Учесть атмосферные условия. Потянуть время, чтобы побыть ещё с тобой, милая: любовь всех нас делает лжецами.) — А тем временем мы можем послать гонцов за теми людьми, которых ты мне обещала.
— Хорошо. Я могу подождать… ещё с неделю, а все наши могут отправиться и раньше. Надежда придает нам сил. — Дония припала к нему. — И каждая ночь будет твоей, дорогой, только твоей.
Глава 20
Странно было оказаться вновь на корабле. Когда Джоссерек вышел из отведенной ему каюты, соленый ветер, его пение в снастях, поскрипывание дерева и такелажа, шорох и шлепки волн у борта, раскачивание палубы под ногами заставили его почувствовать себя преображенным.
Полдюжины сопровождавших его рогавиков тоже с трудом признали его. Он чисто побрился, подстриг свои черные волосы и сменил шерсть и кожу севера на матросскую парусину. Рога-вики обменивались улыбками и жестами с командой, но явно чувствовали себя здесь неловко. По темному морю катились белые гребни; соленые брызги жалили кожу; земля, с которой их доставили сюда на шлюпке, едва виднелась на северном горизонте.
— Адмирал назначил мне встречу, — сказал Джоссерек. — Хочешь пойти со мной, Феро?
— Да, — кивнул торговец из рода Валики, главный его проводник и советник. — А остальные?
— Ну-у, ты же знаешь наших начальников. Да вы, ребята, и не поймете ничего из того, что там будет говориться; и наша задача пока всего лишь обменяться сведениями. — Следуя с Феро за боем, который принес, ему приглашение, Джоссерек спросил: — Вас хорошо разместили?
— Тут все, конечно, очень интересно. Но как ни устали мы с дороги, сомневаюсь, сможем ли мы уснуть внизу, в таком скопище тел. Нельзя ли нам разложить свои мешки прямо здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29