Большая часть собравшихся бурно зааплодировала, закричала:
– Прими! Прими это, архонт!
– Спаси честь Афин! – крикнул старый каменотес.
Обвинители стояли бледные.
Архонт растерянно развел руками:
– Не могу! Закон!
Сократ оттаскивал друзей от архонта, ворча:
– Да что это вам взбрело? Или я – бочка с сельдями, чтоб меня покупать?
Архонт приблизился к Сократу и обрядно спросил: принимает ли тот приговор.
– Конечно, – ответил Сократ.
Тогда архонт осведомился, желает ли он, согласно с законом, взять последнее слово.
– Конечно, – тем же тоном произнес Сократ.
Обычно до «последнего слова» не доходило, ибо тотчас по произнесении приговора толпа присяжных бросалась к казначею за своими оболами, и все разбегались.
Сегодня, на удивление, все остались на местах – кроме считанных одиночек.
Сократ повернулся к солнцу. Золотые лучи озарили его лицо. Исчезли черты Силена, и вернулась на это лицо веселая полуулыбка. Будто разом помолодело оно под солнцем, прояснив другие, основные свои черты: доброту и ясную мысль.
– Приветствую тех из вас, мужи афинские, кто пожелал мне почета от города – хотя сам-то я не думаю, что заслужил его; ведь я хотел сделать для Афин гораздо больше, а удалось мне куда меньше. Предложил же я кормление себе для того лишь, чтоб позабавить вас, а еще, чтобы дать понять: смертная казнь для меня не годится. Но честь, оказанная мне вами, радует меня больше, чем мучит то, что нашлись рядом с вами другие, не понявшие, что избавляются от старика, который всегда стремился помочь им советом и делом. Многих из вас наблюдал я с утра, в том числе тех, кто меня осудил, а распознать таких нетрудно. Только что они распаляли в себе жажду убийства – и вот я вижу их теперь: бледные, испуганные. Чувствую – нелегко вам. А ведь это вы еще тут, среди своих. Что же будет, когда вернетесь вы домой и вас спросят: почему вы не предотвратили убийство? Кто из вас признается, что пришел на суд честным человеком, а вернулся убийцей? В тайном голосовании чрезвычайно приятная выгода: я могу убить, но никто не назовет меня убийцей…
Глухой ропот прокатился по рядам.
Анит не в силах был долее сохранять горделивую позу.
– Позднее еще будет разговор убийцы с самим собою – когда спустится ночь; тайный такой разговор, тем более мучительный, что – тайный. Но я облегчу ваше бремя, порадую вас всех. Мужи афинские! Сегодня мы видимся с вами в последний раз. Но знайте – тяжба моя нынче окончена, но сегодня же она начинается сызнова. В природе все – в движении. Нет ничего неподвижного, ни нового, ни старого. Так и этот суд по прошествии времени подлежит новому суду…
Волна беспокойства всколыхнула ряды присяжных. Сократ не обращал на это внимания. Он стоял под опускающимся солнцем, слегка расставив ноги, и приятным своим, мелодичным голосом говорил так же спокойно, как и начал:
– Мужи афинские! Вы, мои дорогие, и вы, не дорогие, помните: когда в грядущие времена подвергнут суду этот суд, очень мало значения будут иметь наши нынешние словесные схватки. Мне вынесут новый, другой приговор, но вынесут приговор и вам. Лично для себя, о мужи афинские, я этого нового приговора не боюсь. Я даже счастлив при мысли, что – пускай сам я буду уже в царстве теней беседовать с друзьями – я все еще буду тревожить совесть мира, за что меня вновь и вновь будут привлекать к суду…
Какое значение будет иметь тогда ваш приговор?
Для меня – никакого, ибо даже здесь, на этом месте, я избежал худшего, что может постичь человека, – позора.
Посему, афиняне, идите отсюда с веселою мыслью. И как стемнеет сегодня – вспомните обо мне. Ибо в тот миг я вкушу свою последнюю вечерю и совершу возлияние не только богам, но и всем вам, почтившим меня чашей цикуты…
Сократ еще говорил, когда вбежал гонец и, задыхаясь, прокричал архонту новую весть:
– Появились знамения, и предсказание благоприятно для плавания государственного корабля, готового отчалить с торжественным посольством на остров Делос, к празднику Аполлона! Жрец Аполлона увенчал цветами корму, и триера отплыла…
Ряды присяжных пришли в движение.
– Что это? Что это значит?
Архонт встал, воздел руки:
– Закон гласит: пока корабль не вернется в Афины с Делоса, город должен быть чист, и никого нельзя лишать жизни по воле общины. Итак, приговор Сократу будет исполнен после заката солнца в тот день, когда триера вернется.
Ошеломление. Словно молния с чистого неба.
Единственный, кто нашел в себе силы промолвить, был беловолосый каменотес Пантей. Он вскричал:
– Сам даритель жизни Аполлон вмешался и взял Сократа под защиту!
Шум волнами раскатился во все стороны, он все нарастал, и вот уже загремел многоголосый хор.
Чудо! Свершилось чудесное!
Феб Аполлон, сияющий солнечный бог, кому ежедневно поклоняется Сократ, – сам вмешался!
Вот почему Сократ все смотрел на солнце!
Вот почему не предостерегал его демоний!
Вот почему он так смело говорил тут!
Целый месяц отсрочки! Чего только не случится за это время!
Мелет, охваченный внезапной слабостью, опустился на ступени. Еще целый месяц будет жить Сократ! Сколько же всего может произойти за такой срок?
Анита била дрожь. Он ведь не хотел этого! Он ведь подозревал… ах, негодяй Мелет!
Архонт в тревоге видел, какой ужас вызвала эта весть у одних, какое ликование – у других. Эти другие, вскочив, кричали:
– Феб Аполлон требует нового суда! Хотим новый суд!
Совсем растерявшись, архонт пробормотал:
– Суд закончен. Идите!
Его не слышат, не слушают… впрочем, нет! Те, кто бросил черный боб, поднимаются с мест, прокрадываются к воротам и гурьбою спешат, бегут, мчатся к городу, забыв даже про оболы. Бегут, и слышат над головой свист стрел божественного Лучника, и вопят от ужаса…
Под их вопли выскользнул из судилища и Мелет, бросился в другую сторону, в горле – удары грома. Бледный, он падает, встает, бежит без оглядки… А впереди, кровавое, закатывается Сократово солнце. Небо над землей – прозрачная чаша красного вина, и в ней растворяется зловещая жемчужина…
То же солнце видит Сократ. Но для него оно – золотой обруч, не отпускающий приговоренного в кровавые дали.
Ксантиппа, сын, Мирто, плача от радости, обнимают его, целуют; друзья, счастливые, готовы раздавить его в объятиях. Сократ поднял руку к солнцу:
– За каждый день жизни – благодарю! Мое солнце! Я снова увижу тебя!
Весь холм Ареса содрогается от криков:
– Почести Аполлону!
– Позор Мелету!
– Слава Сократу!
– Позор Аниту!
– Слава Сократу!
Мирто улыбается сквозь слезы и хочет увенчать Сократа венком из роз. Он принимает венок из ее рук, целует ее.
По знаку архонта два скифа стали по бокам Сократа.
Он засмеялся:
– Почетный караул! Что ж, сопровождайте меня, коли нельзя без этого. Да вы не бойтесь, ребята, я от вас не убегу.
Пошел своей раскачивающейся походкой, босой, увенчанный алыми розами, окруженный сотнями друзей, приветствуемый как победитель, – к тюрьме.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1
Много веков назад из скалы у подножия холма Пникс вырвана была, словно циклопической рукой, огромная глыба; в образовавшейся пещере устроили темницу для приговоренных к смерти. Обычно недолгим было их пребывание здесь: у смертников едва хватало времени освоиться с обстановкой, поглядеть на отверстие, пробитое высоко в скале, как уже укладывались они на ложе, на котором упокоит их навечно чаша цикуты.
Сократ вошел сюда, не восприняв слухом скрип замка за спиной, и огляделся. После зноя на ареопаге его охватил приятный холодок. Закатное солнце отражалось в коричнево-черной ойнохое с водой. Ойнохоя была прекрасной, благородной формы, похожая на стрекозу, у которой отрезали крылья, и на выпуклой части своей несла изображение трех танцующих Харит.
Сократ внимательно рассмотрел рисунок, рассмеялся. Клянусь псом! Я сказал бы, мои Хариты лучше. Во всех трех – моя Коринна, радость юношеского моего сердца… Этому художнику больше удалась Аглая.
– А ты и вправду светишься, – сказал ей Сократ. – Позволь, я тебя поцелую…
Затем он налил воды в кружку, напился и улегся на ложе боком, любуясь ойнохоей с танцующими Харитами, которым боги назначили в удел украшать жизнь людей и увеселять их сердца.
Когда за Сократом захлопнулась железная дверь, друзья его окружили теряющую сознание Ксантиппу и Мирто, вывели обеих из толпы и проводили до дому. По дороге им встречались частые надписи, белой краской на стенах: «Да сдохнет Мелет, коварный убийца! Слава Сократу!»
Подобные надписи уже покрыли все Афины, и те же слова выкрикивали люди перед тюрьмой. С прибывающей темнотой прибывало и народу, и факелов…
С угла Анитова сада видно было половодье мерцающих огней; грозный гул долетал сюда. Люди желали видеть Сократа. Яростные крики сотрясали циклопические стены темницы.
Тюремщики заглянули в камеру смертников. Сократ спал.
В темной синеве ночи – светлое пятно во дворике Сократа: Мирто. Девушка не может уснуть. Бродит по дворику, от глыбы к глыбе, трогает мрамор, еще теплый от солнца, будто ищет у камня хоть немного человечности для Сократа, каплю справедливости, кроху милосердия…
Шумят вдали Афины – словно бурливое море яростно бьется о скалы. Имя Сократа долетает сюда с того места, где толпы осадили тюрьму, и с тех мест, по каким валят другие толпы к вилле Анита и к дому архонта.
– Отдайте нашего Сократа!
Их Сократ, улыбнулась Мирто. Сократ – мой! Тоскуя, простерла во тьму белые руки.
– Сократ – мой! – твердо сказала Ксантиппа, выйдя на порог.
– Еще есть время. Еще есть надежда, – утешая Ксантиппу и самое себя, проговорила Мирто.
С великою страстью, словно бросая слова в разверстый зев матери Земли, Ксантиппа воззвала к богиням мести:
– О Эриннии! Непримиримые дочери владыки подземного царства Аида и Коры, к вам я взываю – покарайте злодеяние, совершенное над Сократом!
Мирто прижалась к стволу платана, с ужасом слушала призыв Ксантиппы.
– Поднимитесь из подземного царства! Расправьте крыла, летите к Афинам! Растерзайте когтями Мелета, Ликона, Анита! – Дико звучит голос Ксантиппы. – Аллекто, Тисифона, Мегера!.. – Вдруг она вскрикнула. – Видишь, там, три клубка тумана? Это они! Видишь? Уже летят по пятам убийц!
Мирто, вся дрожа, не отвечала.
– Смотри же! – приказала ей Ксантиппа. – Редеет туман, и уже видны их черные одежды, их волосы – клубок змей, и очи, налитые кровью! – Как безумная закричала Ксантиппа: – Привет вам, Эриннии, карайте за нарушенное право!
И кажется Мирто – видит она: три ужасных призрака, колеблемые ветром, летят к Афинам…
2
Туман распался на бледные полосы, они повисли, колыхаясь, между небом и землей и пали на улицы. Когда солнце поднялось над Гиметтом, Мирто сказала:
– Пойду туда.
– Тебя к нему не пустят.
– Пускай. А я пойду.
– Иди, Мирто.
Усиленная охрана стеной стоит перед тюрьмой. Уже с самого утра здесь снова собралась толпа.
– Я хочу…
– Мне надо…
– Прошу вас…
Стена стражей – глуха, неподвижна. Пришел начальник. Он-то слышит, но ни просьбы, ни плач Мирто его не тронули.
– Хоть передай ему…
А хорошенькая бабенка, подумал начальник стражи, улыбнулся.
– Передать, что милая пришла к нему, старику? – сказал насмешливо. – И хочет поцеловать его с утра?
Гневная морщина врезалась во лбу Мирто.
– Да. Передай, что его милая пришла поцеловать его.
Начальник перестал улыбаться, сухо отрезал:
– Видеть узника запрещено.
Мирто отошла в сторонку, прислонилась к скале. Здесь она к нему ближе. Здесь ей лучше, чем дома.
На другой день все повторилось. Мирто часами простаивала около тюрьмы, бродила вокруг нее, просила. Тщетно. К Сократу ее не пустили.
Ни вчера, ни сегодня Анит не ходил ни в свою дубильню, ни в эргастерий – приглядеть за рабами. У него сегодня другие дела.
Он бродит в том конце сада, что обращен к городу: смотрит, прислушивается. Время от времени являются сикофанты с докладом – все одно и то же: недовольство приговором Сократу нарастает. Тюрьму осаждают толпы, люди желают видеть Сократа.
Видеть? – задумался Анит. Что ж, это, пожалуй, можно. Это разрядит обстановку.
Доложили о приходе Мелета. Явился требовать награду за роль главного обвинителя. Ждал улыбки – нашел тучи.
– Ничего не дам! – напустился на него Анит. – За что? Выиграл-то Сократ, не я! Сам видишь и слышишь… Ты возмутил Афины против меня!
Мелет был под хмельком и неуступчиво требовал обещанного.
– Вы с Ликоном велели мне устранить Сократа! И я это сделал!
– Идиот! Болван! Устранить – да, но не убивать! Хватило бы и изгнания!
– Вы сказали – устранить, – стоял на своем Мелет. – Я повиновался. Теперь плати.
Потеряв самообладание, взбешенный Анит позвал рабов и приказал вышвырнуть пьяного.
До возвращения триеры с Делоса время есть, сказал себе Анит. Есть еще время. И отправился к архонту басилевсу.
– Ведомо ли тебе, дорогой, что творится?
– Да, Анит, я все знаю.
– Я не желал его смерти – только остракизма.
– Но тогда обвинение должно было звучать иначе.
– Это все Мелет…
– И ты тоже, Анит.
– Как теперь поправить дело, как успокоить народ?
Архонт вздохнул:
– Злое ты совершил, Анит, и я теперь расплачиваюсь вместе с тобой. Успокоить народ… Это трудно. Постой! Разве если Сократ бежит из заключения…
Анит обрадовался:
– Да, тогда уж ни нас, обвинителей, ни присяжных, ни тебя, дорогой архонт басилевс, никто не сможет назвать его убийцами! Спасибо!
– Не спеши благодарить, Анит, – сухо возразил архонт.
Но Анита уже невозможно было остановить.
– Для начала разрешим свидания… Это оценит и он сам, и весь город, в том числе его друзья – а они уж сами постараются…
Архонт задумчиво смотрел на тирский занавес, колыхавшийся после ухода Анита. Подлец! Сначала втянул меня в эту грязь…
Архонт вызвал раба-писца и продиктовал письмо начальнику стражи, повелевая допускать посетителей к Сократу.
Едва рассвет посеребрил небо над горизонтом, Мирто уже опять стояла перед начальником. Закутавшись в плащ с головы до ног, повторила вчерашнюю просьбу. Сильно забилось ее сердце, когда вместо прежнего жесткого «нельзя» она услышала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70