Мне оно так нравится! От Инес де ла Фрессанж. Лиф из белого шелка, с белым тюлевым чехлом, длинные рукава, круглый вырез, юбка из органзы, отделанная шелковыми лентами. Все очень просто, но, по-моему, мило.Тим удивился, услышав, что Анна-Софи довольна платьем, поскольку она придерживалась французского обычая восклицать: «О, вы преувеличиваете!» – в тех случаях, когда американки обычно говорят: «Благодарю!»Ее мать усмехнулась, глядя на Тима. Эстелле казалось, что и она сама, и Тим с одинаковым терпением и снисходительностью наблюдают за всей этой предсвадебной суетой. К счастью, Анна-Софи ничего не заметила. Когда она ловила эти заговорщицкие взгляды, зачинщицей которых неизменно бывала Эстелла, то начинала по-детски дуться, а позднее жаловалась Тиму, что с ней обращаются как с ребенком, с несмышленой девчонкой.– Надо же тебе что-нибудь надеть, – преданно откликнулся Тим, проигнорировав усмешку Эстеллы.– У нас будет самая традиционная свадьба, – немного раздраженно объяснила Эстелла Эмсу и Дороти. – По-моему, Анна-Софи еще не успела объяснить Тиму, что предстоит надеть ему.– Мужчинам нравится наряжаться, – заявила Анна-Софи. – Только вспомните их мундиры и охотничьи костюмы, килты, головные уборы!Когда спор, вызванный этими словами, утих, возникла пауза, которую Тим счел своим долгом заполнить. Обычно обязанность развлекать общество свежими анекдотами и свежими сплетнями возлагалась на него, общительного человека, а не на Анну-Софи, целыми днями прикованную к прилавку, и не на Эстеллу, занятую хоть и творческой, но сидячей работой. Часто Тим приукрашивал свои истории в расчете на Эстеллу и ее вымышленный мир отчаянных людей. Он продолжал надеяться, что рано или поздно она безоговорочно одобрит выбор Анны-Софи. Эстелле и вправду нравились его рассказы – в такие минуты Тим казался ей более наблюдательным и проницательным, чем остальные мужчины. Порой она даже побаивалась, что общество Анны-Софи ему вскоре наскучит. По мнению же самого Тима, Эстелла постоянно недооценивала свою дочь.На этот раз Тим рассказал собравшимся, что видел Клару Холли с незнакомым мужчиной в теннисном клубе «Марн-Гарш-ла-Тур» близ Булони. Обычно играя в теннис по понедельникам, а если позволяла работа – и по пятницам, Тим отправился в этот не слишком удобный и отдаленный теннисный клуб вместе с английским скульптором Адрианом Уилкоксом. Как правило, Тим обыгрывал Уилкокса, но в этот раз Уилкокс разгромил его в пух и прах и так обрадовался, что предложил выпить пива в баре. Уилкоксу хотелось отпраздновать победу. Поражения представлялись Уилкоксу метафорами упадка, бессилия, а этот выигрыш – возрождением, символом бессмертия и исполнения желаний.Тим согласился составить ему компанию, но предупредил, что к ужину должен быть дома – по понедельникам они с Анной-Софи ужинали у ее матери, и Адриан прекрасно знал об этом. В качестве закуски они выбрали «английские сандвичи» – для французов характерно приписывать английское происхождение еде, вызывающей угрызения совести, – и заказали по паре кружек пива. Тим сидел лицом к двери, поэтому сразу увидел вошедшую в бар Клару Холли. Она была чем-то озабочена, даже взволнована. Тима она не заметила.– Что мне нужно было сделать? Теперь-то я понимаю. Поздороваться. Но к тому времени, как я решился, было уже поздно.Она чуть не плакала, заказывая какой-то напиток, с виду напоминающий джин. Я сразу лишился всех преимуществ: вряд ли Клара обрадовалась бы, обнаружив, что ее застали в баре плачущей, за стаканом неразбавленного джина.– Это так по-американски, – вставила Эстелла. По-английски она говорила с театральным французским акцентом. Английский Анны-Софи был гораздо лучше, чем у ее матери; впрочем, Анну-Софи несколько лет подряд посылали на каникулы в Лондон совершенствовать язык. – Чего она могла опасаться? Неужели в Америке женщины не имеют права на аперитив? Значит, это компрометирует их?– Ну, осуждать ее за выпитый стакан джина я не стал, но не мог не заметить, что она встревожена. Кому охота вторгаться в мир скорбящего или подавленного человека?– Наверное, вы первый в истории человечества деликатный журналист, – заметила Эстелла. Она часто поддразнивала Тима его профессией, которая, в конце концов, мало чем отличалась от ее собственной.– Должно быть, Клара привыкла производить на людей впечатление, ведь она так хороша собой! Признанные красавицы живут у всех на виду, как золотые рыбки в аквариуме, – вставил Эмс Эверетт.– А может, это был не джин, а водка, – принялся размышлять вслух Тим.– А по-моему, все вы несносны! – с притворным упреком воскликнула Анна-Софи. – Жестоко осуждать бедную женщину, будто она алкоголичка! Ну что с того, если она выпила в одиночестве в теннисном клубе! А может, она попросила стакан воды! Не удивлюсь, если вы скажете, что она явилась туда, чтобы кого-нибудь подцепить.– Я просто пытаюсь объяснить, что в моем случае промедление было роковым, и вскоре я понял это. Через минуту какой-то мужчина вошел в бар и подсел к Кларе. По-моему, она не ждала его или недолюбливала этого человека – сначала она кивнула ему предельно сухо, – но, похоже, они знали друг друга. Этого француза я уже встречал, он член того теннисного клуба – лысоватый, по-своему привлекательный, лет пятидесяти, может, чуть моложе.– Антиквариат, – усмехнулась сорокапятилетняя Эстелла. – Таким дряхлым старикам не остается ничего, кроме целомудрия.– Он что-то сказал, и Клара наконец-то улыбнулась.Адриан и Тим заказали еще по пиву, и к тому времени, как кружки опустели, Клара уже смеялась. Тим решил, что Клара мало знакома со своим собеседником. Сам Тим чувствовал себя неловко, наблюдая за ними, потому что с этой парочкой что-то происходило – это было видно по их сияющим улыбкам. Ими овладели какие-то неосознанные чувства.– Так или иначе, я упустил случай привлечь их внимание, и упустил безнадежно, потому что мне понадобилось выйти, а когда я вернулся к стойке, оба уже исчезли.– Они ушли вдвоем? – спросила Эстелла.– Я не знаю, а Адриан сидел к ним спиной.– Наверное, это был или ее брокер, или ее дантист, – предположила Эстелла, оберегая незнакомую Клару от новых, англосаксонских и ханжеских, домыслов о том, что у нее тайный роман.– Может быть. Внешне он походил на банкира.– Полезно иметь любовника-банкира, – заметила Анна-Софи. – Особенно такого, который предоставляет ссуды на покупку недвижимости.Тим всегда испытывал легкое чувство неловкости во время ужинов в узком кругу, у своей будущей тещи – в отличие от многих французов, которые наслаждались бы и сплетнями, и едой, – а теперь к неловкости примешался и стыд за то, что он рассказал о Кларе Холли ее знакомым. Явно невинную встречу он превратил в сплетню или даже в зарождающийся скандал. Но почему-то это маленькое происшествие взволновало Тима. Его неизменно задевали за живое проявления чужих эмоций, хотя он и знал, что наклонности хуже этой для журналиста трудно вообразить. Когда Тим видел плачущую женщину, его глаза невольно увлажнялись. Чужая страсть тоже передавалась ему. Каждого повлекло бы к этой красавице – значит, в его ощущениях нет ничего странного.Часов в десять зазвонил телефон Тима. Извинившись, он вышел из-за стола на пару минут, затем вернулся и снова рассеянно занялся яблочным пирогом. Звонила та самая американка, Делия.– Ей страшно, – объяснил Тим. – Она говорит, что в отеле все куда-то разбежались, портье нет на месте, а она слышит какой-то шум. Я предложил ей посидеть в соседнем кафе и дождаться возвращения портье. Этот отель – неподходящее место для нее. Завтра утром я заеду к ней. Глава 13КТО ТАКОЙ ТИМ? Наконец Тим и Анна-Софи отправились домой. Парусиновый верх машины был опущен, в ночном воздухе ощущалось холодное дыхание приближающейся зимы.– Может быть, стоило заехать в отель, где остановилась та американка? – спросила Анна-Софи.– С ней ничего не случится.– Maman спокойно восприняла новость о квартире. Завтра же мы осмотрим ее вместе, если я сумею связаться с агентом. Comme je suis contente, Как я довольна (фр.).

– вздохнула Анна-Софи. Она была экспансивна в проявлениях радости и любви, прилив которых был вызван новой квартирой, одобрением матери, американскими друзьями Дороти и Эмсом – протестантами, но отнюдь не пуританами, – интересной профессией Тима, хотя его все время отрывали звонками даже от ужина. Впрочем, злоключения молодой американки ее огорчили. – Бедняжка! Как ее зовут? – спросила она.– Кого? – встрепенулся Тим, поскольку его мысли вертелись вокруг слишком поспешной сделки и встречи с Кларой Холли. Он вспоминал, с каким выражением она смотрела на своего привлекательного собеседника и как румянец заливал ее лицо и шею.– Ту американку, которая звонила тебе. Ту самую, которая нашла труп несчастного месье Будерба.– Делия.– Но чего именно она боится? – допытывалась Анна-Софи.– Она не сказала. Не знаю, почему она позвонила именно мне – наверное, потому, что я ее соотечественник, единственный знакомый в стране, где едят лягушек. К тому же я оставил ей свой телефон.– Что может случиться во французском отеле в десять часов вечера? Ровным счетом ничего. Бедняжка, – повторила Анна-Софи, размышляя, стоит ли сказать ему о том, что второго американца она видела на верхнем этаже склада. – Конечно, мы должны помочь ей. Я помню, как она перепугалась и побледнела, когда увидела труп.– Само собой, – согласился Тим.– Там было два американца, – продолжала Анна-Софи, – мужчина и женщина.– Его я не видел. Он ушел куда-то обменять деньги.Анна-Софи немного помолчала, а потом спросила:– Ты действительно собираешься взять интервью у Сержа Крея?Тим уже знал, какое на нее производит впечатление его возможность встречаться с известными людьми, артистами, политиками.– Да, завтра.– Я заметила, что ты опять чуть не втянулся в бессмысленный спор с maman, – сказала Анна-Софи.Тим и Эстелла иногда спорили о политике, отстаивая прямо противоположные точки зрения. Как правило, Тим придерживался левых взглядов, забывая о том, что он сотрудничал с журналом «Доверие». А сейчас он никак не мог вспомнить, с чего начался спор, – впрочем, возникла было дискуссия об американском характере, но вскоре она иссякла.– Нас, французов, часто обвиняют в скрытности, – многозначительно произнесла Эстелла за несколько минут до появления Эмса и Дороти.– В скрытности? Вы хотите сказать – в недостаточной прямолинейности и откровенности? Или в изворотливости?– Называйте это как вам угодно. А я же утверждаю, что мы, au contraire, Напротив (фр.).

гораздо откровеннее американцев с их хищными и непроницаемыми улыбками. С их уверениями в любви, а потом убийствами в лифте тех, кого они якобы любят.Но Тим не был расположен спорить об этом.– Но почему же французов упрекают в скрытности? – сдержанно возразил он, думая, однако, что этот разговор и есть наглядный пример французской уклончивости. – Они умеют быть на редкость искренними.– Вы имеете в виду Анну-Софи? – уточнила Эстелла, которая сама не раз сетовала на чрезмерную откровенность дочери. По ее мнению, Анна-Софи была очень наивна и слишком прямолинейна, не умела флиртовать, но, возможно, именно этим она и покорила своего американца.Но в тот вечер приблизиться к предмету обсуждения вплотную им так и не удалось. Анну-Софи всегда раздражало то, что ее мать заводила с Тимом разговоры, которые даже не пыталась вести с ней самой, – «взрослые» беседы на общие темы, будто Анна-Софи была еще неразумным ребенком.Анну-Софи тревожило не то, что ее мать была писательницей, а содержание ее книг. Зачастую они завораживали, но порой внушали робость и даже отвращение. Когда Анна-Софи была помоложе, она долго размышляла над некоторыми местами в ее книгах – к примеру, над описанием Пабло, молодого возлюбленного Мод из романа «Эстрагон», с его «очаровательной розеткой ануса, окруженной нежнейшими, восхитительными черными волосками, и когда она, выгнувшись в экстазе под ним, ухитрялась протянуть руку и ввести в него самый кончик своего мизинца, это повергало его в поразительный пароксизм наслаждения…»Не применяя это описание конкретно к себе, Анна-Софи гадала, понравилось бы Тиму, если бы она ввела палец ему в анус. Но даже если бы такая процедура пришлась ему по вкусу, осуществить ее было бы невозможно по физическим причинам: Анна-Софи была гораздо ниже его ростом.Своей дочери Эстелла всегда давала только практичные, приземленные советы, такие, как извечные материнские наставления по поводу чистоплотности. Был среди них, к примеру, и такой: выходить замуж следует по любви, но влюбиться в богатого человека ничуть не сложнее, чем в бедного. Даже легче, как считали многие, но не Эстелла, которая, несмотря на собственную благополучную жизнь буржуа, придерживалась романтических взглядов на бедность как аналогию свободы и приписывала этому благородство. По каким-то причинам до недавнего времени Эстелла не очень-то допытывалась у Анны-Софи о том, что дочери известно о далеких фицджеральдовских лужайках Среднего Запада, портиках с колоннами, светлячках, сейфах, набитых долгосрочными депозитными сертификатами, и обо всем остальном, что, как она надеялась, принадлежит Тиму. Да, бедность благородна, но это вовсе не значит, что ей найдется место в семье Эстеллы.– Как вам известно, – сказала она своим друзьям, Дороти Майнор и Эмсу Эверетту, после того как Анна-Софи и Тим уехали, – у меня совершенно отсутствует интуиция, я абсолютно лишена здравого смысла, никто хуже меня не разбирается в человеческой натуре… – Такова была причуда Эстеллы: она обладала проницательностью, но ей нравилось притворяться, будто она ненаблюдательна и потому герои ее романов созданы исключительно ее фантазией. Ей казалось, что в чистой наблюдательности есть что-то вульгарное и недопустимое.И мать, и дочь действительно понятия не имели, кто такой Тим. Теперь же Эстелла вдруг заволновалась, сказала, что Анна-Софи показала ей найденный фонарик с фамилией Нолинджер и что за квартиру молодоженов предстояло платить ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44