Возьмите же деньги, вот они, что же вы не берете? – продолжал я, подавая ей полулуидор, не без некоторых угрызений совести: не очень-то почтенное употребление для денег госпожи де Ля Валле! Мне самому стало стыдно, но я постарался не останавливаться на этих ощущениях, чтобы не слишком усугублять свою вину.
– Ах, к чему это? – застеснялась мамаша Реми, беря денежки. – Вы слишком добры, теперь я перед вами в долгу. Пойдемте, я провожу вас. Только не шумите, ступайте как можно тише, они ничего не должны услышать, а то им это покажется подозрительным.
– О, не беспокойтесь, – ответил я, – я не шелохнусь.
Мы снова вошли в прихожую. Затем она толкнула какую-то дверь, завешенную дрянненьким ковриком, и мы очутились в том самом коридорчике, где я и примостился.
Здесь я был почти как бы в самой комнате; меня отделяла от нее совсем тоненькая перегородка, так что мне был слышен каждый вздох. Все же минуты две я не мог разобрать, что говорил кавалер госпоже де Ферваль – ибо он что-то говорил. Но в первые мгновения я был слишком взволнован, сердце у меня так сильно стучало, что я долго не мог сосредоточиться. Я далеко не был уверен в госпоже де Ферваль и – забавно, но вполне объяснимо, – я не был уверен именно потому, что сам ей понравился; легкость, с какой она увлеклась моей особой, внушала мне теперь сомнения на ее счет.
Итак, я стал прислушиваться и услышал его речи; так говорят с женщиной, к которой не испытывают уважения, но стараются обольстить любезностями, скрывающими дерзкое и вполне заслуженное презрение. Мне показалось в первую минуту, что госпожа де Ферваль всхлипывает.
– Умоляю вас, сударыня, присядьте на минутку, – сказал он ей, – я не могу покинуть вас в таком состоянии. Почему вы плачете, что случилось? Неужели вы меня боитесь? За что вы меня ненавидите?
– Я и не думаю вас ненавидеть, сударь, – отвечала она прерывающимся от слез голосом, – и если я плачу, то вовсе не потому, что могу в чем-либо себя упрекнуть. Но это несчастное недоразумение грозит мне тяжелой расплатой, тем более, что сюда примешались совсем не зависящие от меня обстоятельства. Хозяйка заперла нас, а я этого даже не подозревала. Она сказала вам, что молодой человек – мой племянник; она сама это выдумала, а я так удивилась ее словам, что не успела опровергнуть ложь; не понимаю, зачем она так гадко схитрила, а расплачиваться мне. Что вы теперь обо мне думаете! Что вы будете говорить обо мне! Как же мне не плакать?!
– Да, сударыня, конечно, если бы перед вами был человек слабовольный и бесчестный, то у вас были бы все основания плакать; эта история могла бы причинить вам немало вреда, тем более, что вы живете вдали от света. Однако верьте мне, сударыня: будь вы единственной, кто знает о сегодняшнем приключении, оно не было бы тщательней скрыто от света, чем с таким очевидцем, как я. Можете быть спокойны на этот счет – так же спокойны, как до моего появления. Никто ничего не видел, кроме меня, – считайте, что этого вообще не видели. Лишь очень злой человек мог бы выдать вас, а я вовсе не зол. Я не могу быть злым даже со своими врагами. Перед вами порядочный человек, неспособный на низость, – а ведь обмануть ваше доверие было бы самой ужасной, самой недостойной низостью.
– Тогда не будем больше говорить об этом, сударь, вы совершенно меня успокоили, – отвечала госпожа де Ферваль. – По вашим словам, вы порядочный человек, и я верю, что это так. Хотя мы знакомы совсем недавно, но я с самого первого взгляда так и подумала о вас. Можете спросить у тех, в чьем доме мы встретились. Если вы меня обманете, значит больше нельзя доверять написанному на лице благородству. К тому же, сударь, сохраняя молчание, вы не только поступите согласно правилам чести, но и отдадите должное моей невиновности. Против меня только видимость; прошу вас, поверьте мне, я говорю правду.
– Ах, сударыня, – подхватил он, – значит, вы все еще сомневаетесь во мне, если считаете нужным оправдываться. Умоляю, доверьтесь мне, я так хочу завоевать ваше доверие. Ведь это путь к вашему сердцу; может быть, благодаря случившемуся, в нем зародится небольшая склонность ко мне?
– Склонность к вам! – печально протянула она. – Что за ужасные слова вы говорите. Жестокая участь – подвергаться подобному обращению; вы не посмели бы употребить такие слова, если бы не этот прискорбный случай. Но вы считаете, что теперь вам все позволено. Вы злоупотребляете тем, что я вынуждена быть кроткой, это ясно.
Как помнит читатель, я стоял за стеной и, слыша эти слова госпожи де Ферваль, чувствовал, что отношение мое к ней постепенно меняется: моя любовь, если можно так выразиться, облагораживалась по мере того как я убеждался в ее добропорядочности.
– Нет, сударыня, не надо этой кротости, ничто вас к ней не принуждает; я буду хранить вашу тайну в любом случае, по велению собственной совести; это дело моей, а не вашей чести: заговорив, я обесчестил бы себя самого. Как! Неужели вы думаете, что надо покупать мое молчание? Право, вы меня обижаете. Нет, сударыня, повторяю еще раз: как бы вы со мною ни обошлись, это не отразится на вашей тайне; если я вам неприятен, если вы желаете, чтобы я сию минуту ушел, ну что же, я ухожу.
– Нет, сударь, вовсе не это я хотела сказать, – возразила она, – мой упрек совсем не значит, что вы мне неприятны. И даже ваша любовь отнюдь меня не тяготит. Каждый волен любить кого хочет, женщина не может воспрепятствовать внушенному ею чувству, а внимание такого человека, как вы, не в пример многим другим, всегда лестно. Но я бы предпочла, чтобы любовь ваша открылась мне в другое время и в другом месте – тогда мне не пришлось бы подозревать, что вы извлекаете некое сомнительное преимущество из положения, в которое я поставлена; злоупотребить им было бы неблагородно. Я этого не заслужила. Вы мне не верите, но я говорю правду.
– Ах, сударыня, я был бы огорчен, если бы вы говорили правду! – возразил он с живостью. – В конце концов, о чем речь? Что вам понравился этот молодой человек? Как мило, если, при такой красоте, вы обладаете еще и чувствительным сердцем!
– О, нет, сударь, вы ошибаетесь, – запротестовала она, – клянусь вам, ничего подобного нет и не было.
Тут мне показалось, что он бросился к ее ногам и воскликнул, не дав ей договорить:
– Зачем вы стараетесь разуверить меня? Перед кем оправдываетесь? Неужели человек моего возраста и склада может укорять вас за это свидание? Неужели вы думаете, что уважение мое к вам станет меньше из-за того лишь, что вы способны питать к кому-либо слабость? Единственное мое заключение, напротив, – что сердце у вас добрее, чем у других женщин. Чем мы чувствительней, тем великодушней, тем, стало быть, и достойней. В моих глазах это придает вам двойное очарование. Способность любить – лучшее украшение вашего пола. (Это изречение звучало как нельзя более кстати в жилище мамаши Реми! Но надо же было позолотить пилюлю). Вы пленили меня с первой же встречи, – продолжал он, – вы сами знаете; я любовался вами с восторгом, и вы это заметили: я читал в ваших глазах, что вы поняли меня, признайтесь же, сударыня.
– Это правда, – отвечала она более спокойно, – я действительно что-то заподозрила. (А я при этих словах заподозрил, что скоро стану для нее тем же, чем был при первой встрече).
– Да! – подхватил он с жаром. – Я уже любил вас, когда вы были печальны, когда вы казались чуждой свету и удалялись от людей. И что же? Я ошибся, вы совсем не таковы; я обретаю новую госпожу де Ферваль – женщину с нежным, чувствительным сердцем; женщину, способную ответить тому, кто ее любит. Вы питали нежность к этому молодому человеку; значит, нет ничего невозможного в том, что вы подарите и мне свою любовь – мне, который ее ищет, ее домогается. Может быть даже, эта дивная женщина уже любила меня раньше, чем встретилась с моим соперником? А если так, то зачем скрывать это чувство? Почему не допустить, что оно еще таится в вашем сердце? За что я должен быть наказан? Чего ради вы должны притворяться? Чего вам стыдиться? Кому вы причиняете зло своей любовью? Разве вы от кого-нибудь зависите? Разве у вас есть муж? Разве вы не вдова, не хозяйка своей судьбы? Что предосудительного в ваших поступках? Кто станет отрицать, что вы действовали со всей возможной осмотрительностью? Стоит ли горевать, стоит ли считать себя погибшей только из-за того, что случай привел меня сюда – меня, готового отдать себя целиком в ваши руки? Меня, человека чести, умеющего быть благоразумным; меня, который вас боготворит, который, может быть, не был бы вам ненавистен, если бы не страх из-за безделицы, над которой можно лишь посмеяться?
– Ах! – вздохнула тут госпожа де Ферваль, и во вздохе этом уже чувствовалась возможность примирения. – Вы ставите меня в затруднительное положение, шевалье; не знаю, что сказать вам в ответ. Я вижу, что нет никакой возможности разубедить вас, странный вы человек. Уверили себя, что я неравнодушна к этому юноше! (Прошу заметить, что тут мое сердце отворачивается от нее окончательно и не желает более ничего о ней знать).
– Ну хорошо, допустим, ничего подобного нет и не было, – продолжал он; – зачем же я об этом говорю? Да только затем, чтобы облегчить взаимное понимание, сократить расстояние, разделяющее нас. Единственное и счастливое для меня следствие этого маленького приключения – внезапная возможность для нас быть откровенными, если вам того угодно. Не случись нашей сегодняшней встречи, мне бы еще долго пришлось вздыхать, прежде чем я добился бы права быть выслушанным или услышать хоть одно приветливое слово. Теперь же все стало проще и зависит от одного лишь вашего желания. Понравиться вам – не безнадежная затея, я вас люблю, скажите же, могу ли я надеяться? Как вы намерены распорядиться мною? Решайте мою судьбу, сударыня.
– Ах, зачем вы говорите все это именно здесь! – отвечала она. – Как это тяжело! Мне кажется, что вы хотите воспользоваться моей беспомощностью; а мне бы так хотелось, чтобы все зависело лишь от моего свободного влечения.
– Ваше свободное влечение! – вскричал он, между тем как я негодовал в своей конуре. – Ах, сударыня, предайтесь ему вполне, не принуждайте себя! Вы меня делаете счастливейшим из смертных! Последуйте вашему влечению! А если после всего сказанного вы продолжаете бояться меня, если слова мои не успокоили ваших опасений, что ж! Бойтесь, сомневайтесь, я на все согласен, я заранее прощаю вам эту обиду, лишь бы она укрепила вашу решимость последовать этому благословенному влечению. Да, сударыня, да, лучше не оскорбляйте меня, вы об этом пожалеете; я сам готов произносить угрозы; я чувствую, что любовь делает нас порой жестокими; я так страстно люблю вас, что не хочу выпустить из рук даже самое слабое оружие, если оно может сломить ваше сопротивление. Конечно, если бы вы меня знали, этого бы не потребовалось, и я был бы обязан своим счастьем одной лишь моей любви. Забудьте же, где мы находимся; поймите, что все равно: раньше или позже, но вы должны полюбить меня, потому что к этому влечет вас ваша собственная склонность, а я ради этой цели готов воспользоваться любым средством.
– Я ни от чего не зарекаюсь; я давно вас заметила и часто расспрашивала о вас общих знакомых.
– И прекрасно! – пылко воскликнул он. – Порадуемся же вместе, что случай свел нас здесь; оставьте ваши колебания, сударыня.
– Как подумаю, что отныне я буду связана обязательством, – отвечала она, – обязательством, поймите, шевалье! – мне делается страшно. Можете думать обо мне, что хотите, я более не пытаюсь опровергнуть ваше мнение, но все же истина в том, что я живу далеко не так, как вы себе представляете и как для вас желательно. И если уж говорить начистоту, то знайте: я вас избегала; я не раз отказывалась от визитов в дома, где могла вас встретить. И все же, как видно, бывала там слишком часто.
– Как! – воскликнул он. – Вы меня избегали, а я повсюду искал вас! Вы так просто в этом признаетесь, а я упущу удобный случай и позволю вам ускользнуть от меня снова? Нет, сударыня, мы не расстанемся, пока я не буду уверен в вашем сердце и не получу от него заверений в том, что подобные жестокости более не повторятся. Нет, больше вы от меня не убежите! Я вас обожаю, я добьюсь вашей любви, я вырву у вас признание, я должен знать, что счастлив, и не желаю более сомневаться.
– Боже, какая неистовая атака! – воскликнула она. – Он не дает мне перевести дух! Ах, шевалье, вы настоящий деспот, как я была неосторожна, сказав слишком много!
– О, сударыня, – отвечал он мягко, – что вас тревожит? Что вы видите ужасного для себя в этих обстоятельствах, столь сильно вас пугающих? Скорее я должен бояться: ведь не вы подвергаетесь риску лишиться моей любви, вы слишком для этого прелестны; я, один я, не обладая и тысячной долей ваших чар, могу, на свое горе, утратить ваше расположение – и никто не сможет вас обвинить, и мне не на что будет жаловаться. Но будь что будет; если любовь ваша продлится не более одного дня, если эти дивные черные глаза, околдовавшие меня, бросят на меня лишь один-единственный благосклонный взгляд, я и тогда буду считать себя слишком счастливым.
Мне пришлось все это выслушать, и не берусь описать, что думал я в эту минуту гнева о красоте черных глаз, которые он восхвалял.
– Пристало ли вам, именно вам, говорить о верности! – заметила юна. – Вашей любовью я обязана вашей неверности. Разве меня вы искали, в этом доме? Не стану спрашивать имя этой женщины, вы слишком добропорядочны, чтобы ее назвать, и мне не следует любопытствовать. о я уверена, что она мила и достойна любви, и все же вы ей не верны. Чего же следует ожидать и мне?
– Вы недооцениваете себя. Какое тут может быть сравнение! – возразил он. – Разве мне понадобилось встречаться с вами полгода, чтобы наконец влюбиться? Большая разница – та, кого любишь, потому что не любить не можешь, потому что появился на свет с врожденным и неодолимым влечением к ней (я говорю о вас) – и первая попавшаяся женщина, с которой знакомишься из праздности, потому что она кокетка и делает тебе авансы, так как дня не может прожить без вздыхателя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64