Сходство странно усиливалось до боли знакомой банкой из-под вишневого
компота, стоявшей у подножья. Впрочем, компота в банке уже не наблюдалось,
хотя жестяная крышка оставалась нетронутой.
Поглядев с минуту на сей сюрприз природы и вспомнив несколько подходящих
к случаю идиом, взял Павел Лаврентьевич огрызок мела, под ногами
валявшийся, и задумался. После руку протянул и изобразил на фасаде кривую
пятиконечную звезду. Отошел, творением полюбовался -- затем вспомнил
неожиданно своего сослуживца Сашку Лихтенштейна, и пририсовал сбоку еще
одну звезду, на этот раз шестиконечную. Больше на ум ничего не приходило.
И вдруг Манюнчикова осенило. И, кроша скрипящий мел, вывел он поперек
Алтаря ту самую фразу, которая уже с полгода красовалась на соседском сарае,
возмущая стыдливых старушек и радуя глаз местных алкоголиков -- а в конце
слово приписал, им же самим в начале нашей истории произнесенное.
Дрогнула земля, звякнула под ногами Манюнчикова трехлитровая банка экс-
компота, краснеющая Мать-Вселенная вчиталась в тайное заклятье, неведомое
просвещенным магам Атлантиды -- и пробудившийся "миксер" всосал в себя
все параллельные миры, повинуясь великому и могучему русскому языку, к
месту употребленному перпендикулярным Манюнчиковым.
...Не верьте измышлениям о параллельных мирах. Их больше нет.
Оскорбленный "миксер" создал из них всего один мир -- тот самый, извините за
выражение, "коктейль", который мы с вами имеем на сегодняшний день. Не
верите -- оглядитесь по сторонам. Ну как? То-то же... И ничего, однако, не
поделаешь -- закон матери нашей, природы...
А вот что касается Атлантиды... Одни утверждают, что она накрылась тем
самым, о чем упоминалось в тайном заклятии. Другие настаивают, что
соседский сарай с его вечной нестираемой надписью и двумя разноконечными
звездами -- это и есть все, что от Атлантиды осталось. Третьи считают, что
Манюнчиков скрывает Атлантиду у себя в подвале в банке из-под компота --
но проверить данный факт никак нельзя, поскольку ключ от подвала Павел
Лаврентьевич никому не дает. Четвертые...
Впрочем, мы и не обещали давать ответы на все загадки Мироздания.
ВТОРОЙ ДЕНЬ ИЗОБИЛИЯ
-- ...Больше двух изобилий в одни руки не давать!..
Вынырнул Павел Лаврентьевич из-под колес грузовика, обалдевшего от прыти
такой неожиданной, и сломя голову кинулся к хвостовому сегменту очереди.
-- Кто последний? -- риторически поинтересовался встрепанный Манюнчиков,
пристраиваясь за двумя мрачными субъектами в одинаковых лохматых
тулупах, из воротников которых торчали одинаковые оттоптанные
физиономии.
-- Что дают, братцы?
Братцы-разбойники подозрительно скосились на объемистый Манюнчиков
портфель и отвечать раздумали окончательно и бесповоротно.
-- Изобилие дают,-- влезла в несостоявшийся разговор общительная дама,
поразительно напоминающая свиноматку-рекордистку, недавно вышедшую в
тираж.-- Вчера завезли. Просили не занимать. Сами второй день стоим.
-- Второй день изобилия,-- неудачно сострил очкастый представитель
межклассовой прослойки между свиноматкой и тулупоносителями.-- Вы б за
деньгами сбегали, а то вдруг не хватит...
Сунул Павел Лаврентьевич руку в карман, мелочью побренчал и понял, что
наличных и на пол-изобилия не наберется...
-- Я сейчас, сейчас,-- засуетился расстроенный Манюнчиков, искательно
заглядывая всем близстоящим в глаза,-- я мигом, жене вот только позвоню, и
все... Скажете, что я за вами?
-- Без номера не скажем! -- категорически отрезала Свиноматка, багровея
медальным профилем.-- Мы тут все... пронумерованные. Четырехглазый,
покажи новенькому...
Четырехглазый покорно вздохнул и принялся расстегивать пальто.
-- Да что вы, что вы! -- замахал на него руками испуганный Павел
Лаврентьевич. Четырехглазый увернулся от зажатого в Манюнчиковом кулаке
портфеля и продолжил стриптиз.
Павел Лаврентьевич зажмурил глаза, но перед внутренним взором продолжал
маячить надвигающийся кошмар: голый синий Четырехглазый, стоящий за
изобилием.
-- Ничего, земляк, не боись,-- доверительно прогудел Манюнчикову в ухо Тулуп
Первый.-- Мы сами поначалу того... сбежать намылились, да попривыкли... оно
только сначала боязно, а там дальше полегче... Давай, профессор, давай
рубашечку-то, чего зря в грязь кидать...
Повернулся Четырехглазый к обомлевшему Манюнчикову, и увидел Павел
Лаврентьевич номер заветный, и тянулся оный номер от ключицы до ногтя
пальца безымянного, и стояла в нем цифирь римская, арабская, и уж совсем
никому неведомой национальности.
Поглядел Павел Лаврентьевич на Четырехглазого с уважением неподдельным,
поинтересовался, где ж красоту такую пишут на человеках, да и побрел в
указанном направлении.
-- Пропадет, родимый,-- жалостливо всхлипнула жилистая бабуся с метлой за
плечами, немедленно влезшая на освободившееся место.-- Не дойдет,
болезный... И до чего ж люди-то живучие... Иная животина сдохла б давно, а
ваш брат... Не по зубам, видать, изобилие...
-- Наш брат,-- строго поправили Ягу из очереди.-- Наш брат вашей сестре не
товарищ. И не каркай, старая... Не по зубам... Тебе зато по зубам, да не по
тем...
Захлопнула бабулька ротовое отверстие и отлетела на безопасное расстояние.
И правильно, поскольку очередь за ней выстраивалась большей частью
несуразная и со странностями: кучка пионеров с зелеными галстуками до колен,
панки, похожие на инопланетян, инопланетяне, похожие на панков в третьем
поколении, синдикат вездесущих "наперсточников", тут же приговоривших
братьев по разуму на летающий чайный сервиз на двенадцать персон...
Но дальнейших событий ушедший Манюнчиков уже наблюдать не сподобился,
а посему не станем заострять на них внимания.
...к Писарю тоже стояла очередь, но немного меньше.
-- Пол? -- тыча бородой в дисплей, бодро интересовался Писарь.--
Вероисповедание? Педикулезом не страдали?..
Компьютер уныло жевал данные и в муках рожал номера. Ветераны
Пунических, Отечественных и Шестидневных войн лезли прямо к окошечку,
тыча в нос возмущавшимся костылями и справками о похоронах.
Обномеренные счастливчики застегивались и вливались в основной поток. За
спиной Манюнчикова любопытные толпились вокруг раскосого азиата в
шафрановой ночной рубашке.
-- Наса здеся стояла,-- вежливо кланяясь, разъяснял Косой.-- Наса здеся в
осередь завсегда стояла. Вся одна миллиарда сетыреста тысясь сто сорок сетыре
селовека стояла.
Писарь проштемпелевал Манюнчиков бок и с криком: "Следующий!"
захлопнул окошечко, закрыв его на большой амбарный замок. Расстроенный
следующий подергал замок за чугунную дужку.
-- Отцепись! -- сказал ему замок.-- Перерыв у нас... Небось, мы тоже люди...
-- Наса холосая,-- продолжал между тем Косой.-- Наса понимает: по два
исобилия в одни руки. У китайса два рука. Всего полусяется два миллиарда
восемьсот тысясь двести восемдесят восемь исобилий. Наса совсем мала-мала
нада...
Обогнул Павел Лаврентьевич ходока из Поднебесной, собрался было обратно
идти, да забыл напрочь, в какой стороне это самое "обратно" лежит. Налево
глянул, направо, затылок поскреб и двинул вдоль очереди наугад -- назад, мол,
не вернусь, так хоть к изобилию поближе буду!..
Шел Манюнчиков, шел, и неожиданно обнаружил он между собой и очередью
сходство немалое. Сами посудите: Манюнчиков движется, и очередь движется,
и оба в одном направлении, да только туда-то они движутся, а вот назад с
изобилием вожделенным ни одна зараза не возвращается! Задумался над
проблемой Павел Лаврентьевич, ан тут из-за угла мужик здоровенный
выныривает, и идет-то мужик как раз против движения, и несет мужик на плече
ящик картонный, а ящик-то размером тютелька в тютельку с изобилие, как оно
Павлу Лаврентьевичу представляется!..
-- Мужик, а мужик,-- подскочил к нему подмигивающий Манюнчиков.-- Скажи
хоть, по чем оно там идет?..
-- Полсотни рваных за трехлитровую банку...-- воровато озираясь, просипел
мужик.
-- Банку? -- оторопел Павел Лаврентьевич.-- А оно что -- жидкое?
-- Кто -- жидкое? -- почему-то обиделся мужик.
-- Как кто? Изобилие...
-- Изобилие -- оно завсегда жидкое,-- ухмыльнулся мужик.-- Дрожжей не
достать, сахар весь с чаем выпили, вот и гоним... чего пожиже...
Тут из очереди двое вышли, с маузерами и в куртках кожаных покроя
старомодного -- носами крутят, вроде как принюхиваются. Мужик ящик на
плечо и в переулок! -- а Манюнчиков от греха подальше в телефонную будку
схоронился и номер свой домашний крутить стал -- для конспирации и деньжат
недостающих.
-- Да не избили меня! -- орал взбешенный Манюнчиков в глухонемую трубку.--
Изобилие, говорю, дают! Да, и без талонов! Талоны, они на бедность, а тут
совсем наоборот... Деньги неси, дура! Конец связи!
Собрался было Павел Лаврентьевич из будки наружу выбираться, да не тут-то
было -- очередь за это время вокруг телефона морским узлом обмоталась, двери
чьим-то ухом заклинило, а на крыше уже тарелка космическая
прителефонилась, и давешний наперсточник закатал по плоскости шарик
фиолетовый, с параллелями да меридианами по контуру!..
Высунулся в окошко заточенный Манюнчиков, а вокруг -- камзолы, парики,
ботфорты -- и все за изобилием! Трое усатых парней в плащах с крестами все
норовили всунуть впереди себя еще одного коллегу, но очередь пружинила и
возражала.
-- Пропустите, месье! -- умолял усатый.
-- Пардон тебе с маслом! -- огрызалась очередь.-- Шерше ля вам в душу!
Сначала, дескать, три мушкетера, а теперь и четвертый объявился... Вали
отсюда и приходи двадцать лет спустя!
Четвертый хватался за шпагу, намереваясь резко сократить поголовье
взыскующих изобилия.
-- Выпустите меня! -- заорал в разбитое окно будки Павел Лаврентьевич.-- У
меня номер есть! Я изобилия хочу!
-- Все хотят,-- урезонивала скандалиста непреклонная очередь.-- Хоти молча...
-- Я больше всех хочу! -- не унимался несчастный Манюнчиков.-- Я его не видел
никогда!..
-- И не увидишь,-- успокаивала его очередь.-- Тебе очки нужны, а не изобилие...
Рванулся Павел Лаврентьевич, выпал из будки и бросился вдоль очереди.
Замелькали перед Манюнчиковым ливреи, короны, латы, шлемы, тоги, туники -
- и у каждого номера, и всем изобилие требуется! И когда волосатый
неандерталец впился зубами в Манюнчиков портфель, понял Павел
Лаврентьевич, что никакой жизни ему не хватит, чтобы достояться, дойти,
пощупать это трижды проклятое изобилие!..
Впрочем, выход был, был -- нет безвыходных ситуаций для гомо сапиенс Павел
Лаврентьевич вульгарис! -- и Манюнчиков ринулся на поиски. И уже над
совсем другой очередью в совсем другом месте взвился победный крик
воспрянувшего Павла Лаврентьевича:
-- Больше двух бессмертий в руки не давать! Кто последний?..

1 2 3 4 5 6