и спал
гражданин если не как убитый, то уж наверняка как тяжелораненый.
О, Бекдаш! Сады твои полны жасминовым ароматом, озера твои манят голубой
прохладой, чинары твои...
Впрочем, несмотря на слог Востока, где любой сапожник красноречивей
Цицерона, честно признаемся: ни садов, ни озер, ни, тем более, чинар в Бекдаше
не наблюдалось. А были там чахлые акации, вездесущий, лезущий в глаза и рот
песок, и книги в свободной продаже, по давно забытой государственной цене.
Книг на русском здесь почти не читали, да и в разговорах многие старались
обходиться лишь самым необходимыми русскими словами, редко попадающими
в печатные издания. Потому-то и удалось Павлу Лаврентьевичу,
погрузившемуся в полумрак книжного магазинчика местного издательства "Еш
Гвардия", приобрести несколько томиков дефицитных, в том числе и
сюрреалистическую поваренную книгу -- с реализмом картошки и сюром семги
свежекопченой.
Сунул довольный Манюнчиков в урну нагрузку рублевую -- три брошюры
"СПИД -- чума человечества" -- и на базар отправился.
Ах, рынок Востока!.. Просим прощения -- вах, базар Востока! Прибежище и
дворец культуры правоверного, где розы алее губ красавицы, дыни желтее щек
скупца, шашлык нежнее пальцев карманного вора, а цены выше
самаркандского минарета...
Так бы и ходил ослепленный Павел Лаврентьевич меж рядами, распустив
павлиний хвост любопытства -- но к неудовольствию своему обнаружил он
позади эскорт непонятный, в виде тощего туземца с хитрой азиатской рожей,
на которой красовался чужеродный европейский нос, острый и длинный.
Ох, и не понравился тощий "хвост" свободолюбивому Манюнчикову, да и в
гостиницу пора было возвращаться. Глянул Павел Лаврентьевич на часы свои
дедовские, старинные, фирмы "Победа",-- глядь, а туземец уже тут как тут,
рядом стоит, носиком крысиным шмыгает и на часы смотрит с жадностью.
-- Дай часы,-- неожиданно с детской непосредственностью заявил абориген.
-- Половина пятого,-- машинально ответил Манюнчиков и устремился к
выходу.
Субъект заколебался, потоптался на месте -- и снова тенью пристроился за
спиной Павла Лаврентьевича.
"Тьфу ты, напасть какая!" -- огорченно подумал Манюнчиков, пытаясь
обогнуть трех местных жителей, торговавших в базарных воротах. Этот маневр
не удался ему с первого раза, равно как со второго и с третьего. Уголовная
компания прочно загородила дорогу, и центральный Илья Муромец попытался
сложить части помятого лица в дружелюбную гримасу.
-- Слышь, мужик, ты б часы-то отдал,-- отвязал наконец центральный верблюда
своего красноречия.
-- Фиг тебе! -- не остался в долгу Павел Лаврентьевич, подтвердив сказанное
"министерским" кукишем.
Агрессоры замялись.
-- Ты б не ругался, а? -- виновато просипел собеседник Манюнчикова.-- А то мы
тово...
-- Чего -- тово? -- неожиданно заинтересовался крайний, до того молчавший.
-- Ну, тово...-- в раздумьи протянул Муромец.-- Значит, то есть, не этово...
-- Нет, ты уж разъясни! -- не уступал любопытный напарник.
-- Да чего там разъяснять?.. Тово, и все...
Надоела Павлу Лаврентьевичу беседа эта содержательная, обогнул он
спорящих и в гостиницу направился. Шагов сто пройдя, обернулся
Манюнчиков -- и тощего туземца увидел, к спору подключившегося. Носатый
обильно жестикулировал -- видать, взволновала его проблема обсуждаемая.
Пожал плечами Павел Лаврентьевич, на часы еще раз глянул -- и побрел
восвояси.
День следующий прошел в трудах. Унылый Манюнчиков сидел над
поломанным аппаратом "зозулятором", прозванным так в честь изобретателя
Зозули, ничего про аппарат этот не зная, кроме вышеуказанной информации.
Техническая документация дела отнюдь не прояснила, и после пятой попытки
прочесть справа налево вывеску "ПО Карабогазсульфат" ушел Манюнчиков с
химзавода, преисполненный сознанием честно невыполненного долга.
От завода до городка было километра полтора. Шел Павел Лаврентьевич, шел,
на барханы поглядывал, сигаретку курил -- и высмотрел-таки в пустыне
близлежащей девушку странную, в песках этих гнусных травки собирающую --
хотя травкам-то здесь никак не место было.
Сорвала девушка очередную верблюжью колючку, в пальцах помяла, понюхала
и к Манюнчикову направилась. Подошла, и говорит тихо:
-- Здравствуйте, Павел Лаврентьевич.
-- Салам-алейкум,-- ответил Манюнчиков, начиная привыкать к чужим
дурацким вопросам и своим дурацким ответам. После постоял и, чтоб
болваном полным не выглядеть, осведомился:
-- А откуда, собственно, вы меня знаете?
-- Да уж как не знать,-- улыбнулась девушка.-- Вы ведь избранник, вам в
новолуние могут открыться Врата Третьей Сферы.
-- Не могут,-- уверенно заявил Павел Лаврентьевич.-- Я в командировке.
-- Могут-могут,-- пресекла девушка попытку Манюнчикова увильнуть от
ответственности.-- Непременно откроются, и вы войдете в Обитель Счастья.
Держите,-- и протянула пыльный крохотный букетик.
-- Спасибо,-- сказал Манюнчиков, вертя подарок в руках.-- Очень приятно.
-- А это не для приятности,-- как-то очень невежливо прервала его девушка,--
травки эти вас по Сферам проведут. Чекмет -- по первой, Зира -- по второй... А
третью травку вы сами найдете. Знак подскажет,-- и пальчиком тоненьким на
часы дедовские указала.
Вот это-то жест и вывел Павла Лаврентьевича из состояния лирического. Руку
отдернув, попрощался он сухо да прочь пошел.
Букетик, однако, не выбросил. В карман сунул.
А в номере гостиничном обнаружил удивленный Манюнчиков давешних
базарных витязей, всей троицей игравших в нарды с тощим и носатым.
Справедливое возмущение хозяина узрев, повскакали интервенты с койки и в
шеренгу по одному перед Манючиковым выстроились.
-- Прощения просим, Павел Лаврентьевич,-- смущенно забасил Муромец,-- ты
уж не серчай... Мы вчера тово...
-- A сегодня -- этово! -- встрял в разговор носатый, неизвестно откуда извлекая
пару бутылок водки, и палку колбасы копченой, и балыка кусок изрядный, и...
...Через пару часов все хлопали друг друга по спине, пили уж совсем непонятно
чье здоровье и сыпали анекдотами, один другого смешнее и неприличнее.
Новые бутылки возникали на столе, новые бутерброды исчезали в животах, и
уже заваривал Павел Лаврентьевич чай, сунув туда для запаха подаренную
девушкой травку Чекмет,-- но тут глянул он случайно на левую свою руку и
обомлел. Ловкие пальцы тощего пытались справиться незаметно с хитрой
застежкой ремешка, а все остальные внимательно следили за паскудными
манипуляциями приятеля, и морды их блестели от усердия...
Ох, и вскипел уязвленный Манюнчиков, и перст указующий к двери простер:
-- Вон! Все во-о-о-он! Жулье! Дармоеды окаянные! Все вон!!! Навсегда! На веки
веков!
И заваркой дымящейся плеснул на всполошившихся аферистов.
Заклубился пар, потянуло крепким мятным запахом, и в пряных клубах исчезли
"витязи", номер, гостиница... Последним исчез лично Манюнчиков Павел
Лаврентьевич.
...Барханы текли, переваливались, оплывали ленивыми желтыми струйками, а
на одном из барханов сидел Павел Лаврентьевич и ожесточенно щипал себя за
руку. Когда рука окончательно опухла и посинела, а окружающий бред
окончательно отказался исчезать, поднял Манюнчиков глаза к равнодушному
небу и возопил: "За что?!"
-- Не кричите,-- ответило небо.-- И не задавайте риторических вопросов. Вы в
Первой Сфере. Так что сидите и наслаждайтесь.
Тут из-за бархана девушка утренняя вышла и улыбнулась мягко ошалевшему
Павлу Лаврентьевичу.
-- Девушка, милая, родная,-- кинулся к ней Манюнчиков,-- я же в командировке,
мне обратно надо... Что ж это такое вокруг-то, а?
-- Желание ваше, Павел Лаврентьевич, желание ваше сокровенное. Вы же
хотели, чтобы все вон, и непременно на веки веков? Теперь довольствуйтесь
результатом. Вы хотели быть одни -- здесь вы один.
Вот только стояла девушка -- и нет ее, рассыпалась песчинками, закружилась в
налетевшем ветре... Тихо, спокойно вокруг. Безлюдно.
Сел Павел Лаврентьевич на песок горячий, сигареты достал, а с сигаретами и
травка Зира из кармана выпала. Чекмет-то мятный в чайнике остался, а Зира --
вот она лежит, и сильно на коноплю банальную смахивает. Подумал
Манюнчиков, подумал, анашистов бекдашских вспомнил -- и, не мудрствуя
лукаво, сунул Зиру в сигарету да за спичками полез.
"Нет уж, чтобы все вон -- это я перестарался,-- размышлял Павел Лаврентьевич,
спичкой чиркая и затяжку глубокую делая.-- Надо, чтобы все были. Правильно,
пусть они все будут, и я их всех..."
Додумать такую приятную мысль Манюнчикову не удалось. Травка Зира ярко
вспыхнула, густой дым окутал притихшие барханы, и в его аромате
растворились пески, солнце, спичка сгоревшая... Последним исчез лично
Манюнчиков Павел Лаврентьевич.
...Голова была трезвая и соображала на редкость быстро. Только ничего
хорошего эти соображения не несли, поскольку над Павлом Лаврентьевичем
завис здоровенный топор на невообразимо длинной рукоятке. За рукоять
держался толстогубый ухмыляющийся негр, до боли похожий на базарного
витязя, разве что перекрашенного. Его вопящие приятели уже спешили к месту
происшествия, держа в руках... Даже в кино не видел Манюнчиков подобного
железа, но в назначении его ни на секунду не усомнился.
Отшатнулся в сторону Павел Лаврентьевич, руками взмахнул испуганно -- а в
рученьке-то правой, деснице богатырской, меч-кладенец оказался, острый да
тяжелый. Покатилась под откос голова черная, белками вращая и бормоча
ругательства в адрес героического Манюнчикова. И грянул бой! Свистел меч,
волоча за собой спотыкающегося Павла Лаврентьевича, летели недруги в
разные стороны, сшибая с ног змеев многоглавых, уж совсем невесть откуда
взявшихся, кровь лилась рекою, и вороны слетались на близкую поживу...
О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Наивный вопрос! Конечно же,
Манюнчиков Павел Лаврентьевич, гордо оглядывающий плоды труда своего
непомерного.
Однако, пора было уходить, уходить на поиски выхода из сфер этих
назойливых, где ни людей приличных, ни гостиницы, ни командировочных не
наблюдалось. Обернулся усталый Манюнчиков, глядь -- три дороги перед ним,
и камень на распутьи, мхом поросший. А на камне крупными печатными
буквами написано: "Направо пойдешь -- головы не сносить! Налево пойдешь --
сносить, но не головы! Прямо пойдешь --..." Последнее было аккуратно затерто,
и внизу имелась приписка: "Не ходи, Павел Лаврентьевич, на кой ляд они все
тебе сдались?!"
Остановился Манюнчиков в раздумьи, нацарапал на камне мечом "Здесь был
Паша", подумал еще немного, исправил "Пашу" на "Павла Лаврентьевича" -- и
обратно повернул; не по душе ему предлагаемый ассортимент пришелся.
И почти сразу увидел дракона, невинно убиенного, игравшего в нарды со всей
базарной компанией, а рядом девушка знакомая стояла, и все они дружно
орали Манюнчикову: "Паша, не уходи! Не бросай нас, Павел Лаврентьевич!
Возвращайся, еще подеремся!"
Опустился обессиленный Манюнчиков в пыль осевшую, на часы дедовские
машинально глянул и царапину свежую на руке обнаружил. Сорвал он лопух
придорожный, да к руке под часами и приложил -- кровь унять.
Всполошились прилипалы рыночные, кинулись к Павлу Лаврентьевичу -- да
куда им поспеть-то! Вспыхнул рубиново циферблат "Победы", туча лохматая
небо заволокла, и в наступившей тишине предгрозовой скрипуче прозвучал
девичий голос: "Поздно. Он нашел последнюю траву. Теперь избранник войдет
в Обитель Счастья, а вам всем -- шиш с маслом, лопухи придорожные!"

...И, в частности, счастье для Манюнчикова состояло из трех основных
компонентов:
-- Во-первых, испытывал Павел Лаврентьевич тягу неодолимую к горилке с
перцем, которую сам же на стручках огненных и настаивал, государству в деле
этом важном справедливо не доверяя;
-- Во-вторых, после стартовой стопки, двигал умиленный Манюнчиков к душе
поближе миску с пузатыми варениками, горячими еще, и чтоб сметана
обязательно...
А после брел Павел Лаврентьевич к телефону и с ликованием сердца слушал
голос шефа, отменявший командировку в Бекдаш и сообщавший, что вместо
Манюнчикова в пески туркменские отправится Сашка Лихтенштейн,
разгильдяй и тупица, ни в какое сравнение не идущий с трудолюбивым Павлом
Лаврентьевичем...
Вернулся Манюнчиков к столу, вторую стопку налил, вареник вилкой уцепил и
физиономию Сашкину так ясно представил, вытягивающуюся в предвкушении
аэропорта, автобуса, жары, "зозулятора" поломанного...
И понял Павел Лаврентьевич, что именно этого, решающего компонента и не
хватало ему до полного блаженства. Посмотрел он на часы дедовские, с
остановившимися стрелками, хотел было завести их, да передумал -- и время
остановилось в Обители Счастья...
МИФУРГ
"...В сыром прокуренном подвале
На строгом девичьем овале
Глаза, глубокие, как омут,
Манят к счастливому концу..."
В дверь позвонили. Отложил Павел Лаврентьевич ручку в сторону и, скрипя
сердцем, в коридор направился, пнув в раздражении вечно путающегося под
ногами Жлобного карлика. Тот взвыл от обиды и к ванной кинулся, где и
скрылся в грохоте рушащихся штабелей пустых бутылок. Добровольно сдавал
посуду лишь услужливый Поид кишечнослизистый, но он был в отгуле, а
остальные утверждали, что их приемщик обсчитывает.
На лестничной площадке уже торчала обаятельная вампиресса Лючия и весь
выводок ее сопливых вампириссимо.
-- Не взяли,-- пожала она острыми плечиками, сокрушено глядя на
Манюнчикова,-- я же говорила вам, что синьор редактор терпеть не может
сложноподчиненных предложений. Миль дьяболо, он в конце забывает, что
было в начале!..
Взял Павел Лаврентьевич пакет с возвращенным романом "Белый клык" да
понес в комод прятать. Пацаны Лючии радостно запрыгали вокруг него.
-- Дядька дурацкий,-- вопили они,-- ты не Стругацкий, дядька дурак, ты не
Карсак!..
Затосковал уязвленный Манюнчиков, рукопись в ящик сунул и с рецензией
непрочитанной на кухню побрел, влекомый предчувствиями дурными, редко
его подводившими.
1 2 3 4 5 6