Интересы революции требовали присутствия Дзержинского в осажденной врагами Советской России, и на следующий день после нашего возвращения в Берн он выехал обратно на родину.
Лишь в феврале 1919 года, приехав с матерью в Москву, я снова увиделся с отцом. Незадолго до этого он как раз вернулся с Восточного фронта, куда был послан вместе со Сталиным для расследования причин сдачи Перми.
Отец встречал нас на вокзале и привез к себе домой. До нашего приезда он обычно проводил круглые сутки в ВЧК, ночуя в своем кабинете. Лишь в связи с нашим прибытием он переселился в свою комнату в Кремле.
Настали счастливые, но такие недолгие годы, когда мы жили вместе – всего семь с половиной лет, до дня его столь преждевременной смерти. Но и в эти годы не так-то уж часто мне приходилось видеть отца: все свое время, дни и ночи, почти без сна и отдыха, он отдавал работе.
Превыше всего он ставил интересы партии, интересы дела, а свои личные потребности подчинял им всегда и во всем. Именно эта глубочайшая партийность, внутренняя потребность отдавать всего себя революционному делу, полное слияние личных интересов с интересами партии – вот что являлось главной чертой характера Дзержинского.
Еще в 1901 году отец писал своей сестре Альдоне из Содлецкой тюрьмы: «Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить. Я не умею отдать лишь половину души. Я могу отдать всю душу или не дам ничего…» И он отдал всего себя делу социалистической революции.
В другом письме, 27 мая 1918 года, он писал: «Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская…» Обстановка условия работы менялись: подполье, ВЧК, НКПС, ВСНХ, – а Дзержинский оставался все тем же непоколебимым солдатом революции, отдававшим всего себя великому делу пролетарской революции. Таким он и запомнился мне на всю жизнь.
Видеть отца, повторяю, мне приходилось мало. Часто, особенно в 1920–1922 годах, он выезжал из Москвы в длительные командировки.
В феврале 1922 года, будучи послан партией в Сибирь на восстановление железнодорожного транспорта, что имело тогда решающее значение для поставки сибирского хлеба в рабочие центры, отец писал мне: «Я чувствую себя хорошо – работы у меня много. Живу в вагоне… Не знаю еще, как скоро вернусь в Москву, не могу вернуться, пока не закончу работу, которую мне поручили сделать…» И в этом же письме он прислал мне вырезку из местной газеты с остроумным фельетоном, остро бичующим недостатки советского аппарата.
Но и во время пребывания отца в Москве я видел его лишь урывками. Вставал он часов около девяти, а я в это время уходил в школу, возвращался же он поздно ночью. Зимой отец и по воскресеньям почти не отдыхал, лишь несколько раньше обычного возвращался домой. Даже когда ему случалось заболеть, то и тогда он не прекращал работать, просматривал многочисленные деловые документы.
Только в летние месяцы я видел отца чаще. По воскресеньям он ездил за город, но и там большую часть дня работал. Однако по вечерам нам удавалось выходить с ним на прогулку. Несколько раз мы гуляли с ним по Москве.
Как-то весной 1919 года, в один из воскресных дней, мы все трое – отец, мать и я отправились из Кремля на прогулку в город.
На Троицком мосту мы встретили Ленина. Отец начал его журить за то, что Владимир Ильич, лишь недавно оправившийся после ранения, вышел из Кремля без всякой охраны. В ответ на это Ленин в свою очередь стал в шутливой форме упрекать отца: «А почему вы сами выходите в город без охраны?»
Отец отнюдь не был аскетом, каким его кое-кто считал. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, во всем ее богатстве, умел пошутить, посмеяться. Отец страстно любил природу, особенно лес, напоминавший ему детство, которое он провел среди лесов в Дзержинове. На прогулках он водил нас обычно не по проторенным дорогам, а напрямик, сквозь лесную чащу, по оврагам, по нехоженым местам.
Осенью 1919 года, во время кратковременного отдыха в Любанове, близ Москвы, да и позже, отец часто ходил на охоту; он был прекрасным стрелком. Как-то подстреленный им ястреб запутался в верхушке высокой ели; отец полез за ним на дерево и радовался, как ребенок, когда ему удалось его достать. С огромным наслаждением отец катался на лодке по живописной реке и занимался греблей. Во время одной из таких прогулок он рассказал, как однажды бежал на утлой лодчонке из сибирской ссылки и чуть было не утонул.
Отец очень любил животных. Часто он вспоминал, что когда-то, будучи в вятской ссылке, приручил медвежонка настолько, что тот ходил за ним по пятам, как верный пес. Мне как-то удалось приручить трех бельчат, и, когда они выросли, отец любил кормить их и играть с ними.
Три раза я был с отцом в Крыму. Отец весь предавался отдыху, наслаждаясь морем, купаясь, катаясь на лодке и совершая большие прогулки. Особенно он любил бурю, когда море бушевало, а он подолгу сидел где-нибудь на берегу, бросая камни в воду и любуясь разъяренной и грозной стихией.
В то же время каждый свой отпуск отец использовал для деловых встреч и для ознакомления с работой подведомственных ему организаций на местах. На обратном пути в Москву он обычно останавливался по делам службы в Донбассе, Харькове и других городах.
Отец глубоко понимал и любил искусство, музыку, но, всегда загруженный работой, он лишь изредка имел возможность посетить театр или концерт.
Широко известна любовь Дзержинского к детям. Еще в 1902 году он писал сестре Альдоне: «Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого… Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю, и я думаю, что собственныхдетей я не мог бы любить больше, чем несобственных… Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я…»
В своих письмах из тюрьмы к сестре Альдоне и к моей матери отец постоянно возвращался к вопросу о детях, об их воспитании, давал советы, проявляя глубокое понимание вопросов педагогики и воспитания. Как известно, в 1921 году он возглавил деткомиссию ВЦИК, используя аппарат ВЧК для борьбы с детской беспризорностью. У нас сохранилось немало писем, фотографий и альбомов от воспитанников детских домов и трудовых коммун ОГПУ с выражением их глубокой признательности и любви к Дзержинскому.
Как воспитатель отец был ко мне строг и требователен, но одновременно чуток и отзывчив. Он прививал прежде всего преданность Родине, смелость, трудолюбие, скромность и честность. Он не любил делать наставлепия, а воспитывал живым показом, личным примером. Больше всего он ненавидел ложь и мещанское сюсюканье, сентиментальничанье, не имеющее ничего общего с подлинным большим чувством.
Отец систематически следил за моими успехами в школе и в свободную минуту помогал мне, особенно по математике. Я всегда удивлялся его блестящей памяти, тому, как хорошо он помнил сложные алгебраические формулы, которые изучал еще в школьные годы. Отец горячо интересовался моим пребыванием в пионерском лагере, расспрашивал о жизни отряда, о моих товарищах и т. д. Особенно настойчиво он стремился привить мне трудовые навыки, дисциплину и любовь к учебе.
Дзержинский неоднократно говорил моей матери: «Мы, коммунисты, должны жить так, чтобы широчайшие массы трудящихся видели, что мы не дорвавшаяся к власти ради личных интересов каста, не новая аристократия, а слуги народа». И здесь, как всегда и во всем, слова Дзержинского не расходились с делом. Требовательный к другим, но еще более требовательный к себе, умевший смело преодолевать все трудности и ломать любые препятствия в борьбе за построение социализма, он в личной жизни был чрезвычайно скромен, ненавидел всякую роскошь, излишества, постоянно помня о тяжелых условиях, в каких жили трудящиеся в годы гражданской войны и восстановительного периода. Он органически не выносил даже малейших признаков лести и подхалимства, с чьей бы стороны они ни исходили.
Его скромность проявлялась на каждом шагу, в каждом поступке. Отец сам стелил свою кровать и чистил обувь, не позволяя этого делать другим. Он не разрешал матери покупать ему новые вещи, если они не были абсолютно необходимы. Вообще он не терпел, чтобы за ним ухаживали, и старался все делать сам.
Дзержинский никогда не чурался никакой, даже весьма незначительной с виду работы. Например, будучи председателем ВСНХ, он не раз лично занимался цифровыми выкладками, проверяя статистические таблицы к своим докладам. Он всегда подчеркивал, что каждый советский человек, добросовестно выполняя порученную ему работу, тем самым вносит свой вклад в строительство величественного здания коммунизма, и в этом духе воспитывал других. Отец всегда был тесно связан с массами, с рабочим классом. Его собственная революционная деятельность началась с того, что он ушел из гимназии, чтобы, как он писал, «быть ближе к массе и самому с ней учиться». В теснейшей связи с массами он черпал свою уверенность в победе революции, не покидавшую его и в наиболее трудные моменты жизни.
Его ненависть к врагам, беспощадность в борьбе с ними диктовались глубочайшей любовью к народу, к простым людям, о чем он постоянно упоминал еще в своих письмах из тюрьмы. Это была не абстрактная, а действенная любовь, вдохновлявшая его и помогавшая ему на всех этапах его кипучей жизни. Эта любовь находила свое выражение и в величайшей чуткости к людям, заботливости к подчиненным.
Я постоянно видел проявления этой чуткости, человечности. В обращении он был прост, свои мысли высказывал прямо, без обиняков, и если в пылу спора ему случалось кого-либо обидеть, то, несмотря на занимаемый им высокий пост, он никогда не считал для себя зазорным извиниться или каким-нибудь иным образом смягчить невольную обиду. Вместе с тем он всегда строго требовал точного выполнения всех своих распоряжений, причем в первую очередь адресовал это свое постоянное требование ответственным работникам.
Преданность партии, высокая требовательность, принципиальность, самоотверженность, неутомимость – все эти замечательные качества Дзержинского снискали ему как верному соратнику Ленина самую искреннюю любовь широких масс трудящихся в нашей стране. Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что совершенно незнакомые люди, узнав о том, что я сын Дзержинского, проявляли горячее желание узнать побольше о его жизни и выражали свою скорбь по поводу того, что его нет больше с нами. В такие минуты я особенно отчетливо чувствую, что память о Дзержинском продолжает жить в нашем народе, а образ его зовет миллионы людей на боевые и трудовые подвиги.
Пограничник, 1946, М 14, с. 27–32
Л. Л. ФОТИЕВА
СИМВОЛ СПРАВЕДЛИВОСТИ
Об огромной и самоотверженной партийной и государственной деятельности Феликса Эдмундовича Дзержинского скажут другие лучше и полнее, чем могу сделать это я. Мне же хочется рассказать лишь о некоторых небольших эпизодах, связанных с ним, сохранившихся в моей памяти.
Думается, что, когда речь идет о человеке масштаба Дзержинского, даже отдельные штрихи из его жизни, как бы скромны они ни были, представляют интерес, ибо дополняют или подчеркивают ту или иную особенность характера этого незабываемого человека.
Дзержинский был одним из наиболее ярких представителей старых кадров профессиональных революционеров, большевиков-подпольщиков, а в годы Советской власти – одним из крупнейших государственных деятелей на различных ответственных постах в Советском государстве.
Мне больше всего вспоминается Феликс Эдмундович как организатор и руководитель Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Для тех, кто лично знал Дзержинского, навсегда останется в памяти его обаятельный образ страстного борца за народное дело, человека высокой духовной культуры, кристально честного и справедливого, горячо любящего жизнь, но готового в любую минуту пожертвовать ею во имя дела.
Исключительно напряженной и ответственной была деятельность ВЧК и ее руководителя Ф. Э. Дзержинского в первые годы революции.
В злобной ненависти к Советской власти внешняя и внутренняя контрреволюция организовывала заговоры и террористические акты против вождей революции. Требовались особая, немеркнущая бдительность и самоотверженный труд работников ВЧК, чтобы вовремя обнаружить и ликвидировать козни врагов.
Помню, в июле 1918 года, в дни левоэсеровского вос-стапия, мятежники арестовали Дзержинского и около суток продержали в своем штабе в качестве заложника.
Как только Дзержинский освободился, он пришел к Владимиру Ильичу в Совнарком. Владимира Ильича почему-то не было в это время в Совнаркоме, и вместо него Дзержинского встретил Я. М. Свердлов.
Больше всего презиравший неискренность и вероломство в людях, Феликс Эдмундович был потрясен подлым предательством левых эсеров, среди которых было немало сотрудников ВЧК, и подавлен тем, что попал к ним в руки.
Прохаживаясь по залу заседаний, он очень возбужденно рассказывал об этом Свердлову.
– Почему они меня не расстреляли? – вдруг воскликнул он. – Жалко, что не расстреляли, это было бы полезно для революции.
Яков Михайлович, горячо любивший Дзержинского, с большой нежностью обнял его за плечи и сказал:
– Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще немало поработаешь на пользу революции.
Я в то время еще мало знала Феликса Эдмундовича. Слова, сказанные им с такой непосредственностью и искренностью, поразили меня и запомнились на всю жизнь. «Вот это настоящий человек! – подумала я. – Человек с большой буквы».
В связи с активными выступлениями контрреволюции в 1918 году среди некоторых работников создалась особая, часто излишняя настороженность ко всему, что могло хотя бы отдаленно быть связанным с контрреволюцией, и это сказывалось на настроении обывателей, которым всюду мерещились страхи и ужасы. Но даже для них имя Дзержинского было символом справедливости.
Вероятно, в будущем историки расскажут нам более обстоятельно о беспримерной героической работе чекистов Дзержинского, о том, сколько было своевременно раскрыто заговоров против вождей революции, сколько преступлений против Советской власти предупреждено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48