ЛЕТАЮЩИЕ КОЧЕВНИКИ
повесть-буриме


1
Вдвоем фантастику писать можно, знаем по собственному
опыту. А втроем?.. А вдесятером?.. Одна голова - хорошо,
две - лучше, а десять, наверно, еще лучше? Правда,
говорят, что у семи нянек дитя без глазу, но мы надеемся,
что это не про нашу коллективную повесть.
Аркадий Стругацкий и Борис Стругацкий
На попутной машине Марков добрался до поворота на Сельцы, дал шоферу
полтинник и выпрыгнул из темной кабины. Мороз был градусов пятнадцать.
Марков сразу понял это, когда почувствовал, что слипаются ноздри. Он знал
эту примету: если ноздри слипаются, значит, ниже десяти. Грузовик
заворчал, буксанул задними колесами в обледеневшей колее и ушел за
поворот, оставив горький на морозе, едкий запах бензинового перегара.
Марков остался один. Он очень любил эту минуту: попутка скрывается за
поворотом, остается только тихий, заваленный снегом лес, да сугробы
вокруг, да серое низкое небо над головой, а он один, с рюкзаком и ружьем
за спиной, мороз пощипывает щеки, воздух восхитительно свеж и вкусен, а
впереди - две недели охоты, целых две недели молчаливого леса, и следов на
снегу, и тягучих зимних вечеров в теплом домике лесника, когда ни о чем
можно не думать, а только радоваться здоровью, снегу, спокойным добрым
людям и размеренному течению дней, похожих друг на друга.
Марков встал на лыжи, поправил за плечами рюкзак и, перебравшись
через кювет, вошел в лес по невидимой, но знакомой тропинке, ведущей к
дому лесника Пал Палыча. Некоторое время он еще слышал гудение грузовика,
а потом и оно стихло, только поскрипывал и шелестел под лыжами наст, да
где-то вдалеке каркали вороны. До домика было километров восемь. Следов
было не много, но Марков знал, что Пал Палыч не оставит его милостями и
все еще будет: и следы, и тетерева, с грохотом вылетающие из-под снега, и
выстрелы, и то до боли острое, азартное ощущение, когда точно знаешь, что
попал, и огромная птица тяжело ухает в сугроб, и кажется, что земля
вздрагивает от удара.
Обычно дом Пал Палыча встречал Маркова приветливым шумом. Зычно
гавкал, гремя на весь лес цепью, здоровенный Трезор. "Цыц, бешеный!" -
грозно кричала на него бабка Марья, мать Пал Палыча; и вдруг ни с того ни
с сего принимался орать петух. Но на этот раз все было тихо, и Марков даже
подумал, что дал вправо, как вдруг открылась полянка и он увидел дом. Он
сразу почувствовал, что случилась какая-то беда. Калитка была распахнута,
двор пуст, и стояла тишина, странная и недобрая.
Он все еще не понимал, от куда это ощущение беды, а потом сразу
понял: слишком много распахнутых дверей. Дверь в дом была раскрыта
настежь, и дверца курятника была сорвана и валялась в стороне, и дверь
хлева тоже, и почему-то была раскрыта дверь на чердак. Одно из окон в доме
разбито, будка Трезора перевернута, по всему двору разбросаны рыжие перья,
а истоптанный снег забрызган красными пятнами. Сдерживая дыхание, Марков
торопливо снял лыжи и пошел в дом. В доме все двери тоже были распахнуты,
в разбитое окно тянуло морозом, но было еще тепло. Марков позвал: "Эй,
хозяева!" - но никто не откликнулся, да он и не ждал, что откликнутся. В
комнатах было как всегда чисто и прибрано, но в сенях валялся на полу
большой тулуп.
Марков вышел во двор, покричал, приставив ладони ко рту, и побежал
вокруг дома. Из-под ног у него выскочил полосатый старухин кот Муркот и,
надувши хвост, опрометью взлетел на крышу курятника. Марков остановился и
позвал его, но кот посмотрел косо и, прижав короткие уши, так злобно и
яростно затянул "уа-уа", что сразу стало ясно: кот тут видел такое, что не
скоро успокоится и поверит в чьи-нибудь добрые намерения.
Обойдя вокруг дома, Марков встал на лыжи, сбросил рюкзак и
перезарядил ружье. Патроны с "двойкой" он выбросил прямо в снег, а в
стволы загнал "нулевку", самое солидное, что у него было. Он не
сомневался, что совершено преступление, и как ни дика была эта мысль,
ничто другое не приходило ему в голову. Теперь он видел, что через калитку
протащили по снегу что-то тяжелое, пачкающее кровью, и видел, что след
этот тянется по поляне и исчезает за деревьями. Вокруг было множество
следов, они показались Маркову какими-то странными, но не было времени
разбираться. Он взял ружье наизготовку и пошел рядом с жуткой бороздой,
где в развороченном снегу расплывались красные пятна. "Сволочи, - думал он
с холодной ненавистью, - зверье..." Все ему было совершенно ясно: в свое
время Пал Палыч задержал злостного браконьера, и тот, вернувшись после
отсидки, явился с пьяными дружками отомстить, и они убили Пал Палыча и его
мать, а потом, протрезвев, перепугались и уволокли трупы в лес, чтобы
спрятать. Он отчетливо видел заросшие хари и налитые водкой глаза и думал,
что стрелять будет не в ноги, а как на фронте.
У самых деревьев след разделился. Вправо потянулась цепочке странных
следов, и когда Марков понял, что это такое, он остановился озадаченный.
Это были следы босых ног. Там, где наст выдержал и не провалился, можно
было отчетливо видеть отпечатки голых ступней. Это казалось необъяснимым,
и некоторое время Марков колебался, не зная, что делать, но потом все-таки
пошел дальше вдоль запачканной кровью борозды. Она тянулась, петляя между
кустами, зеленые ветви елей над нею выпрямились, освобожденные от снежных
шапок. Иногда борозду пересекала цепочка следов босых ног. Потом Марков
заметил впереди какое-то движение и остановился, судорожно стиснув ружье.
Впереди в кустах кто-то был - кто-то живой, пестрый, яркий, словно
раскрашенная кукла. Он сразу замер, и Марков не мог как следует
рассмотреть его. Сквозь заснеженный лапник просвечивали желтые и красные
пятна, и Маркову казалось, что он слышит тяжелое дыхание. Он шагнул вперед
и хрипло крикнул: "Кто там? Стрелять буду". Никто не отозвался. Потом
краем глаза Марков заметил какое-то движение слева и резко повернулся,
выставив перед собой ружье.
Прямо на него из-за деревьев выбежал удивительный человек. Если бы
этот человек был в полушубке или в ватнике и держал бы в руках топор или
ружье, Марков автоматически упал бы боком в снег, выбросив на лету перед
собой двустволку, и хладнокровно расстрелял бы его. Но человек был гол,
весь размалеван красным и желтым, а в руке у него была длинная заостренная
палка. Марков, открыв рот, смотрел, как он бежит, с необыкновенной
легкостью выдергивая ноги из снега. Затем человек замедлил бег, весь
изогнулся и, дико крикнув, метнул в Маркова свое копье. Марков
инстинктивно присел и, не удержавшись на скрещенных лыжах, опрокинулся на
бок. Он был очень удивлен и испуган, и тем не менее странный полет копья
даже тогда поразил его. Брошенное с силой, оно отделилось от руки
размалеванного человека и медленно поплыло по воздуху. Оно отстало от
бегущего, а потом, все набирая скорость, обогнало его и пронеслось над
головой Маркова с вибрирующим свистом. Марков еще слышал, как оно с
треском врезалось в чащу, словно по кустам дали очередь разрывными пулями,
но тут на Маркова навалились со всех сторон. Крепкие маленькие руки
схватили его за лицо, опрокинули на спину, он почувствовал резкий
неприятный запах, жестокий удар в подбородок, рванулся, и его оглушили.
Очнувшись, он обнаружил, что лежит в снегу под деревом. Слышались
незнакомые голоса, какие-то неопределенные звуки, скрип. Неприятно и остро
пахло. Он сразу все припомнил и сел, опершись спиной о ствол. Перед ним
была обширная поляна, и на ней - полно народу. У Маркова запестрело в
глазах. Всюду сновали, крича во все горло, маленькие, голые, размалеванные
яркими красками люди. Рядом с Марковым такой же человек кричал и
размахивал копьем. А на другом конце поляны грузно лежало в снегу длинное
серое сооружение, похожее не то на ковчег, не то на огромный, чуть
расплывшийся огурец. Один конец сооружения был тупо срезан, как корма
корабля. Другой был заострен и приподнят.
Марков зачерпнул снегу и потер лоб и щеки. Он был без шапки и без
ватника, ружье куда-то пропало. Человек, стоявший рядом, повернулся к
Маркову и что-то сказал, зябко шевеля губами. Вид у него был дикий и
свирепый - широкое скуластое лицо, расписанное желтыми зигзагами,
щетинистые жесткие волосы, большие злые глаза. Видно было, что он сильно
замерз и челюсти у него сводит от холода.
- Что вам надо? - сказал Марков. - Кто вы такие?
Человек снова сказал что-то злым гортанным голосом, затем ткнул
Маркова копьем. Копье было тяжелое, тупое, без всякого наконечника. Марков
с трудом встал на ноги. Его сразу затошнило, закружилась голова. Человек
снова выкрикнул несколько слов и снова ткнул его копьем, не сильно, но
очень решительно. Марков, стараясь выиграть время, пока перестанет мутить,
послушно пошел вперед, а человек двинулся за ним по пятам, время от
времени постукивая его копьем то справа, то слева, указывая направление.
Он гнал Маркова, как вола, а Марков чувствовал себя совершенно разбитым и
никак не мог собраться с мыслями. Отчаянно болела голова.
Возле галеры Марков остановился и, обернувшись, посмотрел на своего
погонщика. Тот что-то проорал, погрозил копьем и отошел в сторону. Тут все
на поляне разразились отчаянным воем, страшным визгом заверещала свинья, и
Марков увидел, как ее волокут к борту галеры. Свинью подняли на руках и
перевалили в узкую щель, которую Марков сначала не заметил. Люди на поляне
перестали орать и размахивать копьями, сгрудились в толпу и тоже подошли к
галере. Марков поймал себя на том, что пытается сосчитать их. Он насчитал
три десятка маленьких размалеванных и еще четырех рослых людей с серой
кожей. С рослыми обращались неуважительно: на них замахивались, кричали,
то и дело подбегали к ним и толкали или пинали ногами, а те только,
жмурясь, прикрывали лица и шли, куда их толкают. Это было тем более
странно, что они как на подбор были здоровенные мужчины с огромными
мускулами...
Гвалт стоял, как на вокзале во время эвакуации. Голова Маркова
раскалывалась на части, так что он даже плохо видел. Он ощупал темя - там
была огромная мягкая шишка, а волосы слиплись и смерзлись.
Серокожих рослых постепенно подогнали к галере и построили в ряд
возле Маркова, и это ему очень не понравилось, тем более, что десяток
маленьких копейщиков столпилось напротив них в нескольких шагах, крича
друг на друга и тыча пальцами в Маркова и рослых. Марков поглядел на своих
соседей. Вид у них был забитый и удрученный, так что надеяться на них не
приходилось. Тут Марков обнаружил свой ватник. Он был на одном из
маленьких, пожалуй, на самом маленьком и размалеванном с головы до ног.
Этот малыш кричал больше всех, яростно подпрыгивал, замахивался на других
и пихался. Его слушались, но не очень. В конце концов он ударил кого-то
древком по голове, подбежал к рослым, схватил одного за руку и потащил за
собой. Тот слабо упирался, тихонько скуля. Все завопили, но потом разом
смолкли и уставились на Маркова. Малыш в ватнике бросил рослого, подскочил
к Маркову и схватил его за рукав. Марков рванулся и высвободился. Все
заговорили, замахали руками и неожиданно полезли в галеру. У Маркова
отлегло от сердца. Трое рослых забрались последними, с трудом
протиснувшись в узкую щель.
Поляна опустела. Около галеры остались только малыш в ватнике,
выбранный им верзила, стоявший понуро в тихом отчаянии, и Марков. Малыш
обежал галеру кругом, посмотрел на небо, окинул взглядом поляну и верхушки
деревьев и вдруг заорал диким голосом, уставив копье в грудь рослому. Тот
стал пятиться, уперся спиной в борт, не сводя глаз с копья, а малыш все
наступал на него, оттесняя к корме. Марков тоже попятился к корме. За
кормой все остановились, и малыш снова принялся прыгать, бесноваться и
орать во все горло. Марков никак не мог понять, чего он хочет.
- Чего ты орешь? - спросил он. Малыш заорал еще громче. Марков
оглянулся на рослого. Рослый, расставив ноги, всем телом давил на широкую
серую стену, нависавшую над ними. Видно, он пытался сдвинуть с места всю
галеру, и это показалось Маркову таким же бессмысленным, как если бы он
пытался передвинуть двухэтажный дом. Но рослый не видел в этом ничего
бессмысленного: он натужно кряхтел, упираясь в корму грудью и напряженными
руками. Тогда Марков тоже уперся в корму.
Корма возвышалась над головами метра на три. На ощупь она была не
деревянной, скорее, она была сделана из какого-то минерала, серого,
пористого, покрытого темными потеками. Малыш уперся копьем и тоже
навалился. Все трое пыхтели от напряжения, толкая и упираясь, словно
вытаскивали из грязи буксующую машину, и Марков хотел уже бросить эту
дурацкую затею, как вдруг почувствовал, что корма подается. Он не поверил
себе. Но корма подавалась, она уходила от него, и ему пришлось
переступить, чтобы не упасть. У него было такое ощущение, словно он
сталкивал в воду тяжелый плот. Малыш принял копье и крикнул. Рослый
остановился. Марков еще раз переступил и тоже остановился.
Это было необычайное зрелище: огромная неуклюжая галера медленно
ползла на брюхе по снегу, воздух постепенно наполнялся скрипом. Рослый,
косясь на малыша, стал медленно обходить корму. Малыш прикрикнул на него и
ударил Маркова древком по плечу. Марков отскочил и развернулся. Малыш тоже
отскочил и выставил перед собой копье. Движения у него были стремительные
и хищные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15