Яд физалии разрушает клетки различных органов, вызывая отеки легких, печени, селезенки.
В летний период целые полчища этих кишечнополостных животных попадают в прибрежные воды Африки, Америки и Австралии. В этот период многие газеты начинают пестреть тревожными заголовками; соприкоснувшись в воде с физалией, купающиеся получают сильнейшие ожоги, сопровождающиеся местным параличом и сильнейшими болевыми ощущениями.
Одному из моих хороших товарищей пришлось однажды испытать на себе губительный залп ядовитых батарей физалии. Это произошло у западного побережья Африки, в районе Зеленого Мыса. Тогда мой товарищ еще не знал об опасных свойствах физалии, и когда увидел ее на палубе, зацепившуюся за трал, то, привлеченный красивым трепещущим парусом животного, схватил физалию в руки. Ему показалось, что он опустил руки в кипящую воду – настолько сильной и нестерпимой была боль. Буквально через две-три минуты кисти рук оказались парализованными, кожа посинела, напухла. Боль быстро распространилась по всему телу; начались приступы удушья, судороги. В общей сложности болезненные ощущения не проходили несколько часов, а слабость, недомогание – несколько суток.
Спустя примерно месяц товарищ побывал на французской биологической станции под Дакаром. Ученые-французы предупредили его, что яд физалии не имеет никаких противоядий и при повторном соприкосновении с сифонофорой человек может погибнуть.
Следует, однако, отметить, что ядовитые свойства у физалии проявляются в разное время года по-разному. Бывает, что залп стрекательных клеток доставляет человеку большие мучения, а бывает, что пораженное место лишь краснеет и сильно чешется, как это случилось у нас.
Выслушав наши объяснения, капитан распорядился всем, кто работает на ярусе, надеть перчатки и плотную робу – прорезиненные брюки и куртки, а я выловил из воды сачком несколько экземпляров «галеры» и, посадив их в аквариум, отправился в лабораторию.
Будете в тропиках – остерегайтесь жгучих «поцелуев» нежной физалии!
...На другой день, к вечеру, нас посетили долгожданные друзья – сотрудники нашей же научной группы, плавающие на промысловых тунцеловах «Остров» и «Оскол» – Николай Хлыстов и Владимир Овчинников. Почти каждый день мы разговаривали с ними по радио, раз-два в неделю мы видели друг друга, но лишь к концу рейса смогли собраться на судне все вместе.
Свидание было коротким, незаметно пролетели два часа, отпущенные нам на переговоры, на координацию, так сказать, нашей научной деятельности, – и вот мы уже стоим на палубе и пожимаем, прощаясь, им руки.
ГЛАВА XIII

Черные паруса. – Нас преследует торнадо. – С удочкой в океане. – Последний ярус. – Плавающий меч. – Бородатое судно. – Первое мая в океане.
Работы у берегов Африки подходят к концу. Красный флажок на карте, что висит в судовом салоне, поднимается на север. Правда, сейчас он передвигается скачками: поднимется на градус-другой – и замрет на неделю-полторы. Там, где он замирает, мы работаем с ярусами. Но скоро флажок двинется в дальний путь.
А пока мы ловим парусников. Это несколько проще, чем ловить тунцов. Во-первых, работаем укороченными, десятикилометровыми ярусами. Это игрушка по сравнению с длиннющим тунцеловом. Парусниковый ярус быстро выматывается и быстро выбирается, тем более что у берегов Гвинеи почти всегда штиль. Во-вторых, легче работать, – в этих местах мало акул. Может быть, они просто боятся парусников. Во всяком случае, здесь нам почти не приходится иметь дело с этими мерзкими плоскомордыми тварями.
Штиль... Жарища. Океан лениво едва заметно потряхивает своей ослепительно голубой шкурой; по ней иногда, как нервная дрожь, пробегает длинная пологая зыбь. В некоторых местах поверхность океана покрыта широкими и узкими языками пены: в этих местах теплые воды перемешиваются с холодными. От судна к самому горизонту тянется белыми точками поплавков ярус. Между поплавками иногда расходятся круги, и показывается над водой высокий черный парус. Это парусники, попавшиеся на крючок, плавают по окружности на «поводце».
– У тебя все готово? – спрашивает Виктор. – Сейчас начнем.
– Все в порядке, – говорю я и спускаюсь на палубу.
Там в ожидании рыбы стоят весы, лежит мерная доска, блестят воткнутые в плашку остро отточенные ножи.
Судно ложится на левый борт и через несколько минут подходит к покачивающемуся на зыби концевому буйку с флажками. Слава, прикусив нижнюю губу, раскачивает над головой кошку. Она со свистом летит в воду и зацепляется за вешку. Бригадир поворачивает рычаг скоростей ярусоподъемника и кивает головой.
– Начали, ребята...
Парусник. Их очень много в этих местах. Почти на каждом седьмом-восьмом крючке бьется длинная плоская рыбина. Подтянутый за «поводец» к судну, парусник делает отчаянные попытки вырваться. Извиваясь всем телом, – он взмывает свечой в воздух, поднимает дыбом свой великолепный плавник, а потом, взметнув хвостом каскад брызг, падает обратно в воду. Еще и еще выскакивает он из океана, сверкая на солнце, как клинок, выхваченный из ножен; но нет, крючок не разогнется, капроновый «поводец» не лопнет. Подтащив рыбу к лазпорту, Валентин хватает парусника за нос-шпагу и рывком вытягивает рыбу из воды. На палубе его уже ждут боцман и мы. Валентин подтаскивает нам рыбину за рыбиной. Парусники крупные, тяжелые. Они не хотят взвешиваться, сопротивляются при попытке их измерить. Приходится пускать в ход кувалду. Да, рыбы много. Уже через пару часов работы от тяжелых, непослушных рыбьих тел начинает ныть спина и очень болят ладони рук: подтаскивая или оттаскивая рыб, приходится все вре-184 мя брать их за «носики». «Носы» у парусников шершавые и покрыты слизью. От них на ладонях остаются болезненные ранки, которые никак не могут зажить, – их разъедает морская вода, а свежую кожицу, даже сквозь перчатки, «счищает», как наждаком, какой-нибудь слишком живучий парусник.
Рыба, рыба, рыба... Кажется, конца-краю не будет этим длинноносым рыбинам. Но отдыхать некогда: Виктор запланировал сделать анализ почти пятистам рыбам, и мы таскаем, взвешиваем, измеряем, снова таскаем, вскрываем рыбьи животы, желудки, берем пробы гонад...
А рядом трудится Михаил Афанасьевич. Взмах секиры – нет головы, еще взмах – хвост в сторону, еще удар – и черный парус летит за борт. Обмытые, вычищенные туши партия за партией отправляются в трюм. Там, в морозильной камере, рыба проделает свой последний путь до плавбазы, а уже на ней – к прилавкам магазинов.
К вечеру, когда работа на палубе подходила к концу, неожиданно похолодало, горизонт на северо-западе потемнел. Вскоре появились тяжелые, густо-фиолетовые, лохматые тучи. Они неслись нам навстречу, быстро расползаясь по всему небосводу. Тихо, душно. Солнце чуть просвечивает через серую пелену. Океан замер, даже зыбь больше не качает судно. Потом, как вздох, пролетел над водой, взрябил ее, свистнул предостерегающе в снастях ветер, а затем, как бы набравшись сил и смелости, тугой и стремительный, налетел на судно, толкнул его в железные борта и завыл диким воем, заметался в надстройках и мачтах теплохода. Океан вспух короткими крутыми волнами. Волны подняли белые воротники пены и торопливой толпой побежали под днище судна, а теплоход безжалостно разрубал их своим острым форштевнем.
– Торнадо! – раздался голос вахтенного из динамика. – Завинтить иллюминаторы, закрепить на палубе ящики с ярусом!
Торнадо? В течение всего рейса мы благополучно избегали встреч с этим знаменитым тропическим ураганом, и все же он нагнал нас у берегов Гвинеи. Натянув на голое тело заплесневевший в рундуке плащ, я вцепился руками в леера мостика и приготовился к встрече с торнадо. На душе немного тревожно: говорят, что торнадо опасен даже для океанских лайнеров, – но все же так хочется с ним познакомиться поближе!
Стало почти темно. Лишь с правого борта у горизонта пламенело в разрывах солнце, торопящееся на покой. Его алые блики скачут и мечутся по взбесившимся волнам. А те карабкаются одна на другую, крупные подминают под себя более мелкие. Волны громоздятся, сталкиваются, взрываются пенными каскадами. Когда теплоход проваливается между их трепещущими откосами, кажется, что живые холмы уже достигли черных неопрятных туч, что вот-вот они обрызгают красный солнечный диск и от него пойдет сейчас с шипением белый пар. Но тунцелов, вздрагивая и напрягаясь всем своим металлическим телом, вылезает из сырых ложбин, стряхивает с себя пену, поднимается на зыбкую вершину одной из волн, и становится видно – нет, не добросить волнам своих брызг до неба!
Картина мрачная и величественная. Ветер совсем сошел с ума, он с разгону бьется в судно, раскачивает его, валит с борта на борт и ухарски свистит на самых высоких нотах. Соленый воздух врывается в легкие, выдавливает из глаз слезы, отрывает пальцы от поручней. Ветер подхватывает большой пустой ящик, который не успели убрать, и, взметнув его выше мостика, швыряет в воду где-то позади теплохода. Он разрывает в клочья брезент, плохо закрепленный на шлюпке с левого борта, и мчится дальше, прыгая с волны на волну.
Спрятавшись за прожектором, я жду – ведь это еще не все! Ну, конечно, нет... Сейчас что-то должно произойти. И вот оно: одна из туч, тяжелая, рваная, спустилась к самым волнам, и из ее насыщенного влагой тела показался крутящийся вокруг своей оси толстый короткий сосок. И как по чьему-то приказу, из плещущих волн навстречу ему подскочил раскачивающийся из стороны в сторону длинный гибкий хобот. Сосок и хобот потянулись друг к другу, хобот разбух, потолстел, стал еще выше, а сосок вытянулся, стал тоньше. Еще мгновение – и это уже не сосок и хобот, а взвивающийся пенный водяной столб. Рядом с ним возникают второй, третий столбы... Вырастая на глазах, сотрясаясь в конвульсиях какой-то дикой, исступленной пляски, три водяных колосса двинулись нам навстречу, всасывая в себя воду из туч и океана. Ого! Так они и нас могут засосать. Куда там смотрят в рубке? А столбы смерча все приближаются, над головой грохочет гром, молнии крутыми зигзагами выскакивают из туч и вонзаются в воду. Так вот ты какой, торнадо! Страшный тропический ураган, сметающий с лица земли прибрежные африканские поселки, вырывающий с корнями деревья, разбивающий в щепы океанские теплоходы. Ну чего же они там, в рубке, думают? Нет, там, конечно, всё видят: слышно, как звякнул телеграф, судно резко рыскнуло в сторону, подпрыгнуло на волне и неосторожно зацепило клотиком за одну из туч. Туча глухо рявкнула и извергла на нас тяжелый дождевой водопад. Положив теплоход на правый борт, капитан уводит его прочь от водяных столбов и ливня. Вскоре ветер стих, небосвод очистился от туч, океан успокоился, вновь появились, исчезнувшие во время торнадо, чайки. А за кормой густо синела над горизонтом неширокая полоса: где-то там, нагоняя на все живое страх, мчался по океану торнадо.
После урагана воздух над океаном удивительно чист. Дышится легко и свободно. Уходить с палубы не хочется, но нужно: сегодня у нас очередное партийное собрание.
Вскоре все мы, коммунисты теплохода, собираемся в каюте капитана. На повестке дня один вопрос: об итогах научно-поисковых работ в Гвинейском заливе и у побережья Гвинеи.
Выступает Жаров. Доклад Виктора краток: программа работ по Гвинейскому заливу и побережью Гвинеи выполнена полностью. Обнаружены несколько новых районов, богатых скоплением тунцов, парусников, акул, которые можно рекомендовать промышленности. Проведен большой комплекс научных исследований; собрана ценная коллекция крупных океанических рыб; взяты пробы планктона, биологические пробы; команда судна полностью освоила тунцеловный промысел.
– Я думаю, что за два-три дня мы сможем закончить работы на паруснике, и, – карандаш Жарова скользнул по побережью Южной Америки, – мы можем пойти, после захода в Дакар, к Бразилии для обследования запасов тунцовых рыб у восточного побережья Южной Америки, то есть продолжать нашу научно-поисковую программу.
При упоминании о Бразилии все оживились, заулыбались. Бразилия! Кому не хочется познакомиться с этой далекой страной. По имеющимся у нас сведениям, у ее берегов обитают большие тунцовые косяки; недаром японцы, эти лучшие рыболовы мира, регулярно приходят к ее берегам и даже построили свой холодильник в бразильском порту Рисифи. Да, эти воды представляют для нас очень большой интерес!
Обсудив доклад Жарова и договорившись о ближайших делах, все расходятся – в каюте стоит невообразимая жара, и люди спешат на палубу: там все же попрохладнее. Лишь мы с Виктором да судовой профорг боцман Мельченко задерживаемся у капитана: через неделю Первое мая, и нужно решить некоторые вопросы, связанные с подготовкой к празднику.
Ночью нас с Виктором будит радист и приглашает к капитану. В чем дело? Что случилось? Арам Агаджанович сидит на диване, курит «Казбек» и смотрит грустными глазами в иллюминатор, где повисла над океаном ярко-желтая, как половинка голландского сыра, луна. На столе радиограмма.
– Читайте, – говорит нам капитан, не поворачивая головы.
Берем в руки листки. Читаем. В одной из радиограмм сообщается, что намеченные работы у берегов Южной Америки отменяются, судно возвращается в порт, а затем, после краткой стоянки, будет направлено в новый район. В другой – Жарову предлагается срочно подготовиться к докладу на научном съезде рыбников-тунцеловов в одном из городов Калифорнии.
– Через три дня заканчиваем работы и идем в Гибралтар, – говорит капитан. – Всё.
Всё. Прощай, Бразилия, так мы и не познакомились с тобой на этот раз!
И снова ярусы, анализы и все те же парусники. Когда же им будет конец? Теперь уже скоро: остаются последние три, два... последний день работы. Последний день. Ставим последние ярусы. Лов парусника утомляет своей однообразностью: что ни рыба, то знакомая длинноносая физиономия. Лишь изредка на сардинку клюнет небольшая акула, корифена или некрупный, шести-семикилограммовый, пятнистый тунец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29