Спешу в каюту: нужно чуть подправить бороду.
Что может быть приятнее, чем встреча с друзьями вдалеке от Родины? Через полчаса «Олекма» бросает якорь невдалеке от нашего теплохода, и от его борта отваливает шлюпка, набитая смуглотелыми людьми. Уже пятый месяц бороздят олекминцы просторы океана в поисках сардины. Срок их работы кончается буквально на днях, а там – путь домой. Шлюпка быстро приближается, в бинокль видно много знакомых лиц, и среди них основательно пропеченное тропическим солнцем лицо инженера-гидрохимика Рема Берникова, с которым мы вместе плавали в предыдущем рейсе.
И вот Рем и еще трое сотрудников нашего института, работающих на «Олекме», сидят в нашей каюте. Град вопросов сыплется на них, поток вопросов обрушивается на нас. Их интересуют дела береговые, нас – дела морские.
– Прикройте дверь, – просит Рем.
Нам в этих широтах уже жарко, мы спим без одеял и на всю ночь включаем вентиляторы; им в этих местах уже холодно, они лезут на ночь под одеяла, прикрывают иллюминаторы и убирают в рундуки вентиляторы.
– Ну что интересного произошло у вас в рейсе?
– В рейсе? – задумывается Рем. – Да нет, ничего особенного. Все обычное: на севере трепали штормы, но проскочили благополучно, потом вдоль западного побережья Африки шли на юг, делали разрезы. На юге замучили ливни и жара. Были в Дакаре, Конакри, Теме.
– Про акулу расскажите, – подсказывает Рему Олег Телешев, высокий, стройный парень. Он ходил в тропики впервые и поэтому у него впечатлений от рейса накопилось значительно больше.
– Акула вертушку лага проглотила, – оживляется Рем.
А дело было так. Судно должно было ложиться в дрейф, и штурман пошел на корму убирать лаг; потащил он линь, к которому прикреплена бронзовая вертушка, – и вдруг сильнейшим рывком линь был вырван из рук. В то же время стоящие на корме штурман, капитан и Берников увидели, как в том месте, где только что вертелась за кормой вертушка лага, всплыли две акулы. Одна отстала, а другая схватила наживку на тролле. И ее выволокли на палубу. Вскрыли акуле желудок, но он оказался пуст: по-видимому вертушку откусила та рыба, что отстала. Как видно, тяжело ей было гнаться за троллом с куском металла в брюхе.
– В районе Фритауна, – врывается в разговор Олег, – ночью во время взятия проб воды видели китовую акулу метров в пятнадцать длиной! Кто видел? Да почти все, кто был на палубе и в рубке: она раз пять проплыла вокруг судна.
Китовая акула. Однажды и мне посчастливилось познакомиться с этим морским гигантом. Китовая акула – самая крупная в мире рыба. Отдельные ее экземпляры достигают величины до 20 метров при весе в 16-18 тонн! У нее длинное, толстое, покрытое твердой кожей тело с высоким спинным плавником, широкая, тупая голова, несколько напоминающая голову жабы. Я помню, как, увидев около самого борта отвратительную, в складках, с мясистым ртом башку величиной с малогабаритный платяной шкаф, я отпрянул от борта и, почувствовав, как ослабли мои коленки, прислонился к мачте. Акула! Гигантская! Вот уж это, наверное, хищник, уж это, наверное, самая алчная, самая беспощадная из всех акул! Но, оказывается, гигантская акула – безобиднейшее, спокойное, незлобивое существо, питающееся мелкими стайными рачками и рыбой, обитающей в верхних слоях океана. Между прочим, нашелся на земле смельчак, который сумел сфотографировать китовую акулу из-под воды, сделать ее портреты, подплыв к самой ее голове, а потом прокатиться на ней, взобравшись на акулу верхом. Этот смелый эксперимент с гигантом океанских просторов проделал немецкий ныряльщик Ганс Хасс.
Коротки морские встречи. Незаметно пролетел час-другой; запасные части и приборы перегружены, отданы олекминцам письма и маленькие тропические подарки родным – раковины, кораллы. И вот уже разносятся над океаном прощальные гудки, теплоходы расходятся. Наш путь – на юг, путь «Олекмы» – на север.
...Впереди у нас – небольшой переход: проводив «Олекму», я спешу разобраться со своими коллекциями – через сутки-двое начнется работа с ярусами, там будет не до коллекций, особенно в первые дни. Итак, чем пополнилась моя коллекция? Во-первых, каракатицы; в последний трал их попало вместе с сардиной несколько десятков. Вот они, сидят в бочке с водой. Я наклоняюсь над бочкой, рассматриваю животных. Что я раньше знал о каракатицах? Только то, что было вычитано из стихотворения Корнея Чуковского «Таракан-тараканище»: «...а за нею каракатица, так и пятится, так и пятится...» Значительно позднее я узнал, что это головоногие животные, относящиеся к моллюскам, живущие в теплых водах морей и океанов. Вот, пожалуй, и все.
Поэтому, когда из трала выскользнуло на палубу с десяток непривлекательных на вид скользких животных, я с большим интересом стал их рассматривать: ну конечно же, это те, которые «пятились» в детском стишке! Только на палубе они не пятились. Распластав свои студенистые широкие тела, каракатицы засасывали через хрящевые трубки воздух, а потом, напрягшись, выталкивали его прочь со звуком, напоминающим хриплое хрюканье. Один из матросов взял животное в руки и сказал:
– Ишь ты, расхрюкалась...
Каракатица пошевелила своими большими глазами и выплеснула в матроса с полстакана густой, черной, как тушь, жидкости, за что немедленно была брошена в воду. Это было единственное животное, для которого «знакомство» с нами окончилось лишь небольшим испугом. У других каракатиц участь была более печальной.
Тело у каракатицы покрыто обильной слизью и окрашено в зеленовато-серый, с бурыми разводами и полосами, цвет. В головной части вяло шевелятся десять щупалец, восемь толстых, коротких и пара длинных, с утолщением на конце. Эти длинные щупальца, вооруженные хрящевыми присосками, – руки животного. Ими каракатица хватает в воде мелких рыбешек, рачков. Вдоль тела мелко дрожит и колышется тонкий бахромчатый плавник. Ярко-изумрудные глаза пристально смотрят на обступивших каракатиц людей, как будто животные со страхом ожидают от этих двуногих существ какой-то пакости.
И действительно, Торин хватает каракатицу и ловким движением ножа разрезает ей тело. Засунув в отверстие руку, он извлекает из спины животного розовато-белую пластинку, своей формой несколько напоминающую большущее тыквенное семечко. Это так называемая «кость каракатицы» – видоизмененный скелет животного. Мы и раньше видели эти «семечки»: они то по одному, то целыми десятками проплывали мимо теплохода. «Кость» – то, что обычно остается от каракатицы после нападения на нее какого-нибудь морского хищника.
На палубе засверкали ножи: белая пластинка для рыбака, работающего в тропиках, не что иное, как отличный сувенир, память о далеком рейсе. Умелые матросские руки вырезают из них лодочки и различные забавные фигурки. Через несколько минут освобожденные от «костей» каракатицы летят за борт и грязными комками исчезают в воде. И лишь недолгим напоминанием о них зачернели на палубных досках пятна от чернильной жидкости, извергнутой животными. Из этой жидкости изготовлялась когда-то знаменитая «вечная» китайская тушь.
Ну, а как же насчет того, что «каракатица так и пятится»? Неужели Чуковский ошибся и каракатица никуда не пятится? Нет, все правильно. Когда на животное нападают, каракатица извергает из воронки, расположенной под головой, струю воды и уносится прочь по принципу реактивного двигателя, только «задом наперед». Так что каракатица действительно, спасаясь от врага, стремительно «пятится», прикрывая свое отступление своеобразной «дымовой» завесой.
Опустив в формалин пару каракатиц, я забираю таз, в котором лежит несколько округлых, ярко-желтых, ноздреватых, как голландский сыр, губок, и отправляюсь на полубак. Здесь самое удобное место для работы. Кроме того, отсюда открывается превосходный вид на океан, который с тихим шуршанием подбегает под форштевень теплохода. Там, под самым форштевнем, обычно сопят и фыркают дельфины. Они очень любят сопровождать теплоход. Завидев судно, дельфины бросают все свои дела и наперегонки, высоко выпрыгивая из воды, спешат к нам и выстраиваются стайкой под самым носом судна. Сверху отлично видны их сильные, стремительные тела, умные внимательные глаза, острые морды с зубастыми ртами. Когда у них хорошее настроение, дельфины выделывают около теплохода всякие штуки: совершают великолепные прыжки, гоняются друг за другом и плывут вверх животом. Воздух они вдыхают и выдыхают через отверстие, расположенное на голове, «дыхало»; во время дыхания они и производят звук, похожий на довольное фырканье. Сейчас дельфинов нет. Лишь изредка из-под мчащегося судна выскакивает крупная летучка. Несколько метров она, как плоский камень, брошенный ловкой рукой, скачет по воде, оставляя на ней круги-блинчики, а потом взлетает и долго парит, отражаясь в спокойной поверхности океана. Над судном летят чайки. Им не хочется расставаться с теплоходом. Чайки залетают вперед метров на двадцать, садятся в воду, поджидают теплоход, а потом вновь летят, обгоняя его.
Навстречу нам проплывает старая-престарая фелюга. У нее облупившиеся, обшарпанные борта и старые, залатанные паруса. В баркасе горой громоздятся корзины с рыбой, а на носу ярко белеет надпись «Мария-Луиза, Алонсия». Рыбак в красном свитере и желтой кепке, одетой козырьком назад, машет нам рукой. Только скрылась фелюга, как показался сверкающий зеркальным стеклом ослепительно голубых надстроек пассажирский лайнер. У него стремительный длинный корпус, короткие, отогнутые назад мачты и ярко-красная труба. Сотни пассажиров толпятся на палубах, рассматривают нас в бинокли; яркими искорками вспыхивают на солнце объективы фотоаппаратов. Теплоход, подняв большую волну, проносится мимо.
На смену лайнеру проходит по правому борту, обгоняя нас, советский морской рыболовный траулер «Алмаз». Он спешит к берегам Гвинеи на лов сардины. Нельзя не залюбоваться этим прекрасным судном, целым плавучим заводом по механической добыче и обработке рыбы. У него, как и у пассажирского теплохода, современные обтекаемой формы корпуса, прекрасные каюты, салоны, рыбообрабатывающий, консервный, жиротопный и утилизационный цехи. Технической новинкой на этом судне является кормовой способ траления. Для этого на корме «Алмаза» имеется специальный, как на китобазах, слип, по которому трал с рыбой поднимается на палубу. Кормовое траление значительно облегчает работу и позволяет вести лов рыбы даже при восьми-девятибалльном шторме, когда все обычные суда «ложатся носом на волну». Солидно поприветствовав своим густым гудком, «Алмаз» оставляет нас позади и вскоре исчезает из глаз. Горизонт чист. Теперь можно взяться и за губки.
Губки сочатся водой, резко, неприятно пахнут и... щелкают. Да, из одной губки совершенно ясно слышится звонкое, резкое пощелкивание. Я внимательно осматриваю ее: ну, конечно, это креветки-щелкуны. Вот одна из них выглянула из дырки-норки, и я быстро хватаю ее за массивную клешню: «Иди-ка сюда, голубушка, иди», У креветки-щелкуна одна клешня маленькая, а другая большая. Этой массивной клешней креветка закрывает вход в свою норку и ею же отпугивает непрошеных гостей.
В самом низу губки – еще несколько отверстий. В одном из них сидит интереснейшее существо. Правда, оно очень напоминает длиннющего червя и весьма непривлекательно на вид, но вполне достойно того, чтобы о нем было сказано хоть несколько слов. «Погонофор», то есть, по-латыни, «носящий бороду», назван так за венчик щупалец, которые служат ему органами дыхания и пищеварения. Он интересен тем, что на протяжении многих лет ученые всего мира не могли определить, к какому же из тринадцати известных на земле типов животных относится этот носитель бороды? Образ жизни погонофор ведет, как морские черви, но отличается от них строением своих внутренних органов. Лишь в 1958 году советский ученый А. В. Иванов доказал, что погонофора нельзя отнести ни к одному из тринадцати типов животных и что погонофоры образуют совершенно самостоятельный, совершенно новый, четырнадцатый тип! Подобное открытие в зоологии можно, пожалуй, сравнить лишь с открытием неведомого ранее материка.
Извлечь из губки длинного, тонкого погонофора не так-то просто: он тянется, как резина, и мы вынуждены разломать всю губку на куски, чтобы вытянуть его наружу.
– Кончай со своими губками. – Это голос Жарова.
Пощипывая небольшую русую бородку, он внимательно рассматривает креветок и погонофора.
– А ты уверен, что это именно погонофор, а не обыкновенный морской червь?
– Нет, я не совсем уверен, но думаю – на берегу уточним.
Виктор кивает головой на рубку.
– Проложили курс на мыс Пальмас. Там начнем ставить ярусы. А сейчас пойдем-ка, нужно помочь палубной команде собрать ярус.
– Океанский перемет, – говорю я.
– Да... принцип тот же. Ловил, наверно, когда-нибудь рыбу на перемет?
Отправив губки, креветок и «бородоносителя» в спирт, я спускаюсь на палубу, где бригадир с матросами собирают, по-морскому «строят» гигантский, многокилометровый перемет для ловли рыбы в океане. Этим переметом можно было бы перегородить небольшую речку многие сотни раз: ведь длина яруса, который мы сооружаем сегодня, – 40 километров! 40 километров, и что ни километр, то полсотни крючков, любой из которых вряд ли смог бы заглотать самый крупный окунь из самого глубокого омута деревенской речки.
– Смотри, как это делается, – говорит мне Жаров. – Вот крепчайший капроновый шнур – хребтина. К нему, через каждые сорок пять метров прикрепляются при помощи стальных колец – клевантов – «поводцы» – шнуры с крючками на конце, а через каждые сто тридцать пять метров – поплавки и вешки. Чтобы акулы не откусили крючок, он присоединяется к «поводцу» при помощи двухметрового стального тросика. Крючки наживляются сардиной, ярус выметывается с правого борта судна, а спустя некоторое время выбирается при помощи ярусоподъемной машины с левого борта и – только успевай рыб снимать! Вот, собственно говоря, и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29