Стежка пролегала мимо полоски, где трудились трое: седой сухощавый старик-хиитола и двое ребятишек — девочка лет тринадцати и мальчишка, годком младше. Волосы деда, длинные и прямые, перехватывал пестрый лобный ремешок, о возрасте девочки Мирко легко догадался по числу нитей, унизанных медными и оловянными бляшками, из которых состоял ее венчик — их было ровно тринадцать. Мальчишка в чистой белой рубахе, по вороту и рукавам которой шла сине-красная вышивка, где переплетались знаки солнечного колеса и толстые утки, был голубоглазый, курносый и белоголовый, как Ахти. Работал он так невозмутимо и солидно, будто всегда только этим и занимался, только кончик языка от усердия незаметно высунулся наружу. Девочка же, видно, вышла в родню со стороны полешуков: ее волосы — густые, длинные — были русые, с медным отливом, лоб высокий, губы полные, брови густые и ровные, лицо округлое, белое, а глаза чистые и синие, как небо. Понева ее была оторочена двумя рядами белой тесьмы, а рубаху украшал восходящий солнечный круг со многими лучами. Трудилась она плавно, старательно, и порой, бросив заботливый взгляд на двоих своих мужчин, совсем по-матерински вздыхала.
Но самой замечательной личностью среди них был все же дед. Помимо головной узорной повязки носил он еще медный обруч на левой руке, а порты у него были и вовсе несуразные — крашеные в мелкую синюю полоску. Хоть ему было уж далеко за пять десятков, а то и поболее, держался дед молодо и незаметно подсматривал хитрым зеленым глазом за ребятами, не забывая ни о своей работе, ни о том, что творится вообще вокруг. Птица высоко в небе пролетит, мышь напуганная шмыгнет в траве — такой все приметит. Приметил он, знамо дело, и односельчанина Ахти, и чужака Мирко, и девять добрых коней.
Когда они поравнялись с работающими, дед, сделав вид, что у него устала спина, распрямился и утер рукавом пот с лица. Все его морщинистое лицо — крючковатый нос, озорные умные глаза, сухие губы, белые пышные усы, набитый на диво ровными и белыми зубами рот — являло собой любопытство и доброжелательство.
Ахти и Мирко приветствовали старшего первыми, низко поклонясь ему:
— Поздорову тебе, дедушка Рейо!
— Здоровы будьте, уважаемый! Милостей вам от Гречуха!
— И ты здравствуй, Ахти! Гостя, гляжу, привел?
— Да, из самих Мякищей. Его Мирко зовут, — представил мякшу Ахти.
— Мирко, значит, — повторил дед. — Ну а меня, сам слышал, Рейо кличут. А это вот внучки мои.
Услышав, что их упомянули, ребята прервали ненадолго работу: девочка поклонилась, то же сделал и мальчик, после чего они вернулись к делу, но теперь с любопытством нет-нет и посматривали на пришельца, а больше на красавцев-коней.
— Воротился, значит, — сказал дед, глядя пристально на Ахти. — Скоро ты. Ну ладно, после все расскажешь, сейчас не время. А ты, Мирко, — обратился он к мякше, — коней, должно, на торг ведешь?
Парень не сразу нашелся, что ответить: они как-то не удосужились договориться, что будут врать в Сааримяки. Сейчас же первое, что пришло Мирко в голову, было: «А ведь ночью Риита так же меня спрашивала!»
— Ну да, коневод я, — ответил он, хотя понял сразу: деду сочинять бесполезно, да и за три стрелища видно, какой из Мирко торговец!
— Что ж, удачи тебе, — пожевав губами, церемонно пожелал старик. — Ты у нас на денек задержишься, верно?
— Ага, остановится у меня, — подтвердил Ахти.
— Вот там и перемолвимся еще словечком. Как есть ты и впрямь из самых Мякищей, надобно мне тебя порасспросить кое о чем, — пояснил дед Рейо. — Ступайте, молодцы. Доброго тебе, Мирко, отдыха. И кони у тебя славные, у хорошего, знать, хозяина, — похвалил он.
— Благодарствуйте, — еще раз вежливо поклонился ему Мирко.
Дед усмехнулся в усы, пробормотал нечто вроде: «Ишь ты, вежливый!», но ничего более не сказал и снова принялся за работу. Делал он все очень уверенно, твердо, без лишних усилий, но с душой, будто узор хитрый сочинял.
Пройдя подальше, Мирко заметил под кустами лещины крынки с молоком, корзиночку с сырами и свежим хлебом, заботливо укрытые в тени от полуденного зноя, и ему снова вспомнились Холминки, брусничный квас, ловкие руки сестер, что держали одинаково искусно и серп, и скалку, и коровье вымя; и белесое даже в зареве-месяце мякищенское небо, пахнущее полынью и соснами.
А зной уж встал над полями, и вскоре жатва должна была на время приостановиться, чтобы не гневить богов и дать роздых самим труженикам, а также и деду-полевику, избегавшемуся уже, ускользая от острого серпа в оставшиеся колосья. Только плясунья — красная девица-полудница выходила сейчас в поле посмотреть, не работает ли кто без удержу и почтения, да поискать спящих на жнитве девушек — порезвиться, потанцевать, чтобы не скучно было одной.
Тропа вилась дальше, меж полей, засеянных ячменем и пшеницей, меж сенокосов и паров. Слева от тропы, на лугу, лениво помахивая хвостами, расхаживали большие черно-белые коровы под присмотром старушки, вооруженной хворостиной.
Путники перешли канаву по прочным мосткам — по весне, после таяния снега или обильных летних ливней здесь неслась говорливая мутная вода, смешанная с песком и глиной, сейчас же дно было едва влажно и заросло густой осокой. После пошел медленный подъем. Северный склон холма был крут, к тому же выгибался горбом, и солнечные лучи редко освещали его, поэтому земля здесь даже летом оставалась сырой. Здесь росли папоротники, хвощи и прочие влаголюбивые растения. То и дело попадались гранитные валуны и целые куски скал, будто кто-то швырял их на грудь холма снизу. Ни единого обработанного клочка земли не было на этом склоне, и веяло здесь каким-то давним холодом и запустением, как будто земля здесь долго и тяжко болела, пребывая до поры в забытьи. Мирко всматривался в молчащие камни, сплетения трещин, темную, скорбную зелень и пытался понять, какая ж беда стряслась здесь многие века тому назад, какие сражения, какой лютый огонь опалили землю. Разговаривать или выспрашивать о чем-либо Ахти не хотелось: все равно он ничего путного не сказал бы, но созерцание новой непонятной загадки, уводящей к самым истокам времен, заглушило даже мысли о Риите.
Наконец тропа вышла к высокому, саженей в пять, каменному утесу и пошла вдоль него вправо, а склон постепенно перешел в довольно крутую осыпь, крепко схваченную сорными травами, крапивой и кустами жимолости. Да, появись с этой стороны враг, взять такую, саму собой получившуюся стену было бы непросто.
Пройдя вдоль осыпи под стеной шагов двести, Мирко поднял глаза к небу и тут же застыл на месте: на высоте четырех саженей над ним в крепкой гранитной тверди был высечен тот самый знак, который являлся ему последние три дня постоянно.
— Ты чего? — не понял его Ахти, которому пришлось внезапно останавливаться не только самому, но еще и осаживать четырех сильных коней, которые, к слову, слушались Мирко гораздо легче.
— Вон там, — мякша указал наверх, — кто это сотворил?
— А, это, — махнул рукой Ахти. — Пошли вперед, сейчас скажу.
Мирко послушался, вновь тронув лошадей.
— Это Антеро, чудак, постарался, — объяснил хиитола. — Здесь, говорил, этому знаку самое место, он, дескать, грозу северную отвращать будет. Приходил вечерами, а то и ночами лунными, стучал, вымерял. Сделал, в общем. Старики, понятно, не слишком рады были, только мужики сказали: пусть его стучит, в поле работает — и ладно, а так пусть. Раньше бы, вестимо, такого не позволили…
Тропа пошла забирать вокруг холма, гранитная стена все уменьшалась в росте, и наконец Ахти и Мирко вышли к окончанию осыпи — далее она переходила в крутой зеленый откос, взобраться по которому было бы крайне трудно, а зимой и вовсе немыслимо. Выход же наверх запирал здоровенный двухсаженный обломок. Его обращенная к тропе поверхность была гладко срезана и отполирована — то ли дождем и ветром, то ли людьми в баснословные времена. Посредине виднелось стершееся, но еще различимое изображение то ли пирамиды, то ли языка взметнувшегося пламени. Рисунок был груб, но очень выразителен. От самого места веяло чем-то мрачным и недобрым.
— А это тоже Антеро? — кивнул Мирко в сторону парня.
— Нет, — односложно ответил Ахти.
— А кто?
— Не знаю. Никто не знает, — буркнул хиитола; говорить об этом ему явно не хотелось, — очень давно это случилось, вот и не знает никто. Только место это нечистое. Совсем скверное. Другой тропы нет, вот и ходим здесь. Будь моя воля, я бы этот камень разбил на части да зарыл где-нибудь в глуши, да поглубже. Жаль, сил не хватит.
— А если всем вместе?
— Пробовали. Только железо затупили, старики так говорят.
Они приблизились к камню. Мирко чуть ли не кожей почувствовал какое-то потустороннее, кромешное, чужое присутствие. Ему не захотелось остановиться здесь и рассмотреть внимательнее рисунок, да и лошади вели себя неспокойно: прядали ушами, раздували ноздри, а гнедой даже затрясся крупной дрожью, и только ласковое и одобрительное прикосновение хозяина его успокоило.
Отойдя подальше от странного места, Мирко спросил:
— Как же вы тут живете, когда рядом такое… — он задумался, стараясь отыскать верное слово, — такое чудище?
— Живем как-то, — спокойно сказал Ахти, на которого вновь напала хандра. — Ты не смотри, что на севере все такое смурное. Сейчас к вершине выйдем, там порадуешься.
Поднялись еще немного, и наконец яркое солнце ударило в глаза — они вошли в деревню. Тут Мирко опять остановился.
— Вот что, Ахти, — сказал он. — Покуда мы еще ни с кем не повстречались, давай все ж уговоримся, как отвечать будем, чтобы не дать маху. Старик в поле, конечно, калач тертый, только ведь он про наши с тобой похождения не ведает ничего. Однако же ни на грош он нам не поверил. Что дальше будет?
— Трудно сказать, — пожал плечами Ахти, — Деда Рейо ты не бойся, он зря болтать не станет. Иное дело, сейчас отец да дядя с поля придут, тут-то расспросы и начнутся. Да и женщины дома. И Хилка, — закончил он задумчиво.
Мирко понял, что добиться чего-нибудь путного от Ахти теперь нелегко. Он и сам чувствовал себя неважно: от полуденного солнца разморило, ведь не спал, почитай, вторую ночь подряд, а чудесное обретение и непонятная потеря Рииты отзывались гулкой пустотой на сердце.
Но, делать нечего, следовало жить дальше, и жизнь требовала решения обычной задачки: если я так, то будет сяк, а если я этак, то выйдет вот так… Однажды выбранный шаг — уход из дома — привел его на очередную росстань. Путь далее был известен, но требовалось ненадолго задержаться, и иначе было нельзя.
— Давай-ка присядем, — остановил Мирко своего спутника и сам первый опустился на траву.
Ахти устроился напротив и принялся рассеянно теребить стебель пижмы.
— Вот что, — начал деловито мякша, — про всадников никому и словом нельзя обмолвиться — хлопот не оберешься. Откуда кони? Пускай я коневод буду, хоть и не похож. Скажу, на худой конец, дескать, у нас в Холминках все такие — кто здесь нас, мякшей, знает? Теперь потруднее вопрос: а что за поклажа, что за сбруя, что за седла, отколь такие богатые да разные? Что скажешь, Ахти?
Парень наконец взял труд задуматься и принялся размышлять вслух:
— Ну, схоронить нелегко будет, да и без толку — люди на поле видели, что мы шли с поклажей… Можно сказать, что, мол, коней только с упряжью продаешь…
— Не поверят, — возразил Мирко. — Ты скажи еще, что мы клад в лесу нашли. Вот что, пожалуй, надо говорить: у меня дядя некогда у князя служил, да и не только он, есть еще по Мякищам бывшие воины, они-то и решили богатую упряжь продать подороже — на что все это им в деревне? А проезжие купцы упряжь у них не берут — вдруг она разбоем взята? В городе же на торгу никому до того дела не будет.
— Не шибко складно, — подытожил Ахти, — но пускай, сгодится. А что ж будем про Антеро сказывать? То же, что и вчера надумали?
— Тут вот что, — рассудил Мирко. — Тебе, прежде чем про Антеро речь пойдет, всенепременно надо будет Хилку найти да сказать ей — хочешь ты того, нет ли — что Антеро жив-здоров, и что тот человек, я то есть, попозже ей все, как было, поведает, а до того пусть она все слушает да мимо ушей пропускает, хоть и кажет вид, что всему верит. Что Хилке говорить станем, о том
мы особо порешим. А на людях так скажем: пришел ты на берег болота, а тут я с конями. Ну, то-се, словечком перекинулись, а тут я возьми и скажи, что недавно мне человек встречный на островине случился, тут мы и выяснили, что это как раз Антеро был.
— Так и было, — согласился Ахти. — А потом скажи, что он и тебе стал бусину свою показывать, а ты расспрашивать стал. Вот он тебе, как мимохожему, все и выложил — и про то, как из Сааримяки ушел, и про все другое… — При словах «все другое» Ахти опять погрузился в раздумья.
— Вот уж больно надо было Антеро все мне выкладывать, — фыркнул Мирко. — Видишь ты, Ахти, тут палка о двух концах. Вот, поверят мне, что я и вправду по пути Антеро встретил. А чем я докажу, что действительно у него все выведал? Бусину покажу? Так меня за того же сумасброда сочтут, и это еще хорошо отделаюсь. А ну как колдуном сочтут? А не покажу бусины, что подумают? Врет, скажут. Да и тебе на орехи достанется за то, что наказа не исполнил.
— Да-а, — протянул Ахти, почесывая затылок.
— Вот так, — подтвердил Мирко, и оба, задумавшись, продолжали сидеть некоторое время, как два каменных изваяния, что оставил на мякищенских холмах среди развалин какой-то древний народ. Молчание нарушил вороной, который, звякнув сбруей, подошел к Мирко и тронул его ласково за ухо теплыми мягкими губами.
— А что если, — очнулся Ахти, — сделать, как ты тогда вроде пошутил…
— Это про что? — не понял Мирко.
— Когда давеча ты говорил, будто скажешь, что потонул Антеро в болоте, а Хилке да родителям тайком шепнем, как оно по правде было.
— Это бы можно было, только где же я был, пока Антеро в болоте топ? — усомнился Мирко.
— Как где? — Ахти явно понравился придуманный им план, и его совсем было потухшие глаза снова стали чудесно васильковыми. — Не смог подобраться, да и все. Известное ведь дело, Антеро по таким трясинам ходил, куда только эти Суолайнены пролезть могут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64