Женщина вышла из-за гробницы темно-красного цвета, в которой был некогда захоронен воин-раджпут, каждую ночь, по поверью сельских жителей, объезжающий верхом построенную им самим плотину — вот почему никто не ходил на Дунгар Рао после захода солнца.— Спускайтесь с лошади, сахиб Тарвин, — произнёс голос, в котором угадывалась насмешка. — Я уж, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Сингх, подожди меня с лошадьми у сторожевой вышки.— Да, идите, Джуггут, и не засните там, пожалуйста, — приказал Тарвин, ~ вы нам можете понадобиться. — Он спешился и встал перед закутанной в покрывало Ситабхаи.— Шеканд, — сказала она после некоторого молчания, протягивая ему ручку, которая была даже меньше, чем у Кейт. — Ах, сахиб, я знала, что вы придёте. Я знала, что вы не испугаетесь.Она не отнимала свою руку, пока говорила, а, наоборот, нежно сжимала его пальцы. Тарвин обхватил крохотную ручку своей широкой ладонью и пожал её с такой силой, так искренне, что заставил её невольно вскрикнуть.— Я счастлив познакомиться с вами, — сказал он, а она прошептала:— Клянусь Индрой, ну и хватка! И мне тоже приятно вас видеть, — отвечала она громко. Тарвин заметил, как мелодичен её голос. И ему очень хотелось увидеть лицо, скрытое под покрывалом.Она спокойно села на край могильной плиты, жестом предложив ему сесть рядом.— Все белые любят говорить прямо, — проговорила она по-английски, медленно и с акцентом. — Скажите мне, сахиб Тарвин, что же вы знаете?При этих словах она отбросила покрывало и повернула к нему лицо. Тарвин увидел, что оно прекрасно. И это впечатление незаметно заслонило собой все прочее — все то, что он узнал о ней раньше.— Вы ведь не хотите, чтобы я сам себя выдал, не так ли, королева?— Я вас не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, — сказала она мягко.— Значит, вы не ожидаете, что я скажу вам правду?— Нет, — ответила она. — Иначе сказали бы, почему вы здесь. Зачем вы причиняете мне столько беспокойства?— Именно я причиняю вам беспокойство?Ситабхаи засмеялась, откинувшись назад и положив руки за голову. Тарвин с любопытством разглядывал её при свете звёзд. Его чувства были обострены, он был настороже и время от времени внимательно осматривал все вокруг. Но он ничего не видел, кроме тусклого блеска воды, плескавшейся у подножия мраморных ступеней, и ничего не слышал, кроме совиных криков.— О, сахиб Тарвин, — сказала она. — Знаете, после того, как это случилось в первый раз, мне было вас так жалко.— Когда же это было? — поинтересовался Тарвин рассеянно.— Ну, конечно, тогда, когда седло перевернулось. А потом, когда с лесов упала балка, — я думала, что хотя бы ваша лошадь покалечена. Ушибло её?— Нет, — ответил Тарвин, ошеломлённый её подкупающей откровенностью.— Не может быть, чтобы вы ни о чем не догадывались, — проговорила она чуть ли не с упрёком.Он покачал головой.— Нет, Ситабхаи, моя дорогая, — произнёс он медленно и со значением. — О вас я и не подумал, и это будет мне вечным позором. Но теперь я, наконец, начинаю соображать, что к чему. Наверное, маленькие инциденты на плотине — тоже ваших рук дело — и на мосту, где застряла нога лошади, и на насыпи, когда меня норовили сбить с ног телегой. А я-то думал, что это все результат дьявольской небрежности туземцев! Да, что сказать… — Он засвистал какую-то мелодию, и, словно ей в ответ, в камышах раздался хриплый крик журавля.Королева вскочила на ноги и прижала руки к груди.— Это условный сигнал! — А потом, снова опустившись на край могильной плиты, добавила: — Но я знаю, вы никого не привели с собой. Я знаю, вы не побоялись приехать сюда один, без спутников.— О, я вовсе не стараюсь погубить вас, юная леди, — ответил он. — Я все ещё не могу прийти в себя от восхищения вашими весьма изобретательными шалостями: вы в этом деле устали не знали. Оказывается, вы виновница всех моих невзгод? А эта шутка с плывуном, в котором завязла моя лошадь, была очень мила. Вам частенько приходилось устраивать такое?— А, там, на плотине! — воскликнула королева, махнув рукой. — Я просто велела им устроить что-нибудь, что им по силам. Но они очень неловкие — ведь это просто кули. Они рассказали мне, что они сделали, и я на них рассердилась.— Ну и что, вы убили кого-нибудь из них?— Нет, а с какой стати я буду это делать?— Ну, если на то пошло, с какой стати вам так хочется убить меня? — сухо поинтересовался Тарвин.— Мне не нравится, когда сюда приезжают белые и живут здесь, а про вас я знала, что вы приехали сюда не на день, а чтобы жить. Кроме того, — продолжала она, — вы понравились махарадже, и я никогда прежде не убивала белых людей. А потом, как на грех, вы и мне понравились!— О! — ответствовал на это Тарвин.— Клянусь Маланг-Шахом, вы и об этом не догадывались! — она клялась именем бога, которому поклоняется её народ — именем цыганского бога.— Не надо! Какое это имеет отношение к делу? — сказал Тарвин.— А вы убили мою любимую обезьяну, — продолжала Ситабхаи. — Она каждое утро приветствовала меня и была при этом ужасно похожа на Лухмана Рао, первого министра. Сахиб Тарвин, я знавала многих англичан. Я плясала на канате, натянутом перед походными офицерскими столовыми, во время марш-броска. Я протягивала большому бородатому полковнику чашечку, в которую собирала подаяние, и в это время я ему ещё и до колена не доставала. — И она рукой показала, какой маленькой тогда была; — А когда я подросла, — продолжала она, — мне казалось, что я знаю сердца всех людей. Но клянусь Маланг-Шахом, сахиб Тарвин, я никогда не видывала такого человека, как вы. Нет, — продолжала она почти умоляющим тоном, — только не говорите мне, что вы ничего не замечали. Есть такая любовная песня: «Я от луны до луны не спала из-за тебя» — и эта песня обо мне. Иногда мне кажется, что я не очень-то и хотела бы видеть вас мёртвым. Но было бы лучше, если бы вы умерли. Я и только я одна управляю этим государством. А сейчас, после того, что вы сказали королю…— Да? Так вы слышали?Она кивнула.— После этого я не вижу иного выхода — разве что вы сами уедете отсюда.— Я никуда не уеду, — ответил Тарвин.— Хорошо, — сказала королева и засмеялась. — Значит, мне не придётся скучать без вас, и я каждый день буду встречать вас во дворце. И так день за днём. Я думала, что солнце убьёт вас, когда вы дожидались прихода махараджи. Будьте же справедливы и благодарны, сахиб Тарвин, ведь это я устроила так, что махараджа вышел к вам. А вы отплатили мне злом.— Моя милая юная леди, — сказал Тарвин серьёзно, — если бы вы спрятали свои злые коготки, никто не захотел бы причинить вам зла. Но я не могу позволить вам одержать победу там, где речь идёт о жизни махараджи Кунвара. Пока я здесь, я буду стараться сделать так, чтобы мальчик погостил у нас. Держитесь от него подальше, тогда и я от вас отстану.— И опять я вас не понимаю, — сказала королева озадаченно. — Что для вас жизнь какого-то ребёнка — для вас, иностранца, чужака?— Жизнь ребёнка? Странный вопрос. Жизнь ребёнка — это жизнь ребёнка. Чего вы ещё хотите от меня? Неужели для вас нет ничего святого?— У меня тоже есть сын, — возразила королева, — и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придёт время… Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!— Я этого не допущу, — решительно ответил Тарвин.— Иначе, — продолжала королева, никак не реагируя на его слова, — он так и проживёт всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, — я стояла в пыли, а её в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, — голос её молил, — мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, — она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, — никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съёживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом — да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится — а управлять государством это не шутка, — всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы — ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце — ни мужчина, ни женщина — не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю… не знаю… вы об этом знали раньше?Тарвин хранил молчание. Она положила руку ему на колено.— И никто бы ничего не заподозрил. Когда в прошлом году сюда приезжали белые женщины от вице-короля, я дала им из своих сокровищ двадцать пять тысяч рупий на детскую больницу, и сахиб леди поцеловала меня в обе щеки, и я говорила по-английски и показала им, как я вяжу, — а ведь на самом деле я связываю и развязываю души людей.В этот раз Тарвин ухе не присвистнул от удивления, а только улыбнулся и пробормотал что-то сочувственное. Длинный перечень её злодеяний, так ловко подстроенных, и хладнокровие, с которым она признавалась в них, придавали ей известную оригинальность. Мало того, он даже уважал её за то, чего она сумела добиться (а из всех подвигов людям с Запада более всего импонирует именно этот), — она его умыла! Правда, её планы не осуществились в полной мере, но зато она приводила их в исполнение так, что он ни о чем не догадывался! Он был готов почти преклоняться перед ней за это.— Теперь вы начинаете понимать, что в этом деле есть и другая сторона. Вы все ещё не передумали идти к полковнику Нолану, сахиб, и рассказать ему все обо мне?— Если вы не оставите в покое махараджу Кунвара — да, непременно пойду, — сказал Тарвин: он не мог допустить, чтобы его чувства мешали делу.— Очень глупо с вашей стороны, — сказала королева, — потому что полковник Нолан доставит много беспокойства королю, а король перевернёт вверх дном весь дворец, и все мои служанки, за исключением одной-двух, будут свидетельствовать против меня, и, наверное, меня станут сильно подозревать. И тогда, сахиб Тарвин, вы решите, что сумели помешать мне совершить преступление. Но вы же не сможете жить здесь вечно. Вы не сможете жить здесь до тех пор, пока я не умру. И как только вы уедете… — Она прищёлкнула пальцами.— Не надейтесь — у вас не будет такой возможности, — проговорил Тарвин твёрдо. — Я все устрою, как надо. За кого вы меня принимаете?Королева с видимым замешательством покусывала палец. Никак нельзя было предусмотреть все, что сделает и чего не сможет сделать этот человек, вышедший живым и невредимым из всех подстроенных ею ловушек. Если бы ей пришлось иметь дело с кем-нибудь из своих соплеменников, то шансы были бы равны: на угрозу извне последовала бы угроза с её стороны. Но абсолютно спокойный и невозмутимый человек, сидевший рядом с ней и, подперев подбородок рукой, наблюдавший за каждым её движением, этот ловкий, подвижный, уверенный в себе мужчина представлял собой некую загадку, неизвестную величину, которая сбивала её с толку, мучила и беспокоила.Послышался чей-то осторожный кашель, и к ним приблизился, переваливаясь с боку на бок, Джуггут Сингх. Он раболепно склонился перед королевой, а потом, выпрямившись, прошептал ей что-то на ухо. Она презрительно засмеялась и жестом приказала ему вернуться на своё место.— Он говорит, что ночь близится к концу, — пояснила она, — и что ни мне, ни ему не миновать смерти, если утро застанет нас вне стен дворца.— Позвольте мне не задерживать вас более, — сказал Тарвин, вставая. — Мне кажется, мы отлично понимаем друг друга. — Он ещё раз посмотрел ей в глаза. — Оставьте его, слышите?— Значит, теперь я не могу делать все, что захочу? — спросила она. — А завтра вы пойдёте к полковнику Нолану?— Все зависит от обстоятельств, — ответил Тарвин, твёрдо сжав губы. Он засунул руки в карманы и стоял, глядя на неё сверху вниз.— Присядьте ещё на минуту, сахиб Тарвин, — сказала Ситабхаи и, словно приглашая его, похлопала маленькой ладошкой по могильной плите. Тарвин послушно сел. — Ну ладно, а если балки больше не будут падать на вас с лесов и серые обезьяны будут сидеть на привязи…— …И если вы высушите все плывуны на Амете, — подхватил Тарвин мрачно. — Все ясно. Нет, моя милая маленькая злючка, вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Я в ваши игры не играю.— Я ошибалась. Я должна была догадаться, что вас ничем не испугаешь, — сказала она задумчиво, искоса поглядывая на него. — И, кроме вас, сахиб Тарвин, я тоже никого не боюсь. Если бы вы были королём, а я королевой, весь Хиндустан Хиндустан — название Индии на языке хинди, а также название Северной Индии (в противоположность Декану). Хиндустанцы — население двуречья Ганга-Джамин.

был бы в наших руках… Неужели нет ничего такого, ради чего вы оставили бы меня в покое, сахиб Тарвин? Что для вас действительно важно? Ведь не затем же вы приехали сюда, чтобы защищать махараджу Кунвара?— Откуда вы знаете, что не затем?— Вы очень умны, — сказала она с лёгким смехом. — Но не надо притворяться слишком умным. Хотите, я скажу вам, за чем вы приехали?— Ну, так за чем же? Говорите.— Вы приехали сюда за тем же, за чем вы ходили в храм Ишвары — чтобы найти то, чего вам никогда не найти, — она прильнула к нему, — разве что я помогу вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27