Через несколько минут она опять вернулась к разговору о матери. Тоска по дому с новой силой охватила её в этих чудных и странных местах, по которым её водил сейчас Тарвин, и мысль о матери, одинокой, терпеливо ожидавшей весточки от дочери, причинила ей такую же боль, как в первый раз. Воспоминание было мучительным, но когда Тарвин спросил её, почему же она все-таки решилась уехать, если так любит и жалеет мать, Кейт отвечала с присущим ей в лучшие минуты мужеством:— А почему мужчины уходят на войну?В последующие несколько дней Кейт почти не видела Тарвина. Миссис Эстес представила её во дворце, и теперь ум и душа Кейт были заняты тем, что она там увидела. Взволнованная и смущённая, она вступила в царство вечных сумерек и оказалась в лабиринте внутренних коридоров, дворов, лестниц и потайных ходов, в которых ей встречались бесчисленные женщины в чадрах, глазевшие на неё и смеявшиеся у неё за спиной, с детским любопытством изучавшие её платье, тропический шлем и перчатки. Ей казалось, что она никогда не сумеет сориентироваться даже в малой части этого огромного муравейника, не сможет отличить в полумраке одно бледное лицо от другого. А тем временем сопровождавшие её женщины вели се за собой, вдоль длинной вереницы уединённых комнат, где лишь тихо вздыхал ветер под сверкающим, богато украшенным потолком, вели к висячим садам, приподнятым над уровнем земли на двести футов и тем не менее ревниво охраняемым от чужих глаз высокими стенами. А потом они снова шли по нескончаемым лестницам, спускавшимся с залитых сиянием голубого неба плоских крыш в тихие подземные комнаты, выбитые прямо в скале на глубине шестидесяти футов и спасавшие от летнего зноя. На каждом шагу она встречала все новых и новых женщин и детей. Говорили, что стены дворца вмещают четыре тысячи человек — живых людей, и никто на свете не мог бы сказать, сколько здесь захоронено мёртвых.Во дворце было много женщин (она не знала точно, сколько их было), которые под влиянием недоступных её пониманию интриг наотрез отказались от её помощи. Они заявили, что здоровы, а прикосновение белой женщины считали осквернением. Но были и другие, которые совали ей своих детей и умоляли вернуть румянец и силу этим бледным бутончикам, рождённым во мраке. Встречались ей и девушки с лихорадочно блестевшими сумасшедшими глазами, выпрыгивавшие из темноты и изливавшие на Кейт потоки страстных жалоб, которые она не понимала и никогда не рискнула бы понять. Ей попадались на глаза чудовищные в своём неприличии картины на стенах маленьких комнатушек; изображения бесстыдных божеств смеялись и передразнивали её в грязных нишах над дверными проходами. Жара и запахи готовящейся пищи, лёгкие ароматы курящихся благовоний и своеобразный дух огромной массы живых существ — все это душило её. Но более, чем ужасы зримые, на неё подействовало, вызывая тошноту и недомогание, то, что она услышала и о чем лишь догадывалась. Другими словами, она ясно почувствовала, что одно дело желать творить добро под влиянием живого рассказа об ужасной жизни индийских женщин, и совсем другое — столкнуться в женских покоях дворца лицом к лицу с самими этими бедствиями, для живописания которых не найдётся достаточно сильных слов и выражений.Махараджа недурно играл в пахиси, и, кроме того, у Тарвина сложились с ним чудесные приятельские отношения, но все же, сидя сейчас напротив него, Тарвин думал о том, что случись хоть что-то с его любимой, пока она находится в таинственных комнатах женской половины, из которых до внешнего мира долетал лишь неутихающий шёпот и шорох платьев, — и он не поручится за жизнь этого восточного властелина ни перед какой страховой компанией.Когда Кейт вышла оттуда с маленьким махараджей Кунваром, цеплявшимся за её руку, лицо её было бледным и искажённым страданием, а в глазах блестели слезы негодования. Вот что значит увидеть все своими глазами.Тарвин бросился ей навстречу, но она отстранила его тем царственным жестом, которым женщины пользуются в минуты глубокого волнения, и кинулась домой к миссис Эстес.В эту секунду Тарвин почувствовал, что его грубо вытолкнули из её жизни. Тем же вечером махараджа Кунвар встретил Тарвина на веранде гостиницы; Ник мерил веранду шагами и почти жалел, что не застрелил махараджу за тот взгляд, которым наградила его Кейт. С глубоким вздохом он благодарил Бога за то, что был здесь, рядом, мог видеть её и защитить её, а если понадобится, и увезти отсюда, в конце концов, и силой. Содрогаясь от ужаса, он представлял себе, как бы она жила здесь одна, под защитой лишь миссис Эстес.— Я привёз это для Кейт, — сказал малыш, осторожно вылезая из экипажа с огромным свёртком в руках. — Пойдёмте со мной к ней.Тарвин, не мешкая, вышел из гостиницы, и они поехали к дому миссионера.— Во дворце все говорят, — сказал мальчик, — что она ваша Кейт.— Я рад, что они так прекрасно информированы, — пробормотал Тарвин свирепо. — А что это вы ей везёте? — громко спросил он у махараджи, положив руку на свёрток.— Это посылает ей моя мать, королева — настоящая королева, понимаете? Ведь я же принц. Она ещё велела на словах передать кое-что, только я не могу сказать вам этого. — И он шёпотом, как маленький ребёнок, повторял почти про себя, чтобы не забыть, слова матери. Когда они подъехали, Кейт была на веранде, и лицо её просветлело при виде мальчугана.— Пусть стража встанет у входа в сад. Идите же и ждите меня на дороге, — приказал он своей охране.Экипаж отъехал от дома, сопровождаемый солдатами. Малыш, все ещё держа Тарвина за руку, протянул свёрток Кейт.— Это от моей матери, — сказал он. — Вы её видели. Этот человек может не уходить. Он… — мальчик помедлил, ища слово, — ваш возлюбленный, да? Ваша речь — это и его речь.Кейт залилась румянцем, но не попыталась опровергнуть его слова. Да и что она могла сказать?— Я должен сказать вам следующее, — продолжал он, — сказать перво-наперво, чтобы вы поняли. — Он говорил несколько неуверенно, по всей видимости, переводя с родного языка на английский, и при этом выпрямился во весь рост и отбросил со лба изумрудную кисть, свисавшую с чалмы. — Моя мать, королева — настоящая королева, — говорит: «Я так долго сидела за этой работой. Я даю её вам, потому что видела ваше лицо. То, что сделано, может быть уничтожено против нашей воли, а цыганские руки — воровские. Ради богов, следите за тем, чтобы цыганка не распустила нити, не уничтожила того, что я сделала, потому что в этом моя жизнь и моя душа. Берегите мою работу, которую я дарю вам, — ткань, которая целых девять лет была на ткацком станке». Я знаю английский лучше, чем моя мать, — сказал мальчик, переходя на нормальный тон.Кейт развернула свёрток и вынула черно-жёлтый плед с ярко-красной бахромой, связанный довольно неуклюже. Вот чем королевы Гокрал Ситаруна заполняют свой досуг…— Это все, — сказал малыш. Но похоже было, что уходить ему не хотелось.Когда Кейт рассматривала жалкий дар, её горло сдавила судорога. Мальчуган, все это время не отходивший от Тарвина и не выпускавший его руку, начал заново дословно повторять материнское послание, не пытаясь объяснить, что оно означает, при этом его пальчики все сильнее и сильнее сжимали руку Тарвина.— Передайте, пожалуйста, вашей матери, что я ей очень благодарна, — растерянно произнесла Кейт, не вполне владея голосом.— Ответ должен быть другой, — сказал малыш и посмотрел умоляюще на своего высокого друга-»англичанина».Неожиданно в голове Тарвина промелькнуло воспоминание о ленивых разговорах торговых агентов на веранде гостиницы. Он быстро подошёл к Кейт и, положив руку ей на плечо, прошептал хрипло:— Разве вы не понимаете, что она имеет в виду? Это же сам мальчик… Ткань, которую она ткала целых девять лет.— Но что же я могу сделать? — вскричала Кейт, совершенно сбитая с толку.— Присматривать за ним. Постоянно и неустанно. Вы же очень сообразительная и разберётесь, что к чему. Ситабхаи нужна его жизнь. Она не должна добиться своего.Кейт постепенно начинала понимать ситуацию. Все возможно в этом ужасном дворце, даже убийство ребёнка. Она уже догадалась о том, как ненавидят друг друга королева-мать и новая, молодая жена махараджи. Махараджа Кунвар стоял неподвижно в сумерках угасавшего дня, поблёскивая алмазами своей драгоценной одежды.— Может, мне повторить ещё раз? — спросил он.— Нет-нет-нет, малыш! Нет! — закричала она, бросаясь на колени перед ним и прижимая его худенькое тельце к своей груди с внезапной нежностью и жалостью. — Ник! Что мы будем делать в этой ужасной стране? — Она заплакала.— Ну ладно! — сказал махараджа абсолютно безучастно. — Мне сказали уходить только после того, как вы заплачете. — Он кликнул стражу и экипаж и отбыл, оставив свой небогатый подарок на полу.В полутёмной комнате слышались всхлипывания Кейт. Ни миссис Эстес, ни её мужа не было дома. Это маленькое словечко «мы», произнесённое ею, наполнило сердце Тарвина сладким трепетом. Он наклонился к ней и обнял, и Кейт не стала возражать и отчитывать его.— Вдвоём мы справимся с любыми трудностями, — прошептал он, когда её голова легла ему на плечо. Х «Дорогой друг! Вы были вчера ко мне немилосердны и сумели сделать мою жизнь ещё труднее. Я знаю, что проявила слабость. Я расстроилась из-за малыша. Но я должна делать то, ради чего приехала сюда, и я хочу, Ник, чтобы вы укрепляли меня в моем намерении, помогали, а не мешали мне. Пожалуйста, не приходите несколько дней. Мне сейчас нужны все мои силы и вера в то, что я могу стать тем, кем хочу быть для этих людей, чтобы взяться за тот непочатый край работы, который лишь приоткрывается мне сейчас. Мне кажется, я и в самом деле сумею принести какую-то пользу. Прошу вас, дайте мне такую возможность, пожалуйста».
В этой записке, которую Тарвин получил на следующее утро, он находил все новые и новые оттенки скрытого смысла. Перестав строить бесчисленные догадки и предположения, он мог с уверенностью сказать себе лишь одно: несмотря на минутную слабость, Кейт твёрдо стояла на ногах, и заставить её свернуть с избранного пути будет нелегко.Кейт приехала в эту страну не только ради того, чтобы бороться с горем и страданием, жившими во дворце. Это была лишь часть её работы. И если несчастья столь ужасны под сенью трона, что же должен тогда выносить простой народ?Кейт отправилась осмотреть госпиталь.— В больнице только один врач из туземцев, — говорила ей миссис Эстес по дороге, — и он всего лишь туземец, а это значит лентяй.— Как здесь можно лениться? — вскричала её спутница. Они въезжали в городские ворота, и их обдало волной жара.— В Раторе все очень скоро начинают лениться, — ответила миссис Эстес с лёгким вздохом, думая о тех высоких надеждах и отчаянных усилиях сделать хоть что-то, с которых начинал в Раторе её муж, и о том, как на смену им пришла обволакивающая апатия.Кейт держалась в седле уверенно и смело, как и подобает девушке, выросшей на американском Западе: ездить верхом и ходить дети начинают там одновременно. Её не лишённая аристократизма фигурка казалась ещё стройнее и симпатичнее, когда она сидела на лошади. Внутренний свет, рождённый решимостью сделать своё дело, освещал её простое лицо, придавая ему духовную, возвышенную красоту. Её согревало сознание того, что она приближалась к своей цели, в течение двух лет притягивавшей к себе все её помыслы и мечты. Когда они свернули с главной улицы города, то увидели толпу, собравшуюся в ожидании у подножия лестницы из красного песчаника; лестница вела вверх, к площадке, на которой стояло белое трехэтажное здание с надписью «Государственная амбулатория». Буквы налезали друг на друга, а по обе стороны от двери сползали вниз.Кейт почудилось, что она видит сон, когда бросила взгляд на толпу женщин в ярко-красных, темно-красных, синих, шафрановых, голубых, розовых и бирюзовых платьях из необработанного шелка. Почти у каждой женщины был ребёнок, привязанный к бедру, и когда Кейт, подъехав ближе, натянула поводья, она услышала, что над толпой стоит гул плача и причитаний. Женщины хватали её за стремена, за ноги, протягивали ей своих детей. Она взяла одного младенца, крепко прижала его к груди и начала нежно убаюкивать. Малыш горел в лихорадке.— Будьте осторожны, — сказала миссис Эстес, — в горах за городом свирепствует оспа, а эти люди и понятия не имеют ни о каких предосторожностях.Кейт ничего не ответила, потому что слышала только жалобный женский плач. Осанистый белобородый туземец в халате из верблюжьей шерсти и в кожаных сапогах вышел из дверей больницы и, растолкав женщин, приблизился к Кейт и низко поклонился ей.— Вы новая леди-директор? — спросил он. — Больница готова для осмотра. Отойдите от мисс сахиб Сахиб, сахиба (инд.) — «господин, госпожа» — в то время обращение к европейцам; в переносном смысле — англичанин. Употребляется также по отношению к знатным индийцам.

! — закричал он на местном наречии, когда Кейт спустилась с лошади и толпа сомкнулась вокруг неё. Миссис Эстес осталась в седле и сверху наблюдала за происходящим.Одна из женщин, жительница пустыни, очень высокая, с золотистым цветом кожи и ярко-алыми губами, отбросила с лица покрывало, схватила Кейт за руку и потащила за собой, громко и свирепо выкрикивая что-то на непонятном Кейт языке. В глазах её было горе, которое не могло оставить равнодушным. Кейт последовала за ней без сопротивления, и когда толпа расступилась, увидела верблюда, опустившегося на колени прямо на дороге. На спине верблюда сидел мужчина, худой, как скелет, и что-то бормотал, бессмысленно пощипывая обитое гвоздями седло. Женщина выпрямилась во весь рост, а потом, не говоря ни слова, бросилась на землю, обняв ноги Кейт. Кейт наклонилась, чтобы поднять её, а доктор, стоя на ступеньках лестницы, бодрым голосом кричал:— О, это ничего! Не волнуйтесь. Это настоящий сумасшедший, её муж. Она уже не первый раз привозит его сюда.— И вы ничего до сих пор не сделали, чтобы помочь ему? — поворачиваясь к доктору, спросила гневно Кейт.— А что я могу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27