https://wodolei.ru/catalog/unitazy/uglovye/
– Сколько всего!.. Неужели копченая колбаса? Извини, это выше моих сил! – сунула в рот довесок и с блаженной улыбкой начала жевать.– Небось опять не обедала?– Без тебя никакого аппетита, честное слово! Но зачем столько, мам? – удивлялась весело, доставая банки с компотами.– Вздумалось сделать запасы, – отозвалась Майя Петровна.– Ничего себе! Ожидается голод, что ли? Нет, это малодушие – оттягивать объяснение. Все равно неизбежно.– Катя, я должна на несколько дней уехать.– Куда? – с любопытством подскочила к матери.– От начальника колонии пришло письмо… недели две как… Отец там на хорошем счету, отлично работает. Потому разрешено свидание…Катя отступила, свела брови. И уже не ребячливая ласковая девчонка стояла перед Майей Петровной, стояла взрослая дочь – осуждающая, готовая к бунту, неукротимая. Разительно похожая сейчас на отца.– Так вот для чего ты занимала деньга у Елены Романовны! На дорогу и гостинцы. И шарф предназначается дорогому папочке… как награда за доблестный труд в местах не столь отдаленных!..– Катюша, давай поговорим, – мягко и спокойно предложила Майя Петровна.С некоторых пор она всегда держалась спокойно, ровно. Редко что выводило ее из равновесия. То было спокойствие много пережившего и передумавшего человека.– Что толку разговаривать! Ты все равно поедешь!– Девочка… ты не забыла, что он твой отец?– Нет, – резко отрубила Катя. – Мне слишком часто тычут это в нос…Майя Петровна поднялась. Тоненькая и хрупкая, душевно она была сильнее дочери и привыкла утешать. Положила руки на Катины плечи, потянула к дивану. Посидели, обнявшись, объединенные общей бедой.– Мамочка, разве нам плохо вдвоем? Уютно, спокойно. И такая тишина, – нарушила молчание Катя.– Да, тишина…Катя сползла с дивана и стала на колени.– Мамочка, разведись с ним! Давай с ним разойдемся! Самый подходящий момент. Ты подумай – вернется он, и все начнется сначала!– Подходящий момент? Отречься от человека, когда он в беде – подходящий момент? – мать укоризненно покачала головой. – Если мы теперь ему не поможем, то кто?Катя потупилась было, но снова взыграла багровская кровь:– Ты всю жизнь, всю жизнь старалась ему помочь, а чем кончилось?.. Я вообще не понимаю, как ты могла за него пойти?! Ведь Семен Григорьевич…– Не надо, замолчи!– Не замолчу! Я знаю, что он тебя любил! Он до сих пор не женат!– Катерина!Катя не слушала.– Талантливый человек, мог стать ученым, делать открытия. И все бросил, поехал сюда за тобой. Надеялся! И что он теперь? Директор неполной средней школы! А ты? Бросила ради отцовской прихоти любимую работу и пошла в парикмахерши!.. – она всхлипнула и уткнулась в материнские колени.Та в растерянности погладила пушистую ее голову. Впервые дочь столь откровенно заговорила с ней о прошлом.– Иногда мне кажется… я его возненавидеть могу…– О господи, Катя!.. Это пройдет, пройдет. Раньше ведь ты души в отце не чаяла.– Да, лет до десяти. Даже удивительно. Правда, он тогда реже пил… или я еще была дурочкой… Представлялось – веселый, сильный, смелый, чуть не герой…Она зашарила по карманам, ища платок, не нашла, утерлась по-детски рукавом.– Такой и был когда-то, – слабо улыбнулась Майя Петровна. – Но каким бы ни стал теперь, он любит и тебя, и меня, и…– Он тебя любит?!Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:– Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.Майя Петровна покорно посмотрела в зеркало. Различие убийственное, конечно. И определялось оно не возрастом. В зеркале отражалась просто другая женщина. Словно бы и те же черты, но куда пропала та окрыленность, та победительная улыбка, свет в глазах? И горделивый поворот шеи, уверенность в себе?Хорошо, пленка не цветная, а то прибавился бы еще акварельный румянец и яркое золото волос. Она привезла в Еловск чисто золотую косу. Почему волосы-то пожухли? Странно. Остальное понятно, а это странно. Теперь то ли пепельные, то ли русые. Может быть, от перемены воды?– Ну? – требовательно вопросила Катя. – Разве бывает такая любовь, чтобы человека изводить?Майя Петровна развела ее руки, державшие фотографию и зеркало. Сказала серьезно:– Да, Катюша. Бывает и такая. Я еду завтра в семь вечера.И Катя спасовала. Голос матери был тих и бесстрастен, но исключал возражения.…Катя в кухне разливала по тарелкам суп и расспрашивала о московских магазинах, когда в дверь постучали. То явился Иван Егорыч, участковый. Поздоровался, глядя в сторону, помялся, наконец выдавил:– Я насчет Михал Терентьича… Пишет?– Последний раз – с месяц назад… Что-то случилось?– Да такое вдруг дело, Майя Петровна… сбежал он…– То есть как… я не понимаю…– А вот так. Сбежал из-под стражи, и все тут.Катя ухватилась за мать, та оперлась о спинку стула.Участковый перешел на официальный тон:– Должен предупредить: в случае, если гражданин Багров объявится или станет известно его местонахождение, вы обязаны немедленно сообщить… – Потоптался и добавил виновато: – Не обижайтесь, Майя Петровна, мое дело – служба…
* * * А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку – пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:– Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.– А кем занимаетесь подробно?– Есть ряд лиц, которые меня интересуют…– И как успехи?– Рано судить, товарищ майор.«Это верно, судить можно года через два после освобождения».– Вас как занесло на эту должность?– Видите ли… я заочник педвуза.– А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?– «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».«Мать честная! На сто докторских хватит. И он рассчитывает найти тут положительные примеры? Святая простота».– А Багров оказался не по теме?– Да, я так считал…– Не тушуйтесь вы. Я ведь не инспектирующий чин. Я сейчас просто гончий пес, который старается взять след.– Понимаете, товарищ майор, я посмотрел по делу, что за ним. Побеседовали. О поступке своем выразился вроде бы критически. У него такое характерное словечко: «сглупа». Дальше увидел его в работе. Классный бульдозерист, и трудился без бутафории, всерьез. В общем, два месяца назад назначили его бригадиром.– Словесный портрет ангела.– Оценку даю в сравнении с остальным контингентом. Много неангелов.– Понятно. Итак, все было распрекрасно, но вдруг…– Нет, не совсем вдруг. Недели две, а может, три до того… я не сразу обратил внимание… но, в общем, он изменился.– Конкретно?Лейтенант подумал, вздохнул:– Сами понимаете, заключение есть заключение. У каждого в какой-то период обостряется реакция на лишение свободы. У кого тоска, у кого агрессивность, разное бывает… Я посчитал, что у Багрова тоже.– Еще раз конкретнее, без теории.– Стал он ходить в отключке. Полная апатия. А вместе с тем – по данным ларька – курит втрое больше прежнего.– То есть внешне – вялость, внутри – напряжение?– Именно так я и расценил. Но работал как зверь. Даже с каким-то ожесточением. Его бригада заняла первое место. Я предложил Багрову внеочередное свидание с женой: думал расшевелить.– И? – насторожился Томин.– Знаете, в тот день впервые я над ним задумался. Не в плане диплома, просто по-человечески. В лице никакой искорки не проскочило. «Спасибо, говорит, гражданин лейтенант. Разрешите идти?» – и все. А через несколько дней – эта история.– Тут мне важно во всех подробностях.– Слушаюсь. Расчет у него был хитрый. Приходит с покаянным видом, хочу, говорит, облегчить совесть. И рассказывает, как в прошлом году посылали его здесь неподалеку с партией строительных машин. Вроде как сопровождающего и одновременно по обмену опытом. И на обратном пути, дескать, поджало его с деньгами, а очень требовалось выпить. Тогда залез в какой-то незапертый дом около станции и взял денег двадцать пять рублей и сапоги. Сапоги продал в другом городе на базаре.– И вы поверили?– Сначала не очень. Но, с другой стороны, когда пьющего человека возьмет за горло… Словом, послали запросы. Действительно, прибывала в прошлом году партия машин и при ней Багров. И действительно, есть такая нераскрытая кража.– Кто-то из барачных соседей поделился с ним прежними подвигами.– Да, теперь-то я понимаю. Но тогда вообразил совсем другое. Решил, что поведение Багрова объяснилось: колебался человек – сознаваться или не сознаваться. Отсюда замкнутость и прочее.«О, трогательный лейтенантик! К другому Багров и не сунулся бы с подобной байкой».– Так… Дальше?– Дальше приехал тамошний следователь с оперативным работником, повезли его, чтобы документально все зафиксировать на месте… Удрал он от них вот здесь, – лейтенант показал на карте.– Рядом железнодорожный узел. Н-да… Так что же это по-вашему? Просто истерический порыв на свободу? Хоть день, да мой?– Не знаю, товарищ майор. Боюсь с ним снова ошибиться.– Взаимоотношения с другими осужденными?– Нормальные, думаю. Да такого не больно и обидишь.– Вызовите ко мне тех, кто общался с Багровым больше всего. И еще заприметил у вас своего крестника. Хотел бы повидать, не афишируя. Его фамилия Ковальский.– Можно прямо сейчас, – обрадовался возможности услужить лейтенант.Они заглянули в небольшой зал с низкой дощатой сценой без кулис и сдвинутым сейчас в сторону столом под суконной скатертью. На сцене сидел Хирург со старенькой гитарой; двое заключенных пели.– Репетируют, – шепнул лейтенант. – Через неделю концерт самодеятельности.Некоторое время понаблюдали за происходящим. Хирург поправлял сбивавшихся певцов, подавал советы: «Тут потише, потише, не кричи», «Демин, не забегай вперед!» Исполнение его не удовлетворяло.– Души нет, ребята, – втолковывал он. – Старательность есть, а души нет. Слово надо чувствовать! «Темная ночь, разделяет, любимая, нас…» – проникновенно напел густым баритоном. – Понимаете?Те растроганно вздохнули.– Ковальский! – окликнул лейтенант. – Прервитесь ненадолго.Тот с сожалением положил гитару.– Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться.Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался.– Александр Николаевич, счастлив вас видеть!– Так уж и счастлив… – добродушно усмехнулся Томин.Они отошли от дверей зала.– Как живется, Ковальский?– Полагалось бы спросить: «Как сидится?» Что ж, как видите, существую… – Но не выдержал шутливого тона: – Тяжко, Александр Николаевич! Что тут скажешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка… щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!..Лейтенант ревниво воспринял сердечность, проявленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее.– Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина.– Да это урывками.Ковальский был от природы музыкален, обладал отменным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи подследственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности.– В основном я, Александр Николаевич, расконвоированный дровосек.– Я не сентиментален, Ковальский.– В смысле, что вам меня не жалко?– Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно.– Боже упаси!– Если рискнете зажить честной жизнью, поможем.– Спасибо, Александр Николаевич.– Пока не за что.Лейтенант почувствовал себя лишним.– Я больше не нужен, товарищ майор?– Нет, спасибо.Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему «по теме», мельком отметил Томин. Даже – не исключено – гвоздь диплома.– Вы сюда насчет побега? – спросил Хирург. – Если не секрет.– Какой секрет!– Хотели меня о чем-то спросить?Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником.Томин успокаивающе улыбнулся:– Хотел спросить, как поживаете.Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло.– Пал Палыч жив-здоров?– Все нормально.– Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры.– Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу?– По-разному. Растравил душу этот Багров – на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупостью: или поймают и срок накинут, а не то волки показательный процесс устроят.– Тоже вариант… Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте.Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди:– Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но…– Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхлопотать?– Ах, если б гитару… Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина… довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом «Memento mori» – то есть «Лови момент»…– Перевод несколько вольный. Дословно: «Помни о смерти».– Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти – стало быть, спеши жить… Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова… Пока сидишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит… Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка… Может, все это смешно, наверно, глупо… но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записала… Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец…– Координаты есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
* * * А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку – пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:– Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.– А кем занимаетесь подробно?– Есть ряд лиц, которые меня интересуют…– И как успехи?– Рано судить, товарищ майор.«Это верно, судить можно года через два после освобождения».– Вас как занесло на эту должность?– Видите ли… я заочник педвуза.– А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?– «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».«Мать честная! На сто докторских хватит. И он рассчитывает найти тут положительные примеры? Святая простота».– А Багров оказался не по теме?– Да, я так считал…– Не тушуйтесь вы. Я ведь не инспектирующий чин. Я сейчас просто гончий пес, который старается взять след.– Понимаете, товарищ майор, я посмотрел по делу, что за ним. Побеседовали. О поступке своем выразился вроде бы критически. У него такое характерное словечко: «сглупа». Дальше увидел его в работе. Классный бульдозерист, и трудился без бутафории, всерьез. В общем, два месяца назад назначили его бригадиром.– Словесный портрет ангела.– Оценку даю в сравнении с остальным контингентом. Много неангелов.– Понятно. Итак, все было распрекрасно, но вдруг…– Нет, не совсем вдруг. Недели две, а может, три до того… я не сразу обратил внимание… но, в общем, он изменился.– Конкретно?Лейтенант подумал, вздохнул:– Сами понимаете, заключение есть заключение. У каждого в какой-то период обостряется реакция на лишение свободы. У кого тоска, у кого агрессивность, разное бывает… Я посчитал, что у Багрова тоже.– Еще раз конкретнее, без теории.– Стал он ходить в отключке. Полная апатия. А вместе с тем – по данным ларька – курит втрое больше прежнего.– То есть внешне – вялость, внутри – напряжение?– Именно так я и расценил. Но работал как зверь. Даже с каким-то ожесточением. Его бригада заняла первое место. Я предложил Багрову внеочередное свидание с женой: думал расшевелить.– И? – насторожился Томин.– Знаете, в тот день впервые я над ним задумался. Не в плане диплома, просто по-человечески. В лице никакой искорки не проскочило. «Спасибо, говорит, гражданин лейтенант. Разрешите идти?» – и все. А через несколько дней – эта история.– Тут мне важно во всех подробностях.– Слушаюсь. Расчет у него был хитрый. Приходит с покаянным видом, хочу, говорит, облегчить совесть. И рассказывает, как в прошлом году посылали его здесь неподалеку с партией строительных машин. Вроде как сопровождающего и одновременно по обмену опытом. И на обратном пути, дескать, поджало его с деньгами, а очень требовалось выпить. Тогда залез в какой-то незапертый дом около станции и взял денег двадцать пять рублей и сапоги. Сапоги продал в другом городе на базаре.– И вы поверили?– Сначала не очень. Но, с другой стороны, когда пьющего человека возьмет за горло… Словом, послали запросы. Действительно, прибывала в прошлом году партия машин и при ней Багров. И действительно, есть такая нераскрытая кража.– Кто-то из барачных соседей поделился с ним прежними подвигами.– Да, теперь-то я понимаю. Но тогда вообразил совсем другое. Решил, что поведение Багрова объяснилось: колебался человек – сознаваться или не сознаваться. Отсюда замкнутость и прочее.«О, трогательный лейтенантик! К другому Багров и не сунулся бы с подобной байкой».– Так… Дальше?– Дальше приехал тамошний следователь с оперативным работником, повезли его, чтобы документально все зафиксировать на месте… Удрал он от них вот здесь, – лейтенант показал на карте.– Рядом железнодорожный узел. Н-да… Так что же это по-вашему? Просто истерический порыв на свободу? Хоть день, да мой?– Не знаю, товарищ майор. Боюсь с ним снова ошибиться.– Взаимоотношения с другими осужденными?– Нормальные, думаю. Да такого не больно и обидишь.– Вызовите ко мне тех, кто общался с Багровым больше всего. И еще заприметил у вас своего крестника. Хотел бы повидать, не афишируя. Его фамилия Ковальский.– Можно прямо сейчас, – обрадовался возможности услужить лейтенант.Они заглянули в небольшой зал с низкой дощатой сценой без кулис и сдвинутым сейчас в сторону столом под суконной скатертью. На сцене сидел Хирург со старенькой гитарой; двое заключенных пели.– Репетируют, – шепнул лейтенант. – Через неделю концерт самодеятельности.Некоторое время понаблюдали за происходящим. Хирург поправлял сбивавшихся певцов, подавал советы: «Тут потише, потише, не кричи», «Демин, не забегай вперед!» Исполнение его не удовлетворяло.– Души нет, ребята, – втолковывал он. – Старательность есть, а души нет. Слово надо чувствовать! «Темная ночь, разделяет, любимая, нас…» – проникновенно напел густым баритоном. – Понимаете?Те растроганно вздохнули.– Ковальский! – окликнул лейтенант. – Прервитесь ненадолго.Тот с сожалением положил гитару.– Репетируйте пока без меня. Пойду воспитываться.Но, увидя в коридоре Томина, искренне разулыбался.– Александр Николаевич, счастлив вас видеть!– Так уж и счастлив… – добродушно усмехнулся Томин.Они отошли от дверей зала.– Как живется, Ковальский?– Полагалось бы спросить: «Как сидится?» Что ж, как видите, существую… – Но не выдержал шутливого тона: – Тяжко, Александр Николаевич! Что тут скажешь? И руки в кровавых мозолях, и вся обстановка… щи да каша, радость наша. Иной раз такая тоска!..Лейтенант ревниво воспринял сердечность, проявленную его заключенным к заезжему сотруднику МУРа. С ним Ковальский был суше и сдержаннее.– Но все-таки вы при любимом деле. Есть отдушина.– Да это урывками.Ковальский был от природы музыкален, обладал отменным голосом и слухом. Даже в Бутырке, будучи подследственным Знаменского, при его ходатайстве добился разрешения участвовать в самодеятельности.– В основном я, Александр Николаевич, расконвоированный дровосек.– Я не сентиментален, Ковальский.– В смысле, что вам меня не жалко?– Ничуть. Хотя в принципе вы мне симпатичны. Но вы железно заслужили и кровавые мозоли, и щи с кашей, и тоску. Вам здесь не нравится? Очень хорошо. Авось не потянет обратно.– Боже упаси!– Если рискнете зажить честной жизнью, поможем.– Спасибо, Александр Николаевич.– Пока не за что.Лейтенант почувствовал себя лишним.– Я больше не нужен, товарищ майор?– Нет, спасибо.Ушел понурившись. Похоже, Хирург ему «по теме», мельком отметил Томин. Даже – не исключено – гвоздь диплома.– Вы сюда насчет побега? – спросил Хирург. – Если не секрет.– Какой секрет!– Хотели меня о чем-то спросить?Вспомнил прошлое. Однажды Знаменский и Томин прибегли к его содействию и получили пригодившиеся им наблюдения Ковальского над его сокамерником.Томин успокаивающе улыбнулся:– Хотел спросить, как поживаете.Ковальский улыбнулся в ответ, и разговор возвратился в дружеское русло.– Пал Палыч жив-здоров?– Все нормально.– Поклон ему огромный. Передайте, что частенько вспоминаю наши разговоры.– Расширим. Привет и пожелания успехов в работе всему коллективу Петровки, 38. Как народ относится к побегу?– По-разному. Растравил душу этот Багров – на волю-то каждому охота. Но большинство считает глупостью: или поймают и срок накинут, а не то волки показательный процесс устроят.– Тоже вариант… Ну что ж, Ковальский, авось и еще когда встретимся. Ступайте пойте.Но тот заволновался, просительно прижал руку к груди:– Можно еще пять минут? Я понимаю, ничем не заслужил, но…– Не мнитесь. Гитару, что ли, приличную выхлопотать?– Ах, если б гитару… Без дальних слов, вот что. Шесть лет назад была у меня во Львове женщина… довольно долго. Она уже ждала ребенка. Жениться хотел, честное слово! До тех пор жил под девизом «Memento mori» – то есть «Лови момент»…– Перевод несколько вольный. Дословно: «Помни о смерти».– Вывод, по существу, тот же. Помни о смерти – стало быть, спеши жить… Так вот, первый раз тогда в душе что-то серьезное прорезалось. Но подвернулась одна сногсшибательная афера, на Черном море, а потом смыло меня курортной волной, и прости-прощай. А здесь вдруг выплыла передо мною она, Надя из Львова… Пока сидишь, в голове, видно, какая-то сортировка происходит… Все время у меня перед глазами, будто только вчера видел. Даже во сне снится. И ребенок. То сын, то дочка… Может, все это смешно, наверно, глупо… но если бы узнать, вышла ли замуж, где теперь, как ребенка записала… Если поспособствовать, Александр Николаевич, а? Она ведь меня любила. Чем черт не шутит? Через год моему сроку конец…– Координаты есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13