.. В общем, я подошла к двери, поняла, что он там с ней, и я не хотела... То есть, я хотела, чтобы он понял, что я - тоже не одна. Как будто я воспользовалась тем, что он ушел, и тоже побежала к любовнику... Я хотела, чтобы он слышал, я знала, что он слышит... И я знала, что он не выйдет, потому что не сможет объяснить, что делает ночью в палате этой женщины.
- Я жила как раз в двухместном седьмом номере, - угрюмо вставила я. И супруг мне ваш нужен, как собаке - пятая нога!
Теперь уже на меня зыркнул Селиверстов, невнятно пробормотав что-то вроде: "Да закроет кто-нибудь рот этой ненормальной?" Отлепился от стены, требовательно, но не грубо взял Елизавету Васильевну под локоть и повел из кабинета:
- Сейчас вы мне покажете, под дверью какой палаты стояли. Если помните, конечно... А если не помните, то постараетесь вспомнить!
Она покорно кивала, и светловолосая её голова моталась безвольно и жалко, как у старушонки. Но, оказавшись за порогом, Елизавета Васильевна оживилась.
- Да. Я очень хорошо помню. Стенная ниша, а напротив - палата. Чуть левее. Вон та дверь!
Я тоже отбежала от стола и высунулась из-за косяка, и увидела то же, что видела в данный момент она: четкую девятку, отливающую тусклой бронзой на деревянной панели.
- Так это что ли?.. Это ведь девятый номер!.. Это ведь в девятом номере убили женщину?! - краснота окончательно сошла с лица жены Шайдюка, уступив место смертельной бледности.
- Ага, - невозмутимо ответил "рейнджер". - И вы, похоже, изображали под дверью Эммануэль как раз в тот момент, когда к гражданке Барановой вошел убийца.
Дальше все было как во сне или в дурдоме: Митрошкин что-то яростно и зло шепчущий мне на ухо, Анатолий Львович, машущий руками, как растерянная, сумасшедшая ворона крыльями. Селиверстов, нависающий над Елизаветой Васильевной с вопросами:
"Чья была спина? Мужская? Женская? Не может быть, чтобы вы увидели только халат!.. Вспоминайте! Рост, походка... Не может быть, чтобы только подол и хлястик. Вы даже сами не представляете сколько можете вспомнить, если хорошенько постараетесь!" В разгар всеобщей суматохи я интимно сообщила злющему Лехе, что хочу в туалет и рысью помчалась по коридору прочь от кабинета, уже привлекающего повышенное внимание персонала и пациентов.
Алиска, к счастью, оказалась в номере. Она сидела у стола и красила ногти. В воздухе витал запах жидкости для снятия лака и почему-то творожных сырков.
- Так как там насчет мясокомбината, на котором ты должна была сгинуть? - вежливо осведомилась я, останавливаясь в дверях.
- Ты о чем? - она изобразила удивление.
- О том, что если ты будешь свиньей, то сгинешь на мясокомбинате. И ещё о том, что в списке на столе у Шайдюка, само собой, нет его собственного домашнего адреса и телефона.
- А, понятно, - Алиска кивнула. - Значит ты все знаешь? - и тут же торопливо уточнила. - Но я ведь никому ничего плохого не делала. Просто... В общем, ты, наверное, уже поняла, что у нас с ним - роман?..
Потом мы сидели на кровати, курили прямо в комнате, в очередной раз безобразно нарушая правила профилактория, и разговаривали так, как обычно разговаривают два близких человека после едва остывшей ссоры.
- Понимаешь, ну не могла я ничего тебе сказать, - Алиса смотрела на стол прямо перед собой, на длинный столбик пепла, вырастающий на сигарете, на свои свеженакрашенные ногти. - Не то, чтобы я тебе не доверяю... Просто у меня в жизни уже один раз был такой случай. Не с мужем. Я тогда ещё не замужем была - с одним парнем встречалась... В общем, брякнула я своей подружке про то, что флиртанула с каким-то там мужиком на дискотеке. Эта подруга просто так рассказала своему другу. А он, в свою очередь, моему другу - они, оказывается с ним в школе в параллельных классах учились.
Я обиженно усмехалась и старалась глубоко не затягиваться: на голодный желудок сигарета казалась ужасно горькой.
- ... Вот и Леха твой. Ну, запросто же он мог оказаться если не одноклассником моего благоверного, то каким-нибудь приятелем приятеля или, вообще, партнером по футбольной команде. Они же со Славкой - примерно ровесники, а город у нас, прости господи, за полдня пешком обойти можно!
- Очень мудро и весьма предусмотрительно, - щурясь от дыма, я стряхивала пепел в фарфоровое блюдце, - но вот только одного мне никак не понять: чего ты, вообще, хочешь - в глобальном, так сказать, вселенском смысле? То ты, значит, боишься, что твой муж обо всем узнает, то на жену Шайдюка охоту открываешь. Ты ведь с самого начала упирала на то, что на неё тысяча и одна ночь подозрений, и Викторию Павловну ты заставила все мне рассказать.
- А может быть, я как раз о тебе заботилась? Елизавета бы затерроризировала тебя с этой запонкой...
- Да, брось ты! Заботилась она! Скажи лучше, использовала меня, как собачку на веревочке: "Ату! Куси! Фас!" (Тут мне почему-то представился японский хин, бешено рвущийся с поводка и раззевающий в беззвучном лае крохотный рот. Стало смешно и немного стыдно)... Или уж надо было все рассказывать по-честному, или самой на неё компромат собирать.
- У меня энергии не столько, сколько у тебя. И следственных способностей нет.
- А у меня прямо есть!.. Ну, в милицию бы тогда пошла или, на худой конец, своему любимому Анатолию Львовичу о фортелях супруги рассказала?
- Ты не понимаешь, - она мотала головой. - Не понимаешь... Ну, как выглядит любовница, которая начинает плести мужу гнусности про его жену? Или, тем более, идет и капает на эту жену в милицию? Конченой стервой она выглядит, которая любыми средствами хочет любимого развести и самой замуж за него выскочить... Сразу видно, что у тебя женатых мужиков ни разу не было. Это ж такие тонкости, такие сложности - просто умереть - не встать. "Ах, дорогой, мне ничего от тебя не надо - только чтобы ты иногда приходил!.. Ах, милый, я ни на что не претендую - я прекрасно понимаю, что у тебя семья... Ах, твой брак - это святое, а я уж так уж как-нибудь!"
- Ну, опять - двадцать пять! - разговор шел по замкнутому кругу и я понемногу начинала злиться. - Если ты, правда, замуж за Шайдюка хочешь, то что ж тогда так боишься, что твой муж обо всем узнает?
- Жень, ты что, первый день, как на свет родилась, что ли? - Алиса легко, но невесело смеялась. - Всякие "замужи" с Шайдюком - это дело, конечно, интересное, но малоперспективное. Ну, перестану я шифроваться - и что тогда?. И мой благоверный меня бросит, и этот товарищ не женится. Вот и останусь, как дура, "при пиковом интересе".
Предусмотрительность бывшей соседки по палате восхищала. Равно как и невозмутимость Анатолия Львовича. Какими круглыми, какими искренними и невинными глазами смотрел он на свою супругу! Я, например, готова была голову на отсечение дать, что Елизавете Васильевне он не изменял даже в мыслях!
- Слушай, а почему, на самом деле, он тебя в двухместный номер поселил? - я несколько озадаченно смотрела на свою кровать - такую лишнюю в этом "любовном гнездышке".
- Так, во-первых, двухместный дешевле: за койко-место ему все равно пришлось платить из своего кармана, во-вторых, никаких подозрений, ну, и в-третьих, всегда есть его кабинет, а по ночам ещё и ключи от пустых номеров...
- Особенно, про "никаких подозрений" за душу берет! То-то мадам Шайдюк на меня так накинулась!
- Ну, кто же знал, что так получится? Просто глупое, нелепое совпадение: и ты у него в кабинете, и Галина Александровна как раз из своей палаты вышла...
Мы помолчали. Сигаретный дым потихоньку вытягивало в форточку, да и французским лаком в палате больше не пахло.
- Обижаешься? - Алиса задумчиво прочертила пальцем на столе контур диковинного цветка. - Вижу, что обижаешься.
- Да нет... Просто думаю, странно как все вышло.
- Ага, странно... Я когда той ночью в два часа встала и сорок минут его в ординаторской прождала, злая была, как крыса. А оказывается, старушенция, которой, на самом деле, плохо стало, и из-за которой он не успел прийти, его спасла. Он, правда, все равно так оправдывался потом, так извинялся... Кто мог подумать, а? И с Девяткиным заранее договорился, что тот его вызовет, и просчитал все чуть ли до минуты... Он всегда все со мной просчитывает, чтобы супруга, не дай бог, чего не заподозрила... А старушенция возьми и, на самом деле, начни помирать. Вот и все! Вот и клятва Гиппократа! Как он Девяткина материл, если б ты только слышала!
- Вообще-то, за алиби должен был в ножки поклониться. - я сняла со спинки кровати полушубок и снова накинула его на плечи: из-за того, что форточка была открыта, в комнате становилось холодно. Мне было тоскливо, смешно и стыдно одновременно. Возникало ощущение, что той Рождественской ночью во всем больничном городке спало всего три человека: корейский муж Виктории Павловны, психованный Лесников и я. У всех остальных имелись какие-то свои дела и свои тайны. Гипертоническая Виктория Павловна, изнывающая от ревности Елизавета Васильевна, скрытная Алиска. Несчастный Шайдюк, жаждавший провести с любовницей хотя бы полчаса и вынужденный вместо этого откачивать древнюю старушку... Именно я, добросовестно продрыхшая до самого утра, с грацией слона в посудной лавке кинулась разбираться в этом деле!
- Слушай, так что же получается, - Алиска подтянула к себе блюдце с окурками и, брезгливо поморщившись, одним мизинцем согнала в него пепел, налетевший на стол, - шантажист этот теперь пролетел, как фанера над Парижем? Все про всех все знают, в запонке нет никакого смысла... Интересно, кто же это все-таки был?
- Не знаю. Уже ничего не знаю. Когда я сюда шла, думала, что ты.
- Ну, говорю же, что не я! Не веришь?
- Да, верю-верю, просто... Просто не знаешь, на кого и думать. Или кто-то из медперсонала, или пациент. А пациентов, вроде, мы всех знаем. Ну, кто это мог сделать? Ты? Я? Виктория Павловна? Супруг её корейской национальности? Лесников психический? Кажется, никто на такое не способен: одни - по характеру, другие - по уму.
- Кажется то кажется, - Алиса встала и с блюдцем в руках пошла к мусорному ведру, - но кто-то все-таки написал это письмо. И запоночку кто-то припрятал... Кстати, шикарные были абсолютно запонки. С янтарем. Мне ужасно нравились. - Она распахнула дверь туалета и встала, упершись рукой в косяк. - Такие с позолоченной окантовочкой, в середине большой камушек, а по краям - будто напыление...
- Лесников, - проговорила я, потрясенно глядя на голубой унитаз и на голубую же раковину-тюльпан. - Помнишь, ты говорила, что он теперь не стирает свои носки, а складывает их в мешок? Вроде как боится один в душ ходить? А почему он не стирает свои вонючие носки в раковине? Зачем он их копит, если к нему все равно никто не приходит и грязное белье не забирает?.. Не обязательно, ты понимаешь, не обязательно ходить со своими постирушками в душ, если в палате есть нормальная раковина! И ещё он попросил, чтобы его переселили в двухместный номер!
- Пошли! - решительно рявкнула моя умная соседка, поставив импровизированную пепельницу прямо на пол. Она, конечно же, все поняла с полуслова. - Пошли, пошли!
И мы вышли из родной седьмой палаты, и помчались по коридору, как неотвратимые и ужасные всадники Апокалипсиса. Честно говоря, я была всадник - так себе. Зато Алисины глаза горели праведным негодованием и желанием жестоко отмстить за поруганный душевный покой любимого человека. Именно она пинком распахнула дверь номера, где теперь проживал Лесников, она же дернула на себя дверцу его тумбочки и на все его неуверенные "что здесь происходит?", "что вы себе позволяете?" ответила емким и суровым:
- Молчать! Санэпидемстанция. Тараканов травим.
Полиэтиленовый пакет с носками лежал на нижней полке, заботливо отгороженный от мира стопкой потрепанных книжек. Зажав двумя пальцами нос, Алиса встряхнула его прямо над полом. Лесников беззвучно раскрыл рот. Я, грешным делом, подумала о том, что будет, если моя версия опять окажется ошибочной. Но в этот раз мне повезло: один носок упал на пол с подозрительным стуком, и, естественно, Алиса догадалась, что это только в анекдотах носки грязнятся до такой степени, что их ставят за печку, или рубят ими дрова. Взять сей предмет гардероба в руки она не решилась, схватила с тумбочки шариковую ручку, подцепила ею носок, как крюком, и... И на пол выкатилась запонка. Небольшая, круглая, с тонкой золотой окантовочкой и крупным янтарем посредине.
- Гнида! - с чувством выдала Алиса. - И как только у тебя храбрости хватило? То чуть ли не до обморока истерики закатывает, а то маньяка шантажировать взялся... Ну, на что ты рассчитывал? Скажи, на что ты рассчитывал? На то, что Анатолий Львович, в самом деле, убийцей окажется? Так в таком случае, он бы тебя вычислил, подкараулил и шлепнул.
Лесников молчал угрюмо, как каменный сфинкс. На глазах таяла его прекрасная мечта о стремительном обогащении. Я молчала тоже. А Алиска, держа на ладони запонку, оглаживала её указательным пальцем любовно, как доченьку-дюймовочку...
Мы с Митрошкиным вышли из профилактория примерно через час. Олег Селиверстов закончил на сегодня общение с Елизаветой Васильевной и умчался на работу в одиночестве, не попрощавшись и, видимо, не в силах больше переносить мое общество.
- Да ты на него не обижайся, - вздыхал Леха, поддерживая меня под локоть. - Ему сейчас ни до кого: ни до тебя, ни до меня. И дурой он тебя не считает. С чего ты, вообще, это взяла? Знаешь, он мне что по поводу тебя сказал? Что ты очень симпатичная, и, вообще, нормальная девчонка.
- Да? А можно уточнить, когда он это сказал? До того как вы в профилакторий приехали, или после?
- Какая разница "когда"? Ну, "до того"! - Митрошкин пинал ногами слежавшиеся комки снега. - Он же сразу на тебя внимание обратил, когда в то утро адрес записывал. Подумал что ты или родственница моя или подруга... Но ты тоже его пойми! Он, как дурак, ворвался в профилакторий, давай бабу эту допрашивать, а все, оказывается, совсем не так, как я ему рассказал.
- Во-во! Рассказал ты, а дура опять - я.
- А я тебе, между прочим, с самого начала говорил не лезть в это дело!
- Конечно! Говорил! - в хлопчатобумажных лосинах ноги мои начинали понемногу замерзать. - А кто о маньяческой психологии рассуждал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48