- краснея от волнения, ответила я вопросом на вопрос. - Ведь она была из Москвы, так? Немолодая ворчливая женщина с крашенными хной волосами? Она требовала денег, и Елизавета Васильевна продавала свое золото? Та женщина грозилась рассказать девочке о том, что она - приемная дочь?
Хозяйка сверкнула глазами и резко выбросила в сторону руку. Теперь её смуглый палец с ногтем, покрытым алым лаком, указывал на дверь.
- Уходи, - в её спокойном голосе явственно послышалась угроза. На меня же вдруг напали отчаянная наглость вкупе с полушизофреническим весельем. Впрочем, любой на моем месте, наверняка, пришел бы в восторг от собственной проницательности. Еще бы! Догадалась! Опять до всего дошла своими личными заурядными мозгами!
- Не уйду, - я закинула ногу на ногу и аккуратно расправила юбку, собрав с неё обрывки ниток, - потому что мой друг - на самом деле, не только друг, а оперуполномоченный отдела по расследованию убийств. Правда, здесь он, как частное лицо, но это только пока. А женщину эту, если вы ещё не знаете, задушили. И поэтому в ваших же интересах рассказать все, как было...
Хотелось бы мне иметь такую же здоровую нервную систему! Ни один мускул на лице Гаянэ не дрогнул, разве что улыбка едва заметно поблекла.
- Я ничего не знаю ни про какое убийство, - сказала она негромко. - Ты зря не сказала мне все с самого начала.
- А что было бы, если б сказала?
- Ай, не нужны мне неприятности с милицией! - осторожные шаги в холле стихли, как будто человек, споткнувшись, остановился. - Я не делаю ничего дурного, и не помогаю дурным людям... Скажи, чего ты хочешь?
- Хочу, чтобы вы мне помогли... Елизавета Васильевна инсценировала беременность, чтобы никто в Михайловске не догадался о том, что ребенок приемный, так?
Гаянэ кивнула, достала из подставки фиолетовый фломастер и как-то отрешенно начертила на маленьком листке бумаги несколько неровных линий.
- Она и с работы уволилась заранее для того, чтобы не предоставлять больничный лист или справку... в общем, то, что нужно для оформления декретного отпуска? Просто так её никто бы не уволил - пришлось разыграть ссору?
- Все знаешь - зачем ко мне пришла? - хозяйка отложила исчерченный листочек в сторону и взялась за другой.
- ... Отказного ребенка взяли из Московского дома малютки, привезли в Михайловск. Все шло нормально, никто ничего не подозревал, пока не появилась эта женщина? Ей нужны были деньги, и Елизавета сначала заплатила?
- Сначала! Она платила ей четыре раза! Шубу продала, кольца продала, серьги - все!
- Эта женщина раньше жила в Михайловске, или просто давно знала семью Шайдюков. Ее звали Галина Александровна Баранова...
- Э, подожди! - Гаянэ вскинула правую руку в протестующем жесте, одновременно послюнила палец левой и достала новый листок из пачки. - Имени я не знаю, в моем доме имен врагов не называют. Знаешь имя - знаешь зло, а все зло потом на меня перейдет. Я и так ночами мучаюсь, голова раскалывается. Думаешь, это легко - людей лечить?
- Но она, по крайней мере, была такой, какой я её вам описала? - я быстрым движением смахнула челку со лба и почувствовала, что лоб вспотел от волнения. - Немолодая? Короткие рыжеватые волосы? "Химия" выкрашенная хной? Лицо в морщинах, но, в общем, ухоженное?
- Да. Лиза приносила мне фотографию.
- И у вас эта фотография есть?!!
- Нет, - она улыбнулась самой светлой, самой обворожительной улыбкой, и золотые коронки на её зубах холодно сверкнули. - Я отдала карточку обратно. Сразу отдала. И сказала, что делать ничего не буду, потому что Лиза была сильно злая. Она хотела её не просто наказать, она убить её хотела...
Она хотела её убить. Так хотела, что боялась брать в руки обычный кухонный нож. Резала на разделочной доске говяжью печень и ясно представляла, как холодное лезвие с хрустом входит в дряблую кожу, легко рассекает желтый жир и замирает там, внутри, дожидаясь, пока погаснет крик. Она слышала этот крик, этот хрип умирающей женщины так явственно, что начинало звенеть в ушах. Тогда Лиза доставала из холодильника настойку валерианы, капала в рюмку "дежурные" сорок капель, садилась на табуретку, запрокидывала голову и залпом выпивала. За окном шел снег, едва заметно покачивались облетевшие клены, а в окнах соседних домов горел свет. Она прижималась лбом к холодному стеклу, чувствовала, как на месте соприкосновения набухает капля влаги, стремительно стекает вниз. Как слеза? Странно, но она совсем не могла плакать. Только смеяться - коротко, сухо, страшно. Сама слушала свой смех и почти испуганно думала: "А вдруг это уже не шутки? Вдруг я, на самом деле, начинаю сходить с ума? И этот кухонный нож. И распластанная говяжья печень на столе"... Вряд ли она, на самом деле, смогла бы воспользоваться ножом, если бы такая необходимость возникла. Только не нож. Слишком страшно, грязно, гадко... "Снотворное? Что-нибудь из пресловутых препаратов группы "А", которые, как говорит Анатолий, хранятся в специальных сейфах?.. Но не звать же, в самом деле, эту стерву на ужин? Или позвать?.. Господи! Да что же это?! Разве это может быть всерьез?!"
Лиза поднималась и начинала ходить по кухне из угла в угол. Туда-сюда, туда-сюда. "Как загнанный зверь? Если бы! Как тупой, бессмысленный и беспомощный маятник!.. Еще эта печень! Кому приспичило есть на ужин печень? Есть картошка, есть копченая скумбрия. Квашенная капуста, в конце концов!.. Выбросить печенку кошке? Лучше сразу в мусорное ведро. "Мы же персидской породы! Мы же сырое не едим!" Так и будет валяться скользким окровавленным куском между мисками и кошачьим туалетом".
Откуда взялась эта женщина? Почему она возникла именно теперь - через четырнадцать лет? Все понятно: тяжелая жизнь, экономическая ситуация в стране, зарплаты маленькие, пенсии задерживают. И ещё бесплатные рецепты грозятся отменить... Да, именно про эти чертовы бесплатные рецепты она сказала в первый раз, когда они сидели в кафе. Лиза тогда даже не успела испугаться. Да что там - почти обрадовалась, вспомнив вдруг её лицо. У неё всегда было такое простое, располагающее лицо... Глупо! Господи, как глупо!
Лиза возвращалась тогда из универмага, там открыли ювелирный отдел, и она хотела посмотреть колечко для Анечки - какое-нибудь совсем простое, но изящное. Подарок на четырнадцатилетие. У девочки красивые пальцы: надо привыкать носить украшения.
- Лиза! - окликнули из толпы. Именно "Лиза", а не "Елизавета Васильевна". - Лиза!
Она обернулась. На автобусной остановке стояло человек десять-двенадцать. Все изнывали от жары, потому что октябрьское солнце палило неприлично по-летнему. Но жарче всех было, конечно, этой женщине. Она едва не дымилась в своем бирюзовом пальто на синтепоне - глупом, кургузом пальто, отделанном по краю воротника и манжет полосками темно-зеленой ткани.
- Лиза! - повторила женщина, неуверенно улыбаясь. И она узнала её. Узнала это простое лицо, эти короткие жесткие волосы - теперь подкрашенные хной, и особенно, эту улыбку.
- Вы? Здесь? В Михайловске? - она подошла, толком не представляя, как себя вести. Та рассмеялась:
- А что такого? В Михайловске ведь - не в Париже. Это по Парижам с нашими доходами не больно разъездишься... Ну, как ты? Как девочка?
Тогда Лиза почувствовала первый укол страха - легкий, едва различимый:
- Девочка? Девочка нормально. Большая уже... А вы? У вас здесь родственники?
- Слушай, пойдем в кафе посидим? - неожиданно предложила женщина. Покушаем, поговорим. Когда ещё увидимся? Может и не встретимся больше. А мне так интересно про Анечку послушать, я почему-то её из всех детишек запомнила.
- Откуда вы знаете, что её зовут Анна?
- Так ты же говорила! - она мелко рассмеялась и, взяв Лизу под локоть, повела её от остановки. - Сразу ведь говорила, что Анечкой назовешь? Забыла уже все? Эх, мать-мать! Клееночки то хоть не растеряла, которые я для тебя самолично подписывала?
Маленькие кусочки оранжевой медицинской клеенки с марлевыми завязочками. И размашистой надписью: "Шайдюк Е.В, девочка, вес 3600, рост 52 см"... Дальше дата, и ещё какие-то цифры... Они лежали в коричневой кожаной сумке вместе с документами, и Лиза прекрасно помнила, как их отдали ей вместо других - тех, что, на самом деле, были привязаны к запястьям и ножкам крошечной девочки.
Кафе оказалось паршивым. Бывшая "Блинная", в которую Лиза заходила за всю жизнь раз или два, и то лишь потому, что надо было срочно перекусить, а "Блинная" находилась совсем рядом с автобусной остановкой.
Они сели за столик возле окна, заказали по овощному салату, по жюльену из грибов и по чашке кофе. Платить полагалось сразу. Лиза полезла было за кошельком, прикидывая следует ли рассчитаться за старую знакомую, или пусть лучше каждый платит сам за себя. Но та неожиданно попросила официантку:
- Меня за двоих рассчитайте, пожалуйста.
- Пожалуйста, - официантка равнодушно пожала плечами, хотя её, наверное, несколько удивило это желание. Все-таки Лиза, как-никак, была одета в дорогой итальянский плащ и полуботинки, и в ушах у неё поблескивали бриллианты, тогда как её приятельница в своем синтепоновом пальто и растоптанных сапогах выглядела типичной немолодой и небогатой тетушкой, отправившейся на мелкооптовый рынок за продуктами.
Салат съели в молчании, в молчании приступили к жюльену. Лиза все острее ощущала тревогу, почти страх.
- Так как же Анечка? - спросила, наконец, женщина, аккуратно промокая губы салфеткой, - так и не знает, что ты ей - не родная мама? Пора уже, наверное, сказать, как ты думаешь? А то девица то уже большая, глядишь замуж засобирается, забеременеет. В консультации спрашивать начнут, какая наследственность, не болел ли кто диабетом... Ну да, ты ведь этого всего не знаешь!
- Ане четырнадцать лет, - Лиза отодвинула металлическую чашку с жюльеном в сторону. - Ей ещё рано думать о замужестве. И, мне кажется, совершенно ни к чему знать о том, что не мы - её родители. Насколько я помню, и мать, и отец были совершенно здоровы?.. Не понимаю, к чему вы завели этот разговор...
- Да ни к чему! Так просто. Не хочешь - конечно, не говори. Ты мать тебе и решать.
"Почему я не расплатилась? Почему позволила заплатить ей?" - думала она, разглядывая эти жесткие рыжеватые волосы, эти губы, до отвращения аккуратно подкрашенные кофейной помадой, эти светлые узкие брови. - "Сейчас было бы так просто встать и уйти, и бросить ей в лицо: "Прощайте. У меня нет времени на пустые разговоры!".. Уйти, конечно, можно и теперь, но этот проклятый салат, этот жюльен... Оставить на столе деньги? Ну, конечно!"
Она торопливо достала из сумочки кошелек, раскрыла среднее отделение для больших купюр, выложила на стол сотню.
- Обижаешь, - запротестовала женщина. - Ну, зачем ты меня обижаешь? Я же от чистого сердца хотела тебя угостить, хотя для меня это, конечно, деньги не малые, а ты мне подачку через стол швыряешь... Конечно, что тебе какая-то сотня? И сама в золоте, и Анечка, наверное, ни в чем не нуждается. А я деньгам счет знаю, зарплата у меня копеечная, рецепты вот бесплатные грозятся отменить...
- Сколько вы хотите? - побелевшими губами спросила Лиза. Та ответила. Совершенно спокойно, потому что обдумала все заранее. И Лиза кивнула, и не упала в обморок от страха, и заставила себя изобразить легкую брезгливость. И небрежно бросила:
- Я вам заплачу...
Она чувствовала. Она всегда чувствовала, что именно этим кончится. Плохие сны снились ей ещё тогда, когда ничего не было ясно. Лиза с тревогой ждала очередных месячный, страстно надеясь, что, на этот раз, они, наконец, не придут, и видела по ночам человека в темной одежде, который уносит от неё окровавленного младенца. Сильно болело в низу живота. Во сне она понимала отчего это. Она только что родила, так и должно болеть. Но почему человек уносит необмытого ребенка? Почему он не заворачивает его в пеленки? Почему?
Днем боль не уходила. Только притуплялась. "Патологии не вижу!" пожимала плечами врач-гинеколог. "Я не могу сам тебя осматривать", говорил Анатолий. Она терпела, пока однажды не упала в обморок. И тогда гинекологиня, наконец, "прозрела", в ужасе ахнув: "Боже мой! Такая миома! В вашем возрасте!"
Лиза сдала все необходимые анализы, в том числе, и образец тканей на цитологию, и стала ждать. В толпе она теперь почему-то все чаще слышала разговоры о раке, видела людей с круглыми, лоснящимися опухолями на шее или возле мочек ушей. Она не могла не думать об опухоли, растущей внутри нее. Растущей вместо ребенка, которого она так хотела. А потом книга по онкологии появилась на столе у Анатолия. И тогда она забилась в истерике и закричала, что умрет. Он успокаивал, гладил по голове и, словно бы нечаянно, ощупывал лимфатические узла. Лиза чувствовала, понимала и от этого боялась ещё больше.
Результаты анализов пришли через две недели. День в день. Выписку ей не показали, зато показали мужу. А ей просто сказали, что необходима операция. Ничего страшного. Обычная операция, тысячи женщин через это проходят. Но ей было двадцать девять лет, и она отчаянно не желала причислять себя ни к тысячам, ни к миллионам. Анатолий тогда снова начал курить, недокуренные "бычки" валялись по всей квартире. Лиза говорила: "Если все обойдется, мы обязательно разведемся. Ты не должен жить с калекой. Я буду - не женщина и никогда не смогу родить. Ты это знаешь". "Я женился на тебе не из-за того что польстился на твою потенциальную плодовитость", - отвечал он и снова тянулся за зажигалкой. Шутки у него получались все менее и менее смешными...
А потом все, и в самом деле, обошлось. Она наблюдалась в онкологии еще, наверное, полгода. Потом с ней торжественно простились и пожелали никогда больше не возвращаться. Впрочем, это было только пожеланием, а наверняка она знала только одно большое "никогда", рассыпающееся на тысячу маленьких: её никогда не привезут по "Скорой" в роддом, никогда не прокричат в самое ухо: "Тужьтесь, женщина! Тужьтесь!", и никогда не поздравят: "С дочкой вас, мамаша! Смотрите! Любуйтесь! Какая красавица вся в мать!"
Лиза почти не плакала. Она просто жила с этим "никогда". До того самого дня, когда Анатолий однажды спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48