– Как это с вами случилось, Дэниел? – спросил он.
– Мой самолет упал в море, и я упал туда же вместе с самолетом.
– Вам повезло, что вы остались в живых.
– Да, мне действительно повезло, Том. Очень повезло.
– Вас нашли сразу же?
– Нет, только через пять дней.
– О Боже! И вы пробыли пять дней в море с раненой ногой?
– Я не знал, что у меня ранена нога, Том. Я, к счастью, вообще ничего не знал, пока болтался в море. В этом мне тоже повезло.
– Надеюсь, вы не потеряли ногу?
– Нет, нет, нога все еще моя, – Дэниел с улыбкой похлопал себя по колену. – Но они вставили в нее железные шурупы – два посередине и два наверху. Они сказали, что, когда шурупы вынут, нога снова будет сгибаться.
– Еще раз хочу сказать, что вам очень повезло.
– Да, Том, мне в самом деле очень повезло. Вы даже представить себе не можете, как мне повезло.
– Вы еще долго пробудете в госпитале?
– Думаю, еще две-три недели. А потом меня пошлют тренировать пилотов. Когда я поступил в армию, никак не могли решить, послать ли меня самого летать или отправить обучать других. Что ж, получается, что мне удастся поработать в обеих областях.
На этом формальный разговор был окончен, и Том понял, что пришло время перейти к теме, которая волновала обоих. Встав, он нервно прошелся по комнате и остановился у камина.
– Я лучше сразу вам во всем признаюсь, Дэниел, потому что это лежит на мне тяжким грузом. Мы все поступили с вами подло и горько раскаялись в этом впоследствии. Что касается меня, могу вам сказать, что мне с самого начала не нравилась вся эта история: мне не хотелось скрывать от Бриджит, что вы были у нас, торопить со свадьбой и так далее. Но обстоятельства были таковы, что мы не могли поступить иначе, – так нам, по крайней мере, казалось. Вы должны это понять, Дэниел: то, что мы сделали, низко, но нас вынудили на это обстоятельства. – Он отвел взгляд от камина и посмотрел на Дэниела. – Питер очень хороший парень, честный и порядочный. На такого человека можно положиться, – продолжал он. – И Питер буквально обожал Бриджит – и до сих пор обожает. Кроме того, они принадлежат к одной церкви – оба католики. Не подумайте, что для меня это имеет какое-то значение, – я вовсе не считаю, что муж и жена должны обязательно исповедовать одну религию; меня бы мало заботило, будь ее муж хоть мусульманином. Но мы должны принимать во внимание и мнение окружающих, а в наших краях до сих пор считают нерушимыми каноны, установленные церковью. Словом, тогда нам всем казалось, что мы действуем во имя всеобщего блага, помогая Питеру жениться на Бриджит. Конечно, как я вам уже говорил, лично у меня были сомнения на этот счет – мне вообще не нравилось, что брак заключается в такой спешке. Но имейте в виду, – он поднял руку и погрозил в воздухе пальцем, – имейте в виду, Дэниел, то, что я сказал о Питере, остается в силе. Он замечательный человек и ради Бриджит готов на все. Может, мы были не совсем правы восемь лет назад, но это не меняет сути дела. Надеюсь, вы меня поняли.
– Я вас прекрасно понял, Том, не волнуйтесь. То, что было, – прошло. Поэтому давайте оставим эту тему и забудем о неприятностях.
– О, все это не так просто, как вы говорите, Дэниел. По-моему, эту тему еще рано оставлять, потому что неприятности только начинаются.
– Это всего лишь ваша точка зрения, Том.
– Да, это моя точка зрения, и я знаю, что она правильна. Послушайте меня, Дэниел: я не собираюсь позволять ни вам, ни кому бы то ни было вмешиваться в жизнь Бриджит. В ее жизнь уже и так слишком много вмешивались, девочка заслужила немного покоя. Тем более что сейчас вообще не время для перемен. Знаете поговорку: «Жизнь коротка». По-моему, она как нельзя кстати в военное время. Помню, моя мать всегда говорила: «Сегодня ты здесь, завтра тебя нет». Во время войны мы можем сказать: «В эту секунду ты здесь, а в следующую тебя уже нет». Мы не можем быть уверены, что доживем хотя бы до завтрашнего дня.
– В этом вы абсолютно правы, Том, – согласился Дэниел.
Том склонил голову набок и прислушался.
– Кажется, она пришла. Ладно, я вас пока оставлю, – сказал он, направляясь к двери. – Вы не откажетесь от чая, Дэниел?
– Не откажусь, если не затрудню вас.
– О, конечно, не затрудните, Дэниел. Мы всегда вам рады.
Том вышел из комнаты, и Дэниел услышал, как он тихо переговаривается с кем-то в зале. Через минуту вошла Бриджит. На ней было легкое светло-салатное платье в мелкий цветочек. Синева ее глаз казалась очень густой, на губах играла едва заметная улыбка, а короткие волосы слегка вздрагивали при каждом ее шаге – они были пушистыми и мягкими на вид, как волосы ребенка, только что вымывшего голову. Когда она была рядом, он встал ей навстречу и взял ее руки в свои.
– У тебя все в порядке? – спросил он почти шепотом.
– Да, да, все в порядке. – Ее голос тоже был очень тих.
Они посмотрели друг на друга, потом он спросил:
– Вчера вечером… была очень неприятная сцена?
– Да. Да, это было очень неприятно.
– У меня тоже был сегодня с ними не слишком приятный разговор. Сначала с Кэтрин, потом с Томом. Я хотел сразу же сказать твоей матери: «Давайте не будем говорить об этом, ведь все в прошлом». Но, я думаю, мы оба испытали облегчение, обо всем поговорив.
– Мой отец ничего не знал о письмах, Дэниел. Я все утро думала, что непременно должна тебе это сказать.
– Он правда ничего не знал о них?
– Он не знал, Дэниел. Если бы он узнал, он бы ни за что не позволил им этого сделать. Это все проделали моя мать и тетя Кэти, и мне кажется, что инициатива исходила от тети Кэти.
– Я в этом не сомневаюсь, Бриджит.
– Но я все равно люблю ее, я ничего не могу с собой поделать.
– Ты и не должна переставать ее любить. К чему таить зло?
Она слегка наклонила голову.
– Дэниел, – проговорила она срывающимся голосом. – Какой же ты добрый, Дэниел!
– Ты плохо меня знаешь, Бриджит, – усмехнулся он, но его голос тоже звучал нетвердо. – Я какой угодно, только не добрый. Я очень эгоистичен и… и безжалостен, когда это необходимо. И я не собираюсь меняться. На этот раз я добьюсь того, чего хочу, и ничто не сможет меня остановить. В этом смысле я похож на моего прадеда. Так что знай, Бриджит, – на этот раз страхи тети Кэти будут оправданы.
– Дэниел… Дэниел… – Она покачала головой и облизала губы. Говорить ей стоило усилия. – Я не помню, где я была и что я делала целый день, потому что я все время думала о тебе. Не знаю, как мне удалось вести уроки… Еще вчера я жила по чистой инерции, просто потому, что должна была жить. Я делала то, что от меня требовалось: преподавала в школе, спешила домой, ухаживала за тетей Кэти, вскакивала ночью с постели, когда включались сирены… И все дни были похожи один на другой. Я жила как автомат, не как человек, и это нельзя было назвать жизнью. Так было еще вчера, а сегодня я могу сказать, что наконец живу на самом деле.
Она взяла его руку и импульсивным движением поднесла к губам.
– Любимая, – прошептал он, прижимаясь щекой к ее щеке. Потом добавил чуть громче: – Ты не против, если мы оба уйдем сейчас же отсюда? Мы можем доехать на автобусе до холма, а там пройти пешком. Оттуда не больше пятнадцати минут ходьбы до усадьбы. Я взял на сегодняшний вечер специальный пропуск и могу вернуться в госпиталь очень поздно. Я потом сяду на поезд, который отходит в десять с минутами из Джарроу. Так ты согласна?
– Да, Дэниел, – ответила она безо всякого колебания.
Подняв на него глаза, она увидела, что он прикусил нижнюю губу, словно стараясь сдержать крик радости. Когда он схватил ее за подбородок и повернул ее лицо к себе, сила, с которой он это сделал, удивила их обоих.
– Прости, Бриджит, – сказал он, тут же отпуская ее. – Я сделал тебе больно?
Она отрицательно покачала головой. Заслышав шаги за дверью, прошептала:
– Кажется, они идут сюда.
Когда Кэтрин и Том вошли в комнату, Дэниел уже отвернулся от Бриджит и садился на стул, но Бриджит не сдвинулась с места и продолжала стоять рядом с ним. Поза дочери сказала Кэтрин больше, чем могли бы сказать слова, – казалось, Бриджит всем своим видом заявляла: «Знайте, знайте, что это так!» И Кэтрин мысленно обратилась к дочери: «Но ведь так нельзя, Бриджит. Ты не можешь этого делать. Ты замужем за Питером, и развод для вас невозможен, потому что вы оба католики. Если ты уйдешь от Питера, то будешь жить в грехе до конца своих дней. Нет, Бриджит, нет…»
Кэтрин вовсе не считала свой образ мыслей ханжеским. Она действительно верила, что развод дочери будет грехом перед Богом и покарается Им. Если бы речь шла только о том, чтобы пренебречь общепринятыми правилами, она, быть может, и смогла бы с этим смириться, – но гнева Господнего она боялась более всего на свете. Кэтрин воспитывалась в католическом монастыре, а ее отец был рьяным католиком, поэтому она верила каждому слову католической доктрины и имела очень точное и не подлежащее сомнению представление о грехе и о наказании.
– Тебе будет тяжело пройти весь этот путь пешком, – сказала Бриджит, когда они вышли из автобуса на вершине холма, откуда была видна длинная дорога, ведущая в Гринволл-Мэнор.
– Пустяки. – Дэниел взял ее под руку и притянул поближе к себе. – Здесь не больше мили, а врачи сказали, что мне надо ходить и тренировать ногу.
Вместе они медленно спустились с холма и направились по дороге в Гринволл.
Они шли молча. Оба знали, почему они идут в усадьбу, – им необходимо побыть вдвоем. Их давнее желание остаться наедине друг с другом наконец, по прошествии восьми лет, осуществлялось, и Гринволл был единственным местом, где они чувствовали себя свободно. Дома у Бриджит у них не было возможности даже спокойно поговорить: в любую минуту в комнату мог войти кто-то из ее родных. А бродить вместе по городу они не могли, – в Шилдсе слишком хорошо знали миссис Бриджит Конвэй, школьную учительницу, и, если бы ее увидели на улице в обществе мужчины, который не являлся ее мужем, поднялся бы ужасный шум. Дэниел шел, прихрамывая, и каждый его шаг причинял Бриджит неудобство; идти с ним под руку было трудновато, но Бриджит желала, чтобы эта прогулка длилась вечно.
Все в душе у нее ликовало – именно ликовало, потому что она не смогла бы назвать иначе, как ликованием, это восторженное, беспокойное чувство, которое переполняло ее со вчерашнего вечера. Она чувствовала себя как девчонка, влюбившаяся впервые в жизни и переживающая самые первые минуты своей безрассудной, безоглядной любви. Ее любовь к Дэниелу, родившаяся восемь лет назад и продолжавшая жить все эти годы, сейчас словно рождалась заново, – но он и был ее первой любовью, первой и единственной любовью ее жизни.
– Они пытались помешать тебе пойти со мной? – спросил Дэниел, когда они уже подходили к усадьбе.
– Нет.
– Но они знали, что мы идем в Гринволл?
– Я не сказала им, куда мы идем. Я просто сказала, что должна выйти.
Они снова молчали, потом он тихо сказал:
– Я не могу поверить, что это происходит на самом деле.
– Думаешь, я могу в это поверить? – отозвалась она.
Когда они дошли до ворот усадьбы, она заметила, что деревьев на подъезде к дому больше нет.
– Они выкорчевали деревья?
– Да. Это единственное полезное дело, которое сделали здесь эти военные, – я сам собирался расчистить место перед домом. Они убрали все деревья и со двора – оставили только ряд деревьев там, где заканчивается моя земля. Кроме этого, они ободрали всю обивку со стен внутри, исписали своими именами перила лестницы и разбили все, что только было возможно разбить. Но что поделаешь, на то они и военные.
Когда они направились по подъездной аллее, по обеим сторонам которой на месте деревьев теперь стояли тяжелые военные автомобили. Бриджит посмотрела на большое серое строение перед ними. Большая часть окон в доме была побита, а от построек во дворе, как ей уже говорил Дэниел, осталась лишь груда обломков.
– Как жаль, – прошептала она.
– Не волнуйся, все это можно построить заново, а дом отремонтировать.
Она заглянула ему в лицо и, немного помолчав, спросила:
– Почему… Почему ты не продал усадьбу, если не жил здесь?
– О, у меня было много причин, чтобы не продавать ее, – ответил он с улыбкой. – Во-первых, моя мать очень радовалась тому, что у нас есть поместье в Англии, куда можно съездить отдохнуть и пригласить всех родственников. Она уже видела себя в роли хозяйки, принимающей здесь всю нашу родню. Должен тебе признаться, однажды у меня возникло желание продать усадьбу, но моя мать ни за что не позволила бы мне это сделать – или сама купила бы ее у меня. Понимаешь, я купил усадьбу на свои собственные деньги, у меня был небольшой личный капитал. Мой дед еще давно разделил нашу долю участия в судостроительном заводе между всеми нами, и я взял свою часть деньгами, поскольку, как ты знаешь, предпочел не заниматься бизнесом. В общем, я решил оставить себе усадьбу и Робсонов вместе с ней. Помнишь Робсонов, Вилли и Мэгги? Они были здесь до тех самых пор, пока не вселились военные, и очень помогли мне в организации ремонта. Вилли нанял маляров и обойщиков и следил за тем, как они обновляют стены. Дом отремонтировали так, что он был как новый. К сожалению, вся эта работа прошла даром. Когда я увидел, во что превратился дом сейчас, я чуть не лишился чувств.
– Значит, ты… ты приезжал сюда и до войны? – Она удивленно смотрела на него.
– Да, я был здесь сразу же после того, как развелся с женой, в июне тридцать девятого.
– Но почему… – Она запнулась. – Почему ты не пришел к нам тогда, Дэниел?
– Вот именно: почему я не пришел к тебе тогда? По правде сказать, я знаю ответ на этот вопрос, и этот ответ не делает мне чести. Я в то время пил не просыхая, Бриджит. Я каждую ночь засыпал с мыслью, что назавтра пойду к тебе, но поутру снова прикладывался к бутылке. У меня было очень погано на душе. Мой брак… Я сделал несчастной ни в чем не повинную женщину. По крайней мере она была несчастлива в течение двух лет, пока была моей женой, потому что я был несчастлив. В любом случае я пробыл здесь всего четыре дня. Ты можешь себе представить, что бы говорили твои близкие, если бы я явился к вам в пьяном виде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49