— Э! Да о чем же я думаю! — пробормотал прегонеро. — Вот и прекрасно! Она приютит его до завтра, а я сбегаю за доктором! Она должна помочь ему из человеколюбия! Сеньор, как вы себя чувствуете?
— Я думаю, что смогу идти, если вы меня поддержите, — отвечал Антонио, собрав свои последние силы, чтобы встать.
— Вы чертовски слабы, сеньор. Пойдемте со мной. Я отведу вас здесь поблизости в один дом, а сам сбегаю за доктором.
Антонио, очевидно, находился в таком положении, что ему было решительно все равно, куда идти; он только смутно сознавал, что здесь ему не следовало оставаться.
— Держитесь за меня, сеньор, — продолжал прегонеро поддерживая Антонио и помогая ему подняться. Мнимый патер, должно быть, сильно страдал, он совсем не мог держаться на ногах.
Прегонеро обхватил его своими сильными руками.
— Так хорошо? — спросил он.
Антонио утвердительно кивнул головой. Он попытался идти, и это удалось ему. Машинально переставляя ноги, он потихоньку шел вперед с помощью прегонеро. Голова Антонио тяжело склонялась ему на грудь, и было видно, что он страдал сильней, чем можно было подумать. У него хватило силы воли, чтобы скрыть свои страдания, но он не мог пересилить овладевшего им оцепенения. Он не спрашивал прегонеро, куда тот ведет его, у него не было сил думать об этом.
Прегонеро завернул с ним на улицу Сиерво; казалось, что он вел умирающего.
Навстречу им из салона дукезы высыпали веселые гости — смеющиеся девушки, подвыпившие мужчины, но никто почти не замечал Антонио и прегонеро, а если кто и видел их, то смеялся над несчастным, принимая его за пьяного. Да это было и понятно!
Салон дукезы опустел, и слуги уже собирались закрыть высокие, большие двери подъезда, когда Антонио со своим покровителем подошел к дому.
— Эй, вы, подождите! — вскричал прегонеро. Слуги удивленно посмотрели на него.
— Что вам нужно? — спросили они. — Мы должны запереть двери.
— Пустите нас!
— Этого мы не можем сделать. Что вам угодно? — снова обратились слуги к прегонеро, заслоняя собою дверь. Салон закрывался, да и кроме того, прегонеро казался им не самым подходящим гостем.
— Пустите, мне нужно оставить здесь этого сеньора!
— Зачем? Сеньор, кажется, пьян или ранен. У нас не приют! — закричали слуги, стараясь не пропустить прегонеро. — Этого еще недоставало! Живей, запирайте двери!
— Я говорю вам, что мне нужно войти! — настаивал прегонеро, протискиваясь с Антонио в дом.
— Что тут такое? Что за шум? — раздался спокойный, но вовсе не повелительный голос.
— Пожалуйте сюда, сеньор Ребрамуро, посмотрите, — вскричали слуги в один голос, — вот этот человек протиснулся сюда с пьяным или раненым, Бог его знает.
— Разбудите дукезу, если она уже спит, — приказал прегонеро, — я отвечаю за это! Вот он снова падает в обморок! — воскликнул прегонеро, почувствовав, что Антонио вдруг потяжелел и выскользнул из его рук на пол. — Разбудите дукезу, она должна приютить этого несчастного на ночь, пока я сбегаю за доктором.
Худощавый пожилой человек, названный людьми Ребрамуро, подошел к необычным посетителям.
— Я пока поручаю его вам, — обратился к нему прегонеро, — проследите, чтобы он снова не очутился на улице. Я скоро вернусь.
— Кто же это? И отчего вы принесли его сюда? — спросил Ребрамуро.
— Я не знаю его, но дело не в этом. Вы разве сами не видите, что он нуждается в помощи? А почему я привел его сюда, это вы сейчас узнаете. Во-первых, я знаком с дукезой; доложите ей, что пришел прегонеро. А во-вторых, я пошел сюда, думая, что здесь еще открыто.
Худощавый старичок нагнулся к Антонио, лежавшему на полу без сознания.
Ребрамуро внезапно всплеснул руками.
— Пресвятая Мадонна! — воскликнул он. — Если я не ошибаюсь, это тот самый юноша… Да, да, это тот самый сеньор Антонио, который однажды сослужил мне такую службу!..
Так говорил управляющий дукезы, в котором читатели, вероятно, узнали уже нашего старого знакомого Арторо.
— Тем лучше, — возразил прегонеро, — тем более вы обязаны отплатить ему тем же и позаботиться о нем!
— О, я непременно это сделаю! Хоть я и не хозяин здесь, но надеюсь, что сеньора дукеза не прогневается на меня за это. Бедный юноша!
— О дукезе не беспокойтесь, — заметил прегонеро, — с нею мы договоримся. Ничего другого нельзя было придумать. Куда же его перенести? Я пришлю сюда доктора, и там уж вы присмотрите за сеньором. Я свое сделал.
— Но что же с ним случилось? Его невозможно привести в чувство! — жаловался Арторо.
— Два негодяя напали на него на улице Гангренадо, а я проходил мимо и выручил его. Должно быть, они порядком его помяли. Уложите его где-нибудь поудобней, а я пойду за доктором.
Прегонеро вышел из дома, крайне довольный тем, что ему, наконец удалось так ловко избавиться от этой обузы. Да и дело устроилось удачно, раз управляющий дукезы оказался знакомым сеньора. Прегонеро поэтому ограничился тем, что, отыскав доктора, довел его до дверей салона, а сам отправился домой.
Уже светало. Арторо не посмел тревожить дукезу. Он понимал, что не имеет права приютить у себя незнакомца без позволения хозяйки, но медлить было нельзя, надо было действовать решительно. К тому же незнакомец оказался тем самым Антонио, который защитил его дочь Хуаниту от карлистов и так помог ему! Арторо считал, что помочь этому несчастному — его прямая обязанность.
И, не думая, как примет это дукеза, Арторо приказал унести больного к себе наверх. Помещение управляющего хотя и не было очень просторным, но позволяло удобно устроить несчастного.
Вскоре пришел доктор, присланный прегонеро, и, осмотрев Антонио, посерьезнел, заявив, что у того сотрясение мозга. Он прописал холодные компрессы и полный покой, обещая еще зайти днем.
Хуанита, или Мария Алисия, как ее теперь называли в салоне дукезы, забыв свою усталость, добровольно взялась ухаживать за бедным сеньором Антонио. Воистину трогательно было видеть, как осторожно она двигалась, как заботливо меняла компрессы.
Поспав немного, Арторо сменил свою дочь, чтобы столь же заботливо и преданно присматривать за больным, все еще не пришедшим в сознание. Он делал все необходимое, а сам со страхом думал о том, как объяснит случившееся дукезе.
VIII. Смерть немецкого капитана Шмидта
После того как незаменимый храбрый маршал Гутиерес де ла Конхо погиб в битве при Эстелье, военный министр дон Хуан Сабала сам принял командование войсками.
В его приказе от 21 июля 1874 года из штаб-квартиры Сабалы было сказано:
«Солдаты! В тяжелых, опасных обстоятельствах чувство долга велит мне занять пост главнокомандующего. Великий предводитель маршал Конхо погиб! Его геройская храбрость послужила причиной его гибели. Как военный министр, я не мог никого назначить на этот пост, и поэтому сам принимаю командование над вами с надеждой и верой в вашу воинскую доблесть.
Отечество надеется на нас; оправдаем же его доверие, проявим сплоченность и примерную дисциплину, тогда никакие препятствия, никакие неудачи не остановят нас. И мы, сильные своим единодушием, твердо пойдем к своей цели.
Генерал Хуан Сабала».
Едва ли нужно было подобное воззвание, чтобы воодушевить испанцев на бой. Бесчинства карлистов были настолько возмутительны, что правительственные войска были полны жажды мщения.
Жестокость, какую карлисты проявляли к мирным жителям, к женщинам, пленным и детям, доводила республиканцев до бешенства. Неудивительно поэтому, что республиканцы отвечали жестокостью, не принятой в войнах цивилизованных народов.
Без зазрения совести, с какой-то мстительной радостью убивали карлисты пленных, терзали и расстреливали даже полковых врачей и маркитантов.
Послушаем, как валенсианец доктор Бральо Руес в трогательном письме прощается с матерью и своими сестрами.
Вот это письмо в буквальном переводе:
«Дорогая матушка и дорогие сестры! Сегодня, 17 августа, произведен был смотр пленных и выбрали из нас двенадцать офицеров, меня и несколько сотен солдат. Нас должны расстрелять, мне осталось жить всего несколько минут, и я хочу проститься с вами.
Меня не страшит смерть, но печалит разлука с тобою, возлюбленная матушка, и то, что я оставляю тебя и сестер на произвол судьбы, так жестоко поступившей с твоим единственным сыном. Прощай, матушка!
Прощайте, сестры! Передайте мой последний привет всем друзьям нашим и молитесь за мою грешную душу! Бральо».
Несчастный был расстрелян за то, что лечил раненых! И не он один, а еще многие подверглись той же участи. Действительно, только жестокие, испорченные натуры способны на такие преступления.
Но этим еще не все сказано. Войска карлистов состояли не из самых низших слоев общества. Вначале, действительно, под знаменами Карла VII собирались одни отщепенцы, но постепенно там появились и более достойные солдаты. Среди офицеров было немало образованных, сведущих и опытных людей. Тут было много хорошо обученных и знающих французов, англичан, итальянцев и испанцев. Был ли то пагубный пример дона Альфонса и доньи Бланки или просто желание перещеголять неприятеля в бесчеловечности, но все эти просвещенные иностранцы так же упивались жестокостью, как и самое негодное отребье. Особенно же отличались бесчеловечностью испанцы, перешедшие из регулярных войск под знамена дона Карлоса.
Мы опишем читателям картину, на которой изображена казнь немецкого капитана Шмидта и пленных правительственных войск в лагере карлистов. Зоркий глаз сразу заметит среди последних много весьма выразительных лиц. Они смотрят на казнь совершенно спокойно и даже, можно сказать, с удовольствием. Они следят за расстрелом с интересом, достойным лучшего применения.
Неужели эти изверги не думают, что завтра их может ждать подобная участь, если они попадут в плен к неприятелю, или они так уверены в том, что им удастся спастись от преследования в непроходимых горных ущельях?
Прежде чем приступить к рассказу о том, как немецкий капитан Шмидт был захвачен в плен карлистами, мы постараемся дать читателю некоторое представление об одном испанском племени, участвовавшем в этом деле. Мы приведем здесь описание очевидца, помещенное в одной немецкой газете.
«Из всех племен, населяющих Испанию, — пишет эта газета, племя мараготов едва ли не самое любопытное. У них, как у басков, есть свои обычаи, свой особый национальный наряд, и они никогда не вступают в брак с испанцами. Одежда их состоит из длинного, узкого камзола с широким поясом и коротких штанов до колена. На голове у них неизменное испанское сомбреро с широкими полями. Мараготы, несомненно, потомки тех готов, которые впоследствии смешались с испанскими маврами; само название — мараготы — указывает на это. Готы, как известно, приняли религию, одежду и обычаи мавров, и до сих пор потомки сохранили традиции своих предков.
Но столь же ясно видны в них и черты их степных прародителей. Трудно даже в Норвегии найти столь явный готский тип, какой встречается среди мараготов.
Долго жили они мирно в своем новом отечестве, пока притеснения, которым подверглись они в царствовании Филиппа II в 1568 и 1570 годах, не разбудили их горячую кровь и не подтолкнули к восстанию. Вследствие этого около 120 тысяч мараготов были изгнаны из Испании. В следующее царствование их постигла та же участь, так что почти полмиллиона мараготов эмигрировало из Испании в Африку.
Остатки мараготов рассеялись по Андалусии и Ара-гонии, где их весьма почитают за надежность и честность. Мараготы сильного, крепкого телосложения, но неуклюжи и тяжелы на подъем; лица же их, несмотря на то, что среди них есть и красивые, совершенно лишены выражения. Они говорят медленно, без лишних слов, от них никогда не услышишь шутки или остроумного замечания, что так характерно для испанцев. У них какой-то глухой, грубый выговор, и, слушая их, можно подумать, что это немец или англичанин говорит по-испански. Как правило, они флегматичны и рассердить их довольно трудно, но тем страшнее и опаснее их гнев, чем тише и спокойнее они бывают обычно.
Мужчины вовсе не занимаются земледелием. Занятие это предоставляется женщинам, которые обрабатывают каменистые поля и собирают небогатый урожай. Мужчины же занимаются исключительно перевозкой грузов и смотрят на земледелие как на постыдное занятие. Почти на всех почтовых дорогах Испании можно встретить этих так называемых арриерос. Они возят кладь на мулах. Особенно же часто перевозят грузы через пограничные горы между двумя Кастилиями. Почти вся торговля ведется в Испании мараготами, верность и честность которых настолько общеизвестны, что любой торговец, не задумаясь, доверил бы им доставку целой бочки золота от Бискайского залива до Мадрида. Если же, паче чаяния, что-нибудь произойдет с поклажей, то можно быть уверенным, что марагот-перевозчик здесь ни при чем. Чтобы напасть на марагота, нужна необыкновенная храбрость. Эти люди до последней возможности отстаивают вверенное им добро и часто собственным телом прикрывают его, если пуле случается сразить их, пока они заряжают свои длинные ружья.
При всем том нельзя сказать, чтобы они не были корыстолюбивы. Они берут за транспорт гораздо дороже других испанских арриерос, и всякий, кто вверяет им свое добро, уже знает, что платить придется много. Таким образом, мараготы далеко не бедны и потому не отказывают себе в наслаждениях, которые другим испанцам часто оказываются не по карману; они хорошо едят и много пьют, что немало способствует их тучности. Некоторые из них оставляли после себя громадные имения, завещая их храмам. На восточном портике собора в Асторге и теперь еще красуется скульптурное изображение одного из таких жертвователей. Марагот этот тоже был перевозчиком и пожертвовал на собор в Асторге много денег».
Часть мараготов с необыкновенной верностью, свойственной их племени, служила интересам дона Карлоса. Они были преданы претенденту так же, как и баски.
Раз вечером несколько мараготов, явившись к командиру Себальясу, доложили, что могут сообщить ему весьма важную новость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53