— Да здравствует отец наш Конхо! Вперед! Вперед!
Воодушевленные речью Конхо, пользовавшегося их безграничной любовью и уважением, солдаты, потрясая оружием, требовали, чтобы их тотчас же вели в бой и дали им возможность еще раз попытаться взять приступом батареи.
Возбужденные войска не сомневались в победе. Видя их воодушевление, маршал почувствовал, что смог зажечь их, и с новой надеждой повел их в бой.
— Вперед, дети! — воскликнул он. — Я сам поведу вас. Победа или смерть!
— Вперед! Вперед! Победа или смерть! — повторили за ним тысячи голосов, и войско двинулось за маршалом.
Как буря внезапно разражается, распространяя страх, трепет и смятение, так точно лавиной пошли теперь на неприятеля республиканские войска под предводительством Конхо и Горацио. Маршал смело несся вперед, счастливый тем, что ему удалось воодушевить и поднять солдат, рядом с ним, с восторженной улыбкой, высоко подняв саблю и вполоборота повернувшись к солдатам, летел Горацио. Наконец настала для него желанная минута: он мог достойно пасть на поле чести.
Осаждающие были встречены залпом неприятельских орудий.
— Прощай, Белита! — шептал Горацио. — Прощай, моя возлюбленная! Мы идем на смерть. Я никогда больше не увижусь с тобой.
Снаряды продолжали сыпаться, сея смерть в рядах наступающих. В пороховом дыму солдаты видели перед собой на белой лошади маршала Конхо с высоко поднятой саблей и возле него молодого адъютанта, ретивая лошадь которого взвивалась на дыбы. То были два героя, представлявшие великолепную картину: старик и едва возмужавший юноша, оба они бесстрашно глядели в глаза смерти, оба были впереди всех и вели за собой солдат в самый пыл сражения.
Солдаты пронеслись сквозь горевшее разоренное селение Муро, несмотря на то, что карлисты отчаянно пытались их сдержать. Все патроны были израсходованы. Карлистам приходилось стоять грудью против неприятеля, драться прикладами или вступать в рукопашный бой. Республиканцы теперь так близко подступили к окопам, что рукопашный бой завязался на всей линии.
Отчаявшиеся было карлисты, воодушевленные своими предводителями, опять пошли в атаку, чтобы удержать позицию. Обе стороны бились отчаянно, победа, однако, несомненно стала клониться на сторону республиканцев. Карлисты начинали отступать, а республиканские батареи продолжали свое наступательное движение. Победа республиканцев была несомненна, победа, к которой они так стремились и из-за которой так ожесточенно бились.
В эту минуту маршал Конхо смело бросился в гущу неприятелей. Горацио и другие офицеры последовали его примеру, рубя направо и налево. Знаменосец тоже не отставал от них.
Но вдруг недалеко от Конхо разорвался снаряд, и его ранило осколком в то самое мгновение, когда он ринулся вперед.
Горацио видел, как маршал левой рукой схватился за грудь, смертельно побледнел и покачнулся в седле…
Горацио страшно испугался, он понял, что Конхо ранен.
Карлисты с громким криком бросились вперед.
— Я ранен!.. — воскликнул маршал и упал с лошади.
Горацио схватил лошадь за узду, и в то же время несколько солдат подбежали, чтобы поднять и унести из схватки умиравшего.
Шпага вывалилась из рук маршала, и смерть запечатлелась на челе его, лошадь нетерпеливо заржала и рванулась к своему хозяину, будто понимая, что с ним происходит.
Смерть маршала придала карлистам смелости, и они уже надеялись вернуть потерянное, но солдаты Конхо, страшно озлобленные смертью своего предводителя, с новой силой ринулись на них.
Пока правительственные войска таким образом завершали свою победу, купленную столь дорогой ценой, Горацио сопровождал умиравшего маршала к перевязочному пункту.
Горацио, который желал и искал смерти, остался невредим, а маршал пал вместо него!
Доктора тотчас же осмотрели рану, но здесь уже ничто не могло помочь, и Конхо умер на руках у врачей.
Так с саблей в руке, посреди битвы, ведя своих солдат на приступ, скончался в битве при Эстелье испытанный герой, лучший из республиканских предводителей, добрый отец и покровитель своих солдат, маршал Конхо. Это была геройская смерть, достойная всех его подвигов, смерть, какой, может быть, втайне он сам желал себе.
Битва кончилась. Республиканцы победили. Карлисты были разбиты. Однако эта победа стоила Испании ее лучшего маршала.
Когда, наконец, ночь слетела на поле битвы и прекратилась долгая, упорная битва, а солдаты подошли в последний раз взглянуть на своего маршала, на своего отца и покровителя, который еще за несколько часов перед тем воодушевлял их на битву, восклицая: «Победа или смерть!»
Он победил, но победа эта стоила ему жизни.
С ним вместе полегло столько верных его солдат, что нельзя было и думать о том, чтобы преследовать карлистов и тем самым закрепить положение победителей.
Республиканцы заняли неприятельские позиции и забрали их орудия, но карлисты отступали, сохраняя порядок.
Дата битвы при Эстелье, 28 июня 1874, стала датой смерти великого человека, которого тем сильнее оплакивала страна, что его некем было заменить.
Конечно, в Испании было много хороших генералов и предводителей, но не было среди них такого, кого бы так любили и уважали солдаты, как старого Конхо.
VI. Примирение
Среди раненых, которых носильщики и доктора принесли с поля сражения, находился и капрал Тобаль Царцароза, мужественный и смелый подвиг которого был замечен генералом Мануэлем Павиа. Генерал тут же, на поле сражения, произвел Тобаля в офицеры. Но на что была Тобалю его слава и почести? Он был тяжело ранен и чувствовал, что его смерть близка. Он искал смерти и нашел ее.
Кроме зияющей раны на голове, нанесенной ему Доррегараем, Тобаль еще был ранен пулей в грудь. Доктора объявили, что первая рана хотя и медленно, но заживет, а вот пуля попала в легкое, и поэтому на полное выздоровление рассчитывать нельзя.
Тобаль сам говорил докторам, что для него нет спасения, но он не хотел бы перед смертью долго страдать и потому просит дать ему что-нибудь, что сократило бы ему жизнь и тем облегчило его страдания. Доктора только пожимали плечами, но не смели исполнить его желание, несмотря на то, что считали его весьма понятным и естественным. Им было жаль храброго офицера, иони постарались утешить его тем, что есть надежда и что в таких случаях часто происходят чудеса.
Тобаль Царцароза только холодно улыбнулся на это. На его бледном лице можно было ясно прочесть, что он вовсе не желал себе спасения.
Какое ледяное спокойствие выражало лицо раненого! Казалось, этот сильный человек до того утомлен жизнью, что надежда на нее не могла его радовать.
Сделав ему перевязки, доктора позаботились о том, чтобы в эту же ночь вместе с другими ранеными его перевезли в другое, более безопасное и спокойное место. Близ Логроньо в небольшом селении находился лазарет, куда осторожно повезли раненых и вместе с ними Тобаля.
Тобаль позволял делать с собой все; ни словом, ни звуком не выдал он своих страшных мучений. Тобаль по-настоящему мужественно, безмолвно и терпеливо переносил их. Он был настоящим мужчиной, самообладание его и стойкость были действительно безграничны.
Но тот, кто мог бы наблюдать за ним в эту ночь, заметил бы выражение страдания на его лице и, конечно, приписал бы его ранам. Но гораздо сильней, чем от ран, он страдал нравственно, и на лице его читалось именно это страдание.
Направляясь в лазаретном фургоне с двумя другими ранеными к селению, расположенному близ Логроньо, Тобаль всю эту бессонную ночь думал о Белите, о своем прошлом, о своей любви к этой девушке, которую он нашел в Мадриде дамой полусвета, всем известной красавицей.
Тобаль видел перед собой Белиту, о ней думал он в эту ночь… Ею были заняты его мысли, его сердце. Да, Тобаль так горячо любил Белиту, с такой тоской вспоминал о ней, что эти страдания пересиливали боль от ран. А все же он оттолкнул ее, когда она раскаявшейся грешницей пришла к нему, все же он с презрением отвернулся от нее, когда она бросилась к нему с такой радостью и надеждой.
Тобаль был не похож на других мужчин. Никакие жертвы, ничто в мире не могло бы его заставить протянуть этой вернувшейся Белите, этой покаявшейся грешнице руку примирения. Именно это стало причиной его несчастья, это он ясно понимал теперь.
Находясь при смерти, в ночной тишине жалел ли он о том, что сделал, о том, что не мог заставить себя поступить иначе? Раскаивался ли в том, что оттолкнул от себя Белиту?
Он сам не знал. Он чувствовал только, что любит ее больше всего на свете и что она лишила его счастья.
Тобаль сначала долго искал ее, потом несказанно обрадовался, найдя нгконец, и вдруг узнал, что она теперь принадлежит к тем женщинам, которые кокетничают со всеми мужчинами и шутя вступают в любовные связи.
Это было невыносимо для гордого сердца Тобаля. Он все бы мог пережить, даже ее смерть, только не эту ужасную действительность, которая мучила и терзала его, но все же не уничтожила в нем любви. Самым ужасным было то, что он любил и в то же время презирал ее, видя, что она развлекается и кокетничает с другими, она, которую он любил так давно, так искренно, так горячо. При одной мысли об этом сердце его разрывалось на части, и он ни в чем, нигде не находил покоя.
Тобаль много думал об этом. Он узнал в маркизе де лас Исагасе и в первую минуту поклялся убить его, но потом услышал, что маркиз сам добровольно ищет смерти и собирается на войну.
Это не только примирило его с противником, но и пробудило в нем желание поступить так же. Во всяком случае, смерть Горацио не могла уничтожить прошлого Белиты. Уйдет маркиз, место его займет другой, так думалось Тобалю, который не верил ни обещаниям, ни благим намерениям падшей Белиты.
Но он видел, как прилежно ходила она на работу, и поэтому решил облегчить ей путь к добродетели. У Тобаля были небольшие сбережения. Но они были ему больше не нужны, так как он надеялся, что не вернется. Мы уже знаем, как распорядился он своими средствами. Он передал свои деньги на доброе дело: они должны были помочь несчастной, если она действительно хотела исправиться, противостоять искушениям.
Сделав это распоряжение, Тобаль пошел на войну. В ночь перед сражением, следуя влечению своего сердца, он мужественно простился с Горацио, а теперь его цель была близка, он добился того, зачем пришел сюда: он был смертельно ранен, и дни его были сочтены.
Теперь, когда он был уверен в близкой смерти, перед ним еще яснее, еще прекраснее, чем когда-либо, являлась Белита, и он уже не гнал этих воспоминаний. Теперь все переменилось, и в глубине души его проснулось желание еще раз увидеть Белиту, проститься с ней. Все было кончено: он умирал, и Белита ничего об этом не знала.
Думала ли она еще о нем? Или проклинала его?
Она не подозревала, что Тобаль все еще любит ее и думает о ней, она не знала, что эта любовь сделала его несчастным и что из-за нее он решился умереть.
К утру лазаретный фургон въехал в город, жители которого столпились вокруг раненых, предлагая им еду и помощь.
Тобаль только выпил немного воды с вином — от значительной потери крови его страшно мучила жажда. Потом пришли два городских доктора, сменили раненым повязки, попытались вынуть пулю у Тобаля из груди, но им не удалось ее найти.
Несколько часов спустя раненых повезли дальше, и к вечеру они наконец достигли селения, расположенного неподалеку от Логроньо, в котором находился лазарет.
Однако барак, выстроенный для больных, был уже так полон, что в нем удалось поместить только одного из спутников Тобаля. Другого его товарища и его самого перенесли в сарай, наскоро подготовленный для приема больных и оборудованный всем необходимым.
Вдоль стен были сделаны лежанки из маисовой соломы и мягкого тростника, в сарай нанесли одеял и открыли наверху окошечки, чтобы внутри было побольше воздуха. В этот сарай внесли Тобаля и второго его спутника, положили их на лежанки и оставили лежать без присмотра, потому что лазаретных служителей не хватало. На весь лазарет был всего один служитель, и ему приходилось ухаживать за столькими больными в бараке, что на этих двух, помещенных в сарай, у него не оставалось времени.
Пришел доктор, осмотрел раны и сказал, что завтра вырежет пулю у Тобаля из груди.
Во время операции Тобаль с невозмутимым спокойствием позволял с собою делать что угодно и ни разу, ни одним звуком не выдал своих страданий. Но и в этот раз докторам не удалось вынуть пулю. Она так глубоко вошла в легкое, что нечего было и думать о том, чтобы ее извлечь. Надежды на выздоровление было очень мало. Потеря крови при операции была так значительна, что больной совершенно ослаб.
Доктор вынужден был прекратить свои тщетные попытки. Он с сожалением объяснил двум раненым, что при лазарете находится всего один служитель, поэтому он не может прислать его, хотя они и нуждаются в особом уходе. Доктор прибавил, что он охотно бы сам ухаживал за ними, но у него в бараке столько больных, что он просто не в состоянии это сделать.
Он позаботился о том, чтобы Тобалю сделали новую перевязку и дали обоим раненым прохладительное питье, а потом ушел, оставив их снова одних. Тобаль был очень плох. Он чувствовал, что слабость все увеличивалась и начинался нестерпимый лихорадочный жар. Тобаль надеялся, что смерть скоро избавит его от этих страданий.
Всю ночь он провел без сна. К утру наконец немного успокоился и заснул, но во сне его преследовали и мучили страшные видения. На следующий день снова пришел доктор и сообщил, что нашлась сестра милосердия, которая готова добровольно принять на себя обязанности сиделки. Тобаль едва слышал доктора, он впал в совершенную апатию. Лицо его горело, глаза глядели без всякого выражения, и видно было, что он уже не принадлежит этому миру. Лихорадку невозможно было унять, она грозила совершенно изнурить его, а раны все больше и больше воспалялись. Доктор вышел и скоро вернулся с сеньорой, которая твердой, спокойной походкой шла за ним. На ней было черное платье и такая же вуаль на голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53