Квливидзе с гордостью расправил усы. Толумбаш обрадовался предлогу и провозгласил тост за молодого азнаура, подающего большие надежды в качестве застольника и воина.В Носте Саакадзе возвращался уже поздним вечером и, к своему сожалению, совершенно трезвым. Ни вино, ни разгульные песни, ни пляска молодых дочерей Квливидзе под шумные пандури не могли заглушить в нем тревожные мысли.И Георгий вспомнил, как однажды на охоте он набрел на молодого оленя, случайно попавшего ногой в капкан. В выпуклых глазах оленя отражалась погибающая жизнь, а в трепетных судорогах сквозила обреченность.Такое же состояние сейчас испытывал Георгий. Он не знал, на какую дорогу повернуть коня.Никогда еще не изменял он своего слова. Перед его глазами мелькнули радостные лица месепе, он вспомнил девушку месепе, Русудан, ее порывистое «люблю», вспомнил слезы стариков и торопливое желание всех месепе «пойти за его благородное сердце на любую смерть».И еще вспомнил гордую радость глехи, их надежды и чаяния. Георгий весь сжался: неужели придется выйти на площадь и сказать: «Я пошутил!»Он взмахнул нагайкой. Удивленный конь, стремительно вздыбившись, поскакал по ночному Носте. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Священник погладил вспрыгнувшую на тахту кошку.— Во всем земном пребывает святой дух, возлюбленный богом. Да будет над нами молитва и благословение его. Солнце на веки вечные встает на востоке, заходит на западе. Трава зеленеет весною, умирает осенью, река рождается в горах, впадает в море. Никто не смеет поколебать установленное богом. Сколько мир стоит, существует раб и господин его. Не искушай бога, сын мой! Опасное задумал, но церковь прощает своих заблудших овец.Георгий сумрачно слушал священника.— Значит, не скрепишь мою подпись о переводе месепе в глехи?— О переводе глехи в мсахури тоже не скреплю. Соломон говорит: для мудреца и одного слова достаточно, а я тебя прошу многословно.— Я свое слово сказал, обратно не возьму, к царю поеду просить.— Царь, конечно, может разрешить, но непременно откажет. Из-за месепе не будет против себя Кватахевский монастырь восстанавливать, а отец Трифилий уже собирается просить царя положить предел твоему безумству, монастырские азнауры тоже жалобу готовят, их месепе роптать стали, завидуют. Ты что задумал, сын мой?Георгий, точно сдавленный железными тисками, наконец с трудом произнес:— Я свое слово не могу, отец, обратно взять… Раз обману, никто больше верить не будет.— Церковь тебе поможет, сын мой, сами придут просить, чтобы обратно слово взял. — Заметив удивление Георгия, быстро продолжал: — Так сделаем, никто в обиде не будет. О месепе еще подумаем, богатым глехи можешь мсахурство пожаловать, а бедные и так хорошо смотрят… — Священник благообразно погладил бороду. — Как думаешь с гзири, нацвали и сборщиком поступить?Георгий наконец нашел выход своему гневу: — Все, что в моей власти, для них сделаю! Имущество отниму до последней овцы, за воровство заставлю год даром работать, два года будут по двойной мерке подать платить, потом монастырю пожертвую. Жаль, не могу мсахурства лишить, жаль…— Нехорошо, Георгий, ты — молодой азнаур, лучше милосердие прояви.— Об этом не проси, отец, как сказал, так сделаю, если даже Георгий Победоносец попросит, откажу…Священник пристально посмотрел на Георгия, поправил полы рясы и медленно протянул:— А если на некоторых месепе скреплю твою подпись?..Георгий встрепенулся. Неужели можно избегнуть позорного отступления?.. А монастырь?.. Азнауры?.. Царь?.. Но если церковь благословит, никто против печати и креста не пойдет…— Некоторым, говоришь, отец? Невыгодно, утверди всех, половину имущества оставлю нацвали, гзири и сборщику, половину церкви отдам.Щеки священника покрылись красными пятнами, глаза задернулись дымкой.Он минуту молчал и с сожалением покачал головой!— Всех, Георгий, нельзя, монастырь не успокоится…Молодых месепе переводи в глехи, стариков для отвода глаз так оставь… Им все равно скоро в рай за их мучения на земле… С имуществом гзири, нацвали и сборщика, как сказал, поступи, а в остальном совсем должен простить. — Священник покосился на блестевшую на ковре шашку Нугзара и многозначительно продолжал: — Конечно, азнаур во всем крепко должен свое слово держать… Церковь на себя берет… Старики сами просить тебя будут… Ты уступишь…— А глехи как, отец?— Раз церковь отказывается подпись скрепить, ты ничего не можешь сделать…— За совет и помощь, отец, я всегда буду щедр к церкви. Только решил лучше бедных глехи в мсахурство перевести, а богатые и так хорошо смотрят.Долго после ухода священника Георгий сидел в глубокой задумчивости. Маро тихо приоткрывала дверь, сокрушенно качала головой и снова принималась за прялку.Дато легко спрыгнул с коня, замотал поводья за кол изгороди и поспешно вошел в дом.— Георгий, сегодня хорошая погода, поедем со мной, дело есть.Георгий пристально посмотрел на друга и пошел седлать коня. Выехали рысью. Молча проехали хлопотливую деревню.— В Абхазети уезжаю, Георгий!Саакадзе быстро осадил коня. Долго совещались.— …Вот так, Дато. Здесь скажи — к Нугзару Эристави по моей просьбе поручение везешь, все видели гонца от князя… По дороге осторожней будь. Если кто спросит, зачем в Абхазети едешь, говори: овец абхазской породы купить, большое скотоводство решил в Амши завести, этому тоже поверят… Димитрия не бери, горячий очень, для такого дела не годится, лучше один поезжай…— Георгий, одно слово хочу сказать…— Говори, почему смущаешься?— Не женись теперь… рано… царя спроси. Нино — красавица, волосы золотые, сердце золотое, но иногда золото вниз тянет… тебе сейчас нельзя вниз, еще не крепко наверху сидишь… У царя разрешение спроси.Саакадзе вспыхнул: «От всего дорогого оторвут, все желания опрокинут, скоро себе принадлежать перестану. Но, может, путь к намеченной цели лежит через человеческие жизни?»— Не знаю, как тебе сказать, — начал он вслух, — иногда думаю — жить без Нино не могу, иногда несколько дней о ней не помню. Вчера руки ей целовал, чуть не плакал от любви, а сегодня тебя спокойно слушаю… Вот посмотри, кисет подарила.Георгий вынул кисет, вышитый разноцветным бисером. Беркут странно блеснул в солнечных лучах. На дне кисета Дато увидел золотой локон Нино. Вздохнул, вернул Георгию кисет. Долго молчали…— Думаю, Георгий, постоянную дружину завести… Ты как советуешь?— Непременно заведи. Оружия у нас мало, надо оружие достать. Общее ученье и большие состязания будем устраивать…
Спустя несколько дней, в час, когда в придорожных духанах свирепо шипит на шампурах пряная баранина, когда охлажденное вино готово опрокинуться в глиняные чаши, когда нетерпеливые картлийцы ударами кулаков об ореховые доски настойчиво напоминают о своем аппетите, с Тилитубанских высот по отлогой тропинке спускались два всадника. Их кони напоминали облезлых верблюдов, пересекших Аравийскую пустыню. Всадники по молчаливому уговору не останавливались у больших духанов, откуда неслись веселые голоса и щекочущее ноздри благоухание.— Не печалься, князь, — бодро произнес слуга, — недалеко отсюда, у последнего поворота в Кавтисхевское ущелье стоит недорогой духан «Щедрый кувшин», там поедим.— Хорошо, — сказал Мамука, — но разве в «Щедром кувшине» даром кормят?— Зачем даром? У нас одна монета в кисете звенит. Хаши возьмем, вина тоже возьмем.— Вино возьмем? А обратно под благословенным небом Картли пять дней солому будем кушать?— Солому? Пусть враг наш солому кушает. Я заставлю на обратную дорогу наполнить наши сумки каплунами. С таким условием едем, не мы напросились, а нас умоляли в гости приехать.Мамука хлестнул заснувшего было коня.Князь покачнулся в седле.— Интересно знать, зачем зовет меня хитрый имеретин?— Думаю, недаром «святой» князь нас вызывает.— Не стоит думать, Мамука, сколько раз напрасно думали. Но правду ты говоришь, даром святой князь беспокоиться не любит… Уже приехали, Мамука? Хорошо пахнет, наверно, шампур вертят. Вот мой отец с утра ел шашлык, курицу тоже любил, каплуна непременно резали, помнишь, Мамука?Мамука с достоинством старого оруженосца соскочил на землю и помог князю спрыгнуть, не показав слабости. Темный провал открывшейся двери заполнил тучный духанщик. Над тугим серебряным поясом, подобно бурдюку, трясся живот. Булькающий смех совсем сдвинул заплывшие, похожие на стертые монеты глаза.Юркие мальчишки деловито сновали между тремя посетителями, сидевшими в разных углах духана. Первым вошел Мамука, за слугой, не особенно смело, вошел князь. Он сел на свободную скамью и сбросил башлык.Казалось, никто не обратил на вошедших внимания, но князь заметил пытливые взгляды, брошенные в его сторону.— Дай нам хеши, перцу побольше насыпь, и две чаши вина, не очень кислого, — небрежно бросил Мамука, подойдя к стойке.— Хеши нет, ни с перцем, ни без перца, вино могу дать.— Почему нет? Всегда есть, а сегодня нет? — уже менее развязно спросил Мамука.— Всегда есть, а сегодня собак угощал, последнее вылил…— Как ты сказал?Князь рванулся к стойке.— Как умею, так говорю, нет хаши ни с перцем, ни без перца… Возьми цыплят, возьми молодого барашка с зеленым луком, еще вчера грудь сосал, возьми сациви…— Брось, приятель, это мы дома кушаем, здесь хеши хотим, соскучились, — быстро перебил Мамука.— Тогда дай барашка, жареных цыплят, сациви, — нетвердо начал князь.— Барашка, цыплят, сациви? О, о, какой хороший аппетит, на целый марчили и два танга! Только в моем духане для удобства раньше платят, потом кушают на здоровье.— Ах ты, желудь для свиней! На, спрячь себе на похороны.Князь быстро сунул руку в карман, не менее быстро ее там задержал Мамука.— Не надо, господин, под дудку свиньи танцевать, не хочет заработать, пусть верблюд ему в горло плюнет. Поедем дальше, в духане «Турий рог» покушаем.— В духане «Турий рог» тоже даром не дают.Духанщик раскатисто рассмеялся. На медном подносе мелко задребезжали чашки. Бледный, с сжатыми кулаками, князь навалился на стойку. Мамука тащил его обратно. Духанщик презрительно сунул мясистые пальцы за пояс. Мальчишки, размахивая грязными тряпками, стали возле хозяина.— Чему смеешься, бурдючный черт!Дато Кавтарадзе отшвырнул скамью и медленно подошел к стойке.— Сейчас подай заказанное благородным азнауром, я угощаю! Прошу, господин, к моему столу, — любезно обратился Дато к князю.— Князь Орбелиани привык за себя сам платить, — сказал Реваз.Неожиданно в глубине духана произошло движение.Два посетителя, перегоняя друг друга, спешили к стойке.— Дозволь, уважаемый князь, просить тебя к моему столу.Отар угодливо кланялся.— Окажи мне честь, князь. Давно прислушиваюсь к твоей беседе с жирной обезьяной.Человек, плотно закутанный в черный башлык, махнул рукой по направлению своего стола.Духанщик проворно кланялся, угодливо улыбаясь. Мальчишки бросились вытирать стол. Реваз уныло смотрел на слугу. Мамука гордо выпрямился.— Теперь поздно махать угодливым хвостом, сразу должен был отличить знатного князя от воробья. Мы с князем уже насытились в твоем «Щедром кувшине», в «Турий рог» поедем.— Прошу, князь, к моему столу, я приглашал, не зная твоего громкого имени. Не обижай отказом скромного азнаура, — поспешно вставил Дато, догадываясь об отсутствии денег у Реваза.— Правда, господин, благородный азнаур давно нас приглашал, не подозревая твоей знатности. Окажи азнауру внимание, прими приглашение, — торжественно произнес Мамука. — Ну, а мне, духанщик, дай хаши. Сегодня с первого солнца чего только с князем не ели, а все хаши хотим, соскучились. Дома не кушаем, перед слугами неловко.— Хаши правда здесь нет. Тебе придется с разрешения князя присоединиться к нашей еде.Вскоре на перегруженных блюдах шипели пряные яства. Реваз и Мамука своим необычайным аппетитом могли удивить даже шахских слонов, но сытый Дато, желая скрыть изумление, не отставал от гостей. Наконец вино развеселило мысли, полилась дружеская беседа. Реваз заинтересовался, далеко ли имение благородного азнаура и какой он фамилии.— Имение мое день езды от «Щедрого кувшина». Если на обратном пути благородный князь захочет посмотреть хозяйство царского азнаура, то выпьет вино из настоящего щедрого кувшина.— По делу едешь или так?..Реваз хотел еще раз спросить у Дато имя, но побоялся казаться назойливым.— По делу. Овец хочу купить, решил шерстью торговать. У нас мелкая порода, шерсть не очень мягкая, на одежду не годится. Думал близко найти, месяц шатаюсь, везде одинаковая. Может, в Имерети придется ехать, может, дальше, непременно хочу турскую. У князя Качибадзе турская порода, разбогател. Опять же с курдюками нехорошо, у наших курдюки толстые, а жиру немного. Трудное дело — большое хозяйство, но отец любит, целый день хлопочет.Дато пустился в объяснение достоинств овец разных пород и с удовольствием заметил подавленный вид собеседника.— Хочешь, укажу, где хорошие овцы? — неожиданно вмешался в разговор Черный башлык.— Укажи, спасибо скажу и кувшин веселого вина поставлю, — ответил Дато.— В Имерети хорошая порода, но с абхазской нельзя сравнить. Тоже за овцами еду, в Очамчире думаю купить.— В Абхазети, говоришь?Дато пристально вглядывался в Черный башлык.— Конечно, у кого монет не хватает, и в Гори покупают.— А ты, шут, мой кисет считал? Почему знаешь, сколько монет имею?— Непременно считать нужно? Так знаю, голодный кисет носишь.— Будешь много говорить, узнаешь, чем пахнет в духане пол.Дато угрожающе вытянул похожий на слиток меди кулак.— Зачем нюхать пол, так знаю — твоим кисетом пахнет, а может, и кисета не имеешь, а в платке монеты носишь.— Если это не кисет, то у тебя вместо головы луженый котел на шее вертится.Дато выдернул из кармана туго набитый кисет, ударил им по столу и положил обратно в карман.— Закрытым товаром хвастаешь, азнаур, может, там кочи, — вдруг произнес Отар, — настоящее богатство не стыдится человеческого глаза. Смотри!Отар вынул два туго набитых кисета и выплеснул содержимое на стол. Туманы, марчили и танга звонко подпрыгнули на желтой доске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78