Еще издали, сняв папахи, они униженно пригибались.Георгий нахмурился: кланяются — боятся.Налитые чаши старики приняли от Георгия с благоговением.— Тысяча пожеланий доброму господину.Застенчиво вытерли губы, робко топтались на месте. Георгий с трудом уговорил их сесть. Видимо, не в гости пришли ностевцы, если землю лбом топчут.— Ты теперь большой человек, наверно, в восемнадцатый день луны родился, от тебя зависим, все твои.— Мы понимаем, владетель Носте должен хорошо жить.— Вы понимаете, а я ничего не понимаю. Что вам всем нужно?— По совести владей, Георгий. Конечно, от родителей, друзей тебе неудобно брать, а почему мы должны отвечать?— Но разве я от вас что-нибудь отбираю?— Только приехал… Сборщик говорит, будешь брать, дом тебе надо азнаурский держать… Вот Петре первый богач, у него ничего не возьмешь, а у меня возьмешь… От сборщика прятать трудно было, все ж прятали, а от тебя ничего не спрячешь, хорошо дорогу знаешь.— Хотим по справедливости… Выбраны мы от деревни, хотим по справедливости… У деда Димитрия возьми, у отца Ростома тоже возьми…— Я ни у кого брать не хочу, идите домой.— Первый день не возьмешь, через месяц все отнимешь. Знаем мы… Много кругом азнауров, все так делают, а ты, Георгий, тоже должен так делать… Носте получил…— Носте получил, чтобы друзей грабить?— Друзей не хочешь, а нас можно? Друзья твои сами азнаурами стали, а родители за спины сыновей прячутся, почему мы должны отвечать? По совести бери, Георгий, мы все работаем… По совести, просим.Мириан, Нико и Бакур встали, низко пригнули головы.Георгий вскочил.— Идите, говорю, я ни у кого ничего не возьму.— Выбранные мы, Георгий, от всего Носте выбраны; пока не скажешь, сколько брать будешь, не уйдем.Взбешенный Георгий бросился в дом. Свернувшись на тахте, тихо всхлипывала Тэкле.— Мой большой брат. Хочу тоже быть богатой азнауркой, буду каждый день ленту менять. В воскресенье надену красную… У меня много лент, даже на постный день есть, коричневая.Георгий улыбнулся и прижал к себе Тэкле.Из глубины сада неслись брань Папуна, скрипучий голос отца и плаксивое причитание стариков. Георгий схватился за голову — так продолжаться не может, надо обдумать, решить.— Пока Георгий не скажет, сколько брать будет, не уйдем. Выборные мы…Георгий выскочил из дома. Метнулась в сторону сорванная дверь. Грохнул плетень, и конь помчался через Носте. Брызгами разлетелся Ностурский брод, скатилась вниз глухая тропа, ветер рвал гриву, раскаленные подковы стучали о камни. Прозвенели слова Арчила, оранжевой птицей взлетела царская грамота… Почему разбежались друзья, прячутся соседи? Мсахури предлагают грабить. Все боятся, дрожат, умоляют…Свистнул арапник.Конь бешено мчится через ущелья, камни, реки, не поспевая за бушующими мыслями…Сквозь расселины гор уползало мутное солнце. Гордый джейран застыл на остром выступе, падали прохладные тени. Ровнее билось сердце. Тише и тише стучали копыта. Вдали маячили всадники — «Дружина барсов». Рука сжала поводья. Он свернул с дороги, точно костлявыми пальцами горло сжал смрад отбросов шерсти. Поднялся в гору и неожиданно въехал в поселок месепе. Приплюснутые, грязные жилища угрюмо молчали. Прел неубранный навоз.— Не нравится у нас, господин?Георгий быстро обернулся. У крайней землянки стояла стройная девушка.— Никогда не нравилось, поэтому избегал сюда приходить, — ответил Георгий.Тихий смех больно отозвался в ушах.— Как зовут тебя?— Русудан.— Русудан?!Георгий вздрогнул. «Охотно принимаю тебя в число моих друзей», — вспомнилась другая Русудан.— Ты любишь кого-нибудь?— Люблю.Девушка рванулась вперед, точно готовясь защитить свое право на чуство.— Возьми себе в приданое, Русудан.Георгий бросил кисет с царскими монетами, хлестнул коня и растаял в лиловом мраке.В хмурый дом Георгий вернулся возбужденным, счастливым, схватил мать, несмотря на протесты, долго кружил ее по комнате, похлопал просиявшего отца, пощекотал завизжавшую Тэкле и властно сказал Папуна:— Я им покажу! Овечьи головы!Папуна сразу повеселел, засуетился, бросился помогать Маро с ужином.
— Господин, господин, — шептал кто-то, царапая влажное окно.Георгий приподнялся. В предрассветном сумрака странно качался Эрасти.— Что тебе, Эрасти?— Выйди, господин, дело есть! — шепнул Эрасти.Георгий бесшумно открыл дверь. Искаженное ужасом лицо Эрасти белым пятном мелькнуло в темноте. Зубы безвольно стучали.— Господин, хлеб, хлеб увозят. Горе нам, месепе с голоду умрут… Горе нам, господин…— Где увозят? Откуда узнал? Не дрожи так. Никто с голоду не умрет. Садись, говори спокойно.— Господин, коня хотел привести. Господин Папуна велел. Давно думал на коня сесть, а тут счастье, конь дома… Как все ели, господин, от радости плакали. Сестра говорит — ноги сразу крепче стали. А я есть не мог, конь покоя не дает. А сегодня Папуна тоже коня дал. Когда совсем ночь пришла, думаю, кругом поеду, как дружинник, с рассветом коня приведу. Только выехал на дорогу, слышу — арбы скрипят. Испугался, господин, соскочил с коня, думаю, поймают меня на коне господина, плохо будет, спрятал за выступ коня, а сам смотрю… Пять ароб зерна повезли нацвали и гзири. Я их узнал, господин… Пять ароб хлеба увезли. Горе нам, месепе еще доли не получили. Все уже получили, только месепе не получили. Сборщик сказал, скоро выдаст, и не дает. Орехи в лесу собираем, каштаны варим, больше ничего нет. Теперь, господин, умрут месепе, в Тбилиси нашу долю вывезли… Теперь все умрем…Мальчик тихо завыл. Георгий некоторое время молчал, затем похлопал Эрасти по плечу.— Зайди в дом и ложись спать. Не плачь, все месепе двойную долю получат, в Носте голодных не будет больше… Смотри никому не говори об арбах. Хочешь быть дружинником, научись молчать, и конь у тебя будет.
Распоряжение гзири собраться на церковной площади взволновало ностевцев. Окруженный народом, гзири только разводил руками. Рано утром Папуна передал ему приказание Саакадзе. Что задумал возгордившийся азнаур — трудно сказать. Даже месепе велел собрать. Вчера выборных слушать не хотел, сегодня торжественное молебствие отложил. Священник за народ стал просить — нахмурился. Такие сведения не утешали. Еще более взволновала дерзость Саакадзе: в церковь он не пришел. Сияющие Маро, Шио и Тэкле стояли на почетном месте — еще бы, всем теперь на голову сядут. Папуна тоже не был в церкви. Первым заметил это Димитрий. Его мучила мысль о встрече с Георгием. Утром друзья ждали Саакадзе, но он ни к кому не пошел и к себе не звал. Священника сжигало нетерпение, и не успели ностевцы лба перекрестить, обедня закончилась и народ повалил на площадь.Прошло пять минут, потом семь. Гзири куда-то поехал, откуда-то вернулся, никто ничего не знал. Народ волновался, перешептывался.— Что же он не едет? С ума сошел — людей в праздник мучить, — хмурился Димитрий.— Едет! Едет! — вдруг крикнули на бугорке.На Георгии гордо сидела одежда, в которой он был в день получения царской грамоты. Шашка Нугзара предостерегающе сверкала. На окаменевшем лице горели два черных угля. Рядом на своем любимце в азнаурской одежде ехал Папуна. Эрасти, разодетый, гарцевал на подаренном Папуна царском жеребце.Саакадзе въехал в середину круга, осадил коня, оглядел всех, скользнул взглядом по лицам друзей и властно начал:— Когда я возвращался в Носте, думал иначе с вами встретиться. Но вы сами определили мое место. Хорошо, пусть будет так. Да, с вами говорит владетель Носте, и он вам покажет, умеет ли он быть господином. Он вас отучит быть рабами… Все родители новых азнауров с детьми и стариками отныне вольные, идите, куда хотите. Хозяйство до последней курицы возьмите с собою. Вами нажитое — ваше.Толпа замерла.— Кто имеет жилища в наделах сыновей, пусть теперь уходит, мне помещения нужны. Кто не имеет, на одну зиму разрешаю остаться.Он помолчал. Народ затаил дыхание, ждал. Слышно было, как ласточка пролетела, только азнауры сдерживали Димитрия, рвавшегося к Саакадзе.— Никому не известен завтрашний день, хочу прочно укрепить ваши права, — продолжал Георгий. — Вы знаете, не все в моей власти, не все могу сделать, но возможное сделаю. Глехи и хизани перевожу в мсахури… Потом подумаю, как увеличить благосостояние всех. Ни у кого не собираюсь отбирать, пусть каждый владеет своим добром…Толпа качнулась, загудела, навалилась, но Саакадзе поднял руку. Улыбка не тронула окаменелого лица, стальной голос не гнулся. Он оглядел жалкую толпу месепе.— Кто старший у месепе, выходи. Месепе дрогнули, сжались. Седой старик с покорными глазами робко вышел вперед.— Сколько семейств месепе?— Сорок семейств, господин, сто пятьдесят душ, стариков, много. Что делать, не хотят умирать, богу тоже не нужны.— Стой тут, старик… Крепко запомните, ностевцы, — в моем владении никогда не будет месепе. С сегодняшнего дня всех месепе переписываю в глехи и перевожу в Носте.Георгий, сдерживая шарахнувшегося коня, дал утихнуть поднявшейся буре. Слова восторга, недоверия, страха бушевали над площадью. Многие месепе рыдали, многие упали на землю.— Кто не хочет жить с моими новыми глехи, может уходить, всем вольную дам…Площадь затихла, Георгий сверкнул глазами.— Старик, больных теперь же переведи в Носте, место найдем, здоровые пусть на зиму жилища починят, весной новые выстроим… Теперь главное… Люди, в Носте есть предатели. Не успел я принять владение — уже воры появились.— Кто, кто ворует?!Толпа угрожающе надвинулась.— Нацвали, гзири и сборщик обворовывают меня и голодных месепе, ночью вывезли пять ароб зерна…Взлетели сжатые кулаки, сыпались проклятия, остервенело плевались, бросали папахи, замелькали палки, жалобно причитали женщины.— Если через три дня не получу украденного обратно, нацвали, гзири и сборщик с семействами будут проданы Магаладзе.— Мсахури мы, не месепе, почему обращаешься, как с собаками? У тебя ничего не крали! — исступленно кричал выскочивший вперед гзири. — Зерно везли? Кто видел? Пусть выйдет, скажет.— Раз навсегда запомните: даром слов не бросаю и обратно не беру. Если через три дня арбы с хлебом не вернутся, продам, как сказал… Дядя Датуна, сколько баранов пасешь?— Теперь, господин…— Я тебе покажу — господин. Ты что, хурма, мое имя забыл?Взор метнулся и встретил синие глаза Нино. Теплая волна согрела сердце, чуть порозовели холодные щеки, губы дрогнули.— Говори, дядя Датуна, сколько царских овец пас?— Пятьсот пас…— Пятьсот?! О, о, какой я богатый. Завтра всех на базар пригонишь.— Георгий, теперь меньше осталось. Нацвали сто взял.— Сто взял? Что, нацвали со мною всегда хочет в доле быть?В толпе засмеялись.— Эй, свяжите воров — нацвали, гзири и сборщика. Народ не шелохнулся. Вперед выскочил Димитрий.— Георгий, дай мне воров на полтора часа, очень прошу, собственные жены их не узнают… Хлеб увозить? — вдруг исступленно закричал он. — Наши отцы своим потом землю поливают, костями поле удобряют, а воры хлеб увозить будут? Чурек из них для собак сделаю… Окажи любезность, дай на полтора часа.Толпа расступилась перед священником. Он осенил гудящую площадь крестом.Народ смолк.— Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь.— Нехорошо?! — загремел Георгий. — Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь… тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю…— Кто скажет, четвертый вор будет… Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! — кричал Димитрий.— Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал — не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу.Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах.— Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа!Толпа восторженно бросилась вперед.— Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду… А сегодня выдай сорока семействам их долю…Шио заволновался.— Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат.— Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить… Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури — кто нуждается — помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают… На краю Носте стоит…Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал.Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой:— Если так пойдет, какая радость от жизни?— Нацвали, гзири и сборщик сильные были, а что с ними сделал?— Правда, немного грабили всех, но привыкли к ним, все же сговаривались.— Теперь новых назначат, может, хуже будет.— Вот, вот. Даутбек к себе их ведет.— Несчастные!— Знал Георгий, кому в дом дать.— Да, давно вражда между Гогоришвили и сборщиком.— А месепе? Посмотрите, как побежали за Папуна… О, о, Папуна все им отдаст!— Мы работали, а презренные рабы получат.— Где правда, где правда?— А как со священником плохо говорил!— Совести в нем нет.— Не слушайте, не слушайте, люди, богатые всегда недовольны, даже гзири жалеют.— Георгий сказал, ничего отнимать не будет.— Может, даже немного прибавит.— Конечно, прибавит. Чем мы хуже месепе?— Георгий обещал хозяйство месепе раздавать.— Мы тоже пойдем, пусть нам тоже даст.— Конечно, мсахури хорошо, но без хозяйства на что мсахури?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78