он считал, что Лейла не знала, каким злом был ее муж. Рядом с ним Али-паша был просто святым.
— Но вы должны были заметить хорошие стороны Фрэнсиса, — сказала она. — Вы ведь много времени проводили вместе.
Исмал почувствовал, что Лейла его прощупывает, и насторожился.
— Всего несколько недель. Он был интересным спутником.
— Наверное. Он знал Париж лучше многих парижан. Я думаю, Фрэнсис мог бы с закрытыми глазами найти любой бордель или притон для курильщиков опиума.
— Тут вы правы. Надеюсь, что про Лондон такого нельзя сказать. Мне придется сходить в каждое из тех мест, которые он посещал, в надежде получить информацию. Но эти визиты я оставлю на потом. Возможно, с вашей помощью я пойду по другому следу.
— Думаю, что вы были бы не против такого рода работы. Исмал улыбнулся, но Лейла этого не видела.
— Но теперь это действительно будет работа. Я должен быть объективен, задавать правильные вопросы, все время рассуждать здраво. Видите ли, между посещением борделя в качестве любителя острых ощущений и в качестве следователя большая разница.
— Придется поверить вам на слово. — Лейла не сумела скрыть сарказма. — Хотя Фрэнсис время от времени приводил шлюх домой, нас никогда не представляли друг другу, не говоря уже о том, чтобы мы разговаривали.
— Вы, конечно же, не знали таких женщин, и с моей стороны невежливо было вообще затрагивать эту тему.
— Не будьте смешным. Разве я только что сама не говорила о них?
Шурша юбками, Лейла прошла к другой стороне кровати, дальше от света. Она сделала всего несколько шагов, но свет лампы заколебался. Мадам не отличалась спокойной грацией, Она была буйной, надменной. В ее стройном теле жила страстная натура.
Исмал подавил вздох. Дьявол сотворил ее с целью проверить его и помучить. Быть объективным было совершенно невозможно. Да что там говорить: рассуждать здраво и то было трудно.
Исмал поднял лампу, решив, что больше не надо оставаться в тени.
— Возможно, потом возникнет необходимость поговорить об этих женщинах. Но сейчас расскажите о друзьях, с которыми вы были знакомы. Если вы не слишком устали, помогите мне составить соответствующий список.
— Значит, здесь мы закончили?
— На данный момент — да.
— Я не так уж и много вам рассказала. — Лейла направилась к двери.
— Больше, чем я надеялся услышать. Очень многое неясно, но кое-что есть.
Слова Исмала заставили Лейлу остановиться на пороге.
— Я дала вам ключ к разгадке?
— Да. Вы сказали, что все было прибрано. Что это было не в характере вашего мужа. Кто-то оказал влияние на его поведение, вам не кажется? Либо убийца, либо невинный спутник. Но невинный спутник… а потом кто-то другой, кто дал ему яд? — Исмал покачал головой. — Это кажется мне притянутым за уши. Но в данный момент я должен самым пристальным образом приглядеться к тем, кто мог оказывать влияние на его поведение.
Лейла посмотрела на Исмала с некоторым недоумением.
— И это вы считаете ключом? Вы и вправду терпеливы, если хотите начать с таких пустяков.
— Этого будет достаточно. Вроде ниточки. С чего-то надо начинать.
— Верно. А что потом?
— Не важно. Сегодня мы должны начать со списка возможных подозреваемых. Может быть, пойдем в студию?
— Вы серьезно? Там жуткий беспорядок, к тому же там всегда пахнет скипидаром, красками и…
— Мне там нравятся окна. Они самые большие в доме. Исмал знал, что ее студия не больше, чем эта комната, но там благодаря сквознякам было больше воздуха, который был ему сейчас просто необходим.
Его замечание вызвало у Лейлы лишь удивленный взгляд. Молча она повела гостя в студию.
«Что такое он говорил о6 окнах? — думала Лейла, разгребая завал на своем рабочем столе в студии. — Это зацепка, чтобы разгадать его. Граф любит высокие окна?»
Присутствие Эсмонда в студии заставляло Лейлу нервничать. Он передвигался по комнате так же, как это было в гостиной — внимательно рассматривая все, но ничего не трогая. Он изучал полки с книгами, камин, софу и даже потертый ковер у себя под ногами. Словно в каждом предмете заключался какой-то секрет. Очевидно, ее секрет.
— Вон за теми холстами у стены есть еще один табурет, — нервно сказала Лейла. — Можете их просто сдвинуть в сторону.
Краем глаза она смотрела, как Эсмонд один за другим берет холсты и осторожно их переставляет. Он обращался с холстами так, словно это были дорогие китайские вазы.
Лейла уже сидела и держала перед собой на столе сложенный лист писчей бумаги, когда граф наконец-таки подошел с табуретом.
— Как вы хотите: чтобы мы сначала обсудили каждого из них, или чтобы я просто составила список тех, кого смогу вспомнить? Может быть, вы сами будете писать? У меня плохой почерк.
Лейла очистила место на середине стола, чтобы Эсмонд мог сесть напротив и писать, но он поставил табурет справа от нее и перед ним оказалась груда альбомов, кистей, карандашей, кусочков угля и еще каких-то предметов, назначение которых он не знал.
— Нет, придется писать вам. У меня очень плохой почерк. Просто напишите имена и фамилии всех друзей вашего мужа… кого вспомните, а потом мы будем обсуждать.
— Лондонских друзей?
— Всех.
— Это может занять весь вечер.
— Если устанете, можно остановиться.
Еле сдерживаясь, чтобы не чертыхнуться, Лейла обмакнула перо в чернила и, наклонив голову, начала писать. Сначала, когда она думала о близких друзьях, она писала быстро, потом стала задумываться, вспоминая имена и фамилии бесчисленных мужчин и женщин, с которыми встречалась или о которых только слышала от Фрэнсиса.
Поглощенная работой, она не заметила, как пролетело время. Прошло не менее часа, за все это время Эсмонд даже не шелохнулся, он внимательно за ней наблюдал.
Лейла тоже не поднимала головы: видеть графа ей было не нужно, она чувствовала его кожей — на лице, на шее, на руках — исходившее от него тепло. Словно он ласкал ее своим взглядом.
Это ощущение Лейла испытывала уже не первый раз. Даже когда Эсмонд был на большом расстоянии от нее в зале суда, она почувствовала его присутствие по этому взгляду.
В судии стояла гробовая тишина. Лейла слышала собственное дыхание и то, как учащенно бьется ее сердце. Неожиданно рука Лейлы резко остановилась, и перо порвало бумагу, разбрызгивая чернила.
— Вы устали?
— Руки устали. — Нахмурившись, Лейла глянула на свои руки, будто дело было действительно в них. — Иногда… они затекают. Пройдет через минуту. — Положив руку на стол, Лейла вытянула пальцы. — Такое случается. Слишком большая нагрузка на одни и те же мышцы. Фиона советует, чтобы я несколько раз в день опускала их в теплую воду, но у меня не хватает на это терпения.
— Дайте взглянуть.
— Смотреть не на что. Вы не сможете… Лейла замерла, как только Эсмонд взял ее руку.
Он поднял кисть ладонью вверх и нажал большим пальцем на подушечки пальцев.
— Мелкие мышцы все в узелках. — Граф нажал посильнее, и Лейла едва не вскрикнула. — Вот здесь, видите. И здесь.
— О! — Лейла надеялась, что это было больше похоже на выдох, чем на стон, и почувствовала, что краснеет.
— Я сейчас их развяжу.
— В этом нет необхо…
Их пальцы сплелись, от нахлынувших на нее чувств Лейла не могла ни говорить, ни думать.
Эсмонд и раньше держал ее за руку — когда здоровался, или прощался, или во время танца — и всякий раз этот формальный контакт тревожил ее. Но сейчас прикосновение было слишком интимным: большим пальцем он массировал ладонь, и напряжение постепенно спадало.
Эсмонд говорил что-то о костях, о мускулах и кровообращении, но Лейла не могла сосредоточиться на словах. Она думала о том, что его руки делают с ней — с ее мыслями и ее телом.
Мышцы постепенно расслаблялись, и по телу разлилось приятное тепло. Это было так возбуждающе. В голове рождались греховные образы: вот эти руки дьявола гладят не только ее ладони… они… везде. Лейла почти физически ощущала эти ласки.
Она подняла глаза, чтобы увидеть этот загадочный синий взгляд и красивое лицо, чтобы найти в них какой-либо намек на то, понимает ли Эсмонд, что с ней сейчас творится. Но она увидела лишь спокойную сосредоточенность и такую же отстраненность, как те слова, которые он произносил. Его можно было бы сравнить с гончаром, который внимательно следит за вращающимся гончарным кругом, а ее рука при этом всего лишь кусок глины.
Большой палец продвинулся вверх по руке и остановился на запястье. Эсмонд наверняка почувствовал, как бьется ее пульс.
— У вас сильные руки. Вы когда-нибудь пробовали заняться скульптурой?
Лейла покачала головой:
— Мне больше нравится работать кистью.
Ее голос был тихим и слабым. Она и чувствовала себя ела-1 бой. Даже сейчас, когда Эсмонд кончил массаж, у нее не было сил отнять руку. Что с ней происходит? Почему она так в себе неуверенна? Очевидно, потому, что ее внешняя уверенность только маска, за которой скрывается ее настоящая сущность. До того как Лейла встретила графа, она и не подозревала, насколько тонка и хрупка эта маска.
— А я не умею ни рисовать, ни писать красками, ни лепить, — признался Эсмонд. — Даже мой почерк — нечто чудовищное. Но руки у меня сильные.
Он отпустил руку Лейлы и, придвинувшись чуть ближе, положил свою левую руку на стол ладонью вниз.
Его кисть была идеальной формы, пальцы — длинными, ногти — гладкими, продолговатыми, ухоженными.
«Но это ни о чем не говорит», — подумала Лейла.
— Вы правша. Покажите мне вашу правую руку.
— Они одинаковые, мадам.
— Каждому художнику известно, что правая и левая руки никогда не бывают одинаковыми. Дайте взглянуть.
Видно было, как Эсмонд напрягся, но всего на мгновение, так что Лейле могло показаться, что она ошиблась. Хотя интуиция подсказывала ей, что она была права.
Граф положил правую руку рядом с левой.
Рассматривая ее, Лейла нахмурила лоб. Что-то было не так… Она сдвинула его руки и стала их сравнивать. Запястье…
— Как странно, — пробормотала Лейла.
Она посмотрела на свои запястья, потом снова — на его, и провела пальцем по внешней стороне запястья его правой руки.
— У вас была сломана рука, и довольно серьезно.
Лейла не могла себе вообразить, как это больно — ломать руку, но ей было больно даже смотреть. Кости срослись хорошо но идеальная форма была все же нарушена. Наметанным взглядом Лейла увидела и еле заметное искривление, и крохотные швы. Ее пальцы чувствовали, в каком месте рука была сломана: у основания большого пальца была шпора, и этот сустав был неровным.
Лейла считала графа идеальным произведением искусства, а в нем, оказывается, был изъян. Кости срослись довольно хорошо, но Лейле было больно смотреть на место перелома, а тем более прикасаться к нему.
Она так глубоко задумалась, что не заметила того, что гладит руку Эсмонда и что его голова склонилась так низко, и Лейла вдруг почувствовала на себе его теплое дыхание.
Она опустила руку графа и немного отстранилась.
— Я изучала анатомию. — Лейла как будто оправдывалась. — Простите меня за мое любопытство. Это было невежливо.
— Рука была сломана. Но это случилось очень давно, и она полностью восстановилась. Мне повезло с врачом.
— Ах, это произошло в детстве?
— Да, с мальчишками такое случается.
— Должно быть, вам было очень больно. Перелом, видимо, был в нескольких местах? Вам повезло, что все так хорошо срослось. Могло получиться так, что вы бы ее потеряли.
— Да. Могло быть гораздо хуже.
Что-то в тоне его голоса заставило Лейлу снова посмотреть на графа. Но он был все так же спокоен.
— Вы поэтому не любите писать?
Эсмонд метнул на нее взгляд, но ресницы тут же опустились.
— Нет. Рука действует хорошо. Просто я ленив. Писать четко и красиво слишком утомительно.
Лейла не понимала, зачем он лжет, зачем вообще ему это надо. Она была уверена, что граф что-то скрывает. Ей хотелось настаивать, но обжигающий блеск синих глаз как бы предупреждал ее: будь осторожна, не играй с огнем!
Фрэнсис предостерегал ее от этого человека: он неотразим, но подобно наркотику — так же коварен. Не следует слишком к нему приближаться. Не надо поддаваться любопытству и позволить ему подчинить себя.
В душе Лейла не так-то уж и отличалась от Фрэнсиса. Она приучила себя избегать искушений, потому что не была уверена, что сможет им противостоять. Любопытство может оказаться первым маленьким шажком на пути вниз, а дальше — к гибели. Она и так подпустила графа слишком близко.
— Это более честное признание, чем мое оправдание нежелания писать. Я уверяю себя, что моя рука не поспевает за моими мыслями. — Лейла взяла ручку и посмотрела на сломанный I кончик пера.
— Вы утомлены.
— День был таким длинным…
— Мне следовало бы это учесть. Вам пришлось дважды рас — : сказывать свою в высшей степени неприятную историю. Я знаю, это потребовало от вас большой смелости. Мне надо было позволить вам отдохнуть сегодня вечером, а работу начать завтра.
«Лучше бы эта работа никогда не начиналась», — подумала Лейла. У нее было предчувствие, что ничем хорошим все это не кончится. Скорее всего ее сердце будет разбито… И она будет страшно разочарована…
— Признаться Квентину оказалось гораздо легче, чем я себе это представляла. Но человек всегда предполагает худшее. Я привыкла работать по многу часов. Иногда портреты моих заказчиков даются мне с большим трудом, и тогда каждый мазок можно сравнить с поднятием огромных тяжестей или прокладыванием туннеля в угольной шахте. Это происходит подсознательно, но утомляет меня не меньше.
— Я понимаю. В нашем случае я, к сожалению, окажусь похожим на трудного клиента. Утомительного и несносного. И боюсь, что я буду самым несносным из всех. Но на сегодня хватит, мадам.
Эсмонд взял составленный Лейлой список, сложил и спрятал в карман.
— У меня будет чем заняться до завтрашнего вечера. — Он улыбнулся. — А потом я снова стану вам досаждать. Советую лечь пораньше и как следует выспаться. Я скажу Нику, чтобы он вас не тревожил.
Направляясь к черному ходу, Исмал не то что не сказал Нику ни единого слова, он даже едва его заметил. Но и Ник удостоил своего хозяина разве что мимолетным взглядом, продолжая чистить кухонный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43