В общем, он привык к роли главного. А тут вдруг какая-то дамочка, к слову, обязанная ему жизнью и задолжавшая кругленькую сумму, начинает его отчитывать. Смириться с этим оказалось не просто.
Он уже собрался ответить ей какой-то резкостью, и она, увидев это, нахмурилась еще больше.
– Не сомневайтесь только потому, что я не видела туннеля. Некоторым, наверное, это удается, но не мне. Меня проткнуло деревом… не большим, конечно, но все же… и я ушла быстро. Ну, не судить же меня за это.
Он, снова скрестив руки на груди, перекатился с мыска на пятки – мужчина, не намеренный сдаваться без боя.
– Если вы в самом деле пережили предсмертный опыт, то должны пребывать в благостном расположении.
– Я пережила не предсмертный опыт, я пережила смерть. Я умерла, – равнодушно сказала она. – Но мне дали второй шанс. И насколько мне известно, из этого вовсе не следует, что я должна притворяться и изображать хорошее настроение. Если вас интересует, что я помню, пожалуйста: я помню, как, воспарив, смотрела с высоты на землю и видела парня, рывшегося в моей сумке. Это он украл мой лэптоп. А мои деньги целы?
Мысли врача были для нее открытой книгой, даже сейчас, когда он пытался контролировать выражение лица. Его потрясение по крайней мере у нее не вызывало сомнений.
– В вашем кошельке, кажется, обнаружилась значительная сумма, но никаких документов, удостоверявших личность, а также кредиток не нашли.
Кредиток и не было, правда, об этом она умолчала. Стало быть, пропали только документы? Странно. Зачем он взял их, оставив деньги?
– Техпаспорта в вашей машине тоже не было. Детектив Эрронс, полагаю, захочет обсудить это с вами.
Обязательно – так же как и фальшивые номера. Но не все сразу – отмахнулась она от этой проблемы.
– Если деньги в сохранности, пусть они пойдут на оплату больничного счета. Ведь здесь у вас не бесплатно.
– Ничего, меня не беспокоит…
– Вас, может, и нет, а вот больницу – очень беспокоит.
– Раз уж вы так разговорились, не скажете ли, как вас зовут?
– Энди, – не задумываясь ответила она. – А вас?
– Трэвис. А ваша фамилия?
Она всегда соображала быстро, на ходу, но теперь вдруг растерялась и ничего не могла придумать. Ничего, абсолютно ничего не приходило ей в голову. Она хмуро посмотрела на доктора.
– Я думаю, – наконец объяснила она.
Хирург чуть сдвинул брови:
– Не помните?
– Ну конечно же, помню. Дайте еще минуту подумать. – Считая ее мертвой, Рафаэль не станет отслеживать женщину с ее именем. Однако для пущей верности все же лучше взять другое имя. Упустит ли она второй шанс, если солжет во имя своего спасения? Быть может, лгать нехорошо, если это кому-то во вред, но в противном случае это не так уж скверно.
«Эх, надо было спросить их там, как поступать в подобных случаях».
– Энди, – повторила она, призывая на помощь вдохновение.
– Это вы уже сказали. Энди – сокращенное от Андреа?
– Да. – Что еще она могла сказать? Она не могла вспомнить ни одного другого женского имени, от которого можно было бы образовать сокращенное Энди. Называть фамилию Баттс она ни в коем случае не собиралась. В конце концов она, сдавшись, пожала плечами: – Может, завтра.
Вытащив ручку, врач стал что-то записывать в ее истории болезни.
А она тут же переключилась на другое.
– Вы не думайте, я в своем уме, – с досадой обратилась она к нему. – Это все из-за вас, из-за ваших наркотиков – они притупляют ум, но не боль. Вы не задумывались, каково это, когда твою грудную клетку распиливают, а потом тискают в руках твое сердце? Нет? У меня в теле скобки. Я уже чувствую себя папкой-скоросшивателем, столько во мне этих самых скобок. А вы что? Уменьшаете мне дозу обезболивающих. Вам, право, должно быть стыдно.
Она так же внезапно, как начала, умолкла. Никогда еще и ни на кого она так не срывалась. Ее губы растянулись в улыбке, и она «включила» свое обаяние. С чего это она вдруг превращается в стерву? Однако она замолчала, не только устыдившись, а еще и потому, что доктор смеялся. Он смеялся.
Пожалуй, с ним можно найти общий язык.
– Присядьте, – пригласила она, – и я вам расскажу о лучшем из миров.
* * *
Саймон давно взял себе за правило не поддаваться соблазнам и следовал этому принципу всю жизнь, но на сей раз перед искушением не устоял. Эта мысль не шла у него из головы и не давала покоя.
Он не мог забыть смерти Дреа. Не мог забыть ее лица, озарившегося перед смертью радостью. В общем, не мог забыть ее. С тех пор как Дреа не стало, в его груди занозой засела какая-то непонятная боль, от которой не было спасения.
Он показал Салинасу снимки, сделанные сотовым телефоном, предъявил ему водительские права Дреа. При виде снимка Салинас побледнел и с минуту сидел неподвижно, не проронив ни слова.
– Сообщите, куда вам перевести гонорар, – наконец выговорил он.
– Забудьте, – ответил Саймон. – Я тут ни при чем. Она попала в аварию. – Однако он был виноват, ведь Дреа разбилась, потому что превысила скорость, пытаясь уйти от него. Другой бы на его месте взял гонорар и глазом не моргнул. Конечно, он не убил ее своей рукой, но, без сомнения, стал причиной ее смерти. Однако впервые за всю свою жизнь он не мог принять этих денег.
Это совсем другое дело.
Хотя ему хотелось, чтобы все было как всегда. Его пугал тот вакуум, который образовался в его жизни, словно он потерял нечто очень для себя дорогое и еще не осознал всей глубины этой потери. Он стремился забыть, стереть из памяти то выражение неземного блаженства, с которым она встретила смерть.
Однако Саймону это никак не удавалось, и он долго терзался неодолимым желанием отыскать ее могилу. Оставшихся в ее кошельке денег более чем достаточно на приличные похороны. Попытаются ли власти до погребения установить ее личность и отыскать родственников? Или не будут держать в морге, а похоронят сразу, лишь сделав снимки и взяв образцы ДНК?
В первом случае он мог бы заявить свои права на тело, найти самое красивое, самое тихое место на кладбище и там ее похоронить. На гранитном могильном камне будут высечены начало и конец ее жизни, а у его подножия лежать цветы, которые он время от времени станет приносить туда.
Но если ее уже похоронили и памятника на могиле нет, опять же его можно поставить и принести туда цветы. Словом, Саймон хотел знать, где она.
Найти ее, по его мнению, было просто. Он знал место катастрофы, а потому ему требовалось всего-навсего просмотреть местные газеты. Транспортное происшествие со смертельным исходом, женщина, личность которой не установлена, – это займет максимум минут пять.
Итак, он поддался искушению и засел за компьютер. На поиски ушли не пять минут, а всего две минуты и семь секунд.
Он прочитал информацию раз, потом второй и не веря своим глазам ошеломленно покачал головой. Не может быть. Газетчики ошиблись – дело обычное. Саймон просмотрел следующий выпуск в надежде увидеть опровержение. Но там сведения подтверждались. Имя ее неизвестно, поэтому ее назвали Джейн Доу, но…
Господи Иисусе! Саймону показалось, что он схватился за оголенный провод. Потрясение оказалось так велико, что он даже не почувствовал, но только понял головой, как участилось его дыхание. Он видел только экран компьютера, и больше ничего. Этого не может быть. Ведь он своими глазами видел, как из нее уходит жизнь, видел, как остекленели ее глаза и застыли зрачки. И когда он попытался нащупать пульс у нее на шее, то не нашел его.
Что-то, однако, произошло. Врачи каким-то неведомым образом вернули ее к жизни и успели довезти до больницы. Как им это удалось – неизвестно, какое-то чудо, черт побери, но сейчас это уже не важно.
Главное, Дреа жива.
Глава 20
Тем же вечером Саймон вылетел в Денвер. С собой он взял только небольшую сумку, чтобы по прилете не возиться с багажом. И никакого оружия – оно ему было ни к чему. Он просто хотел своими глазами увидеть Дреа, убедиться, что это действительно она, и выяснить, что же случилось на самом деле.
Тут, вероятно, какая-то ошибка. Не может женщина в больнице быть Дреа. Произошло бы удивительное совпадение, если бы вдруг нашлась еще одна Джейн Доу, только в отличие от первой выжившая и поэтому более интересная прессе. Автокатастрофа произошла довольно далеко от Денвера, где-то в малонаселенном районе, и ДТП с неустановленной жертвой могло вообще остаться незамеченным.
Существует, однако, и худший вариант: врачам удалось оживить тело Дреа, но не мозг, либо его функции значительно ограничены. Возможно, функции ствола мозга сохранились ровно настолько, чтобы поддерживать работу легких и сердца, хотя как они могли работать после такого, оставалось загадкой. Саймон не представлял себе хирурга, который бы взялся провести столь масштабную, сложную операцию – если такое вообще возможно – человеку в состоянии «овоща» или вообще в коме.
Именно поэтому Саймон сомневался, что женщина в больнице Дреа. Ему не хотелось, чтобы это оказалась Дреа – с необратимой мозговой травмой.
Но если все так и какой-то идиот вздумал приговорить ее к такому жалкому существованию, то он, Саймон, о ней позаботится. Он найдет для нее самую лучшую в стране клинику, где за ее телом будут ухаживать. А он сможет иногда навещать ее, хотя видеть в таком состоянии Дреа, пожалуй, окажется даже больнее, чем умирающей. Правда, он по закону не вправе решать ее судьбу, ну и черт с ними, с правами. Зато у него есть деньги, и он сделает это, несмотря ни на какие преграды, ведь по роду своей деятельности ему постоянно приходилось появляться там, где его быть не должно, и делать то, что он не должен был делать.
Саймон остановился в гостинице, решив отправиться в больницу днем, когда там более людно и легче раствориться в общей массе. Днем в больнице кипит жизнь: амбулаторные больные тянутся на анализы, стационар открыт для посетителей, туда доставляют цветы, газеты, продукты и медикаменты. Он станет одним из многих. По опыту Саймон знал: люди, работающие в ночную смену небольшими коллективами, более насторожены по отношению к посторонним.
Прежде всего нужно выяснить, в больнице ли до сих пор Джейн Доу. Прошло больше двух недель. Если женщина, о которой речь, не Дреа, ее могли уже выписать или же она ушла сама: людям без документов, как правило, есть что скрывать. В таком случае, очевидно, это не Дреа и, стало быть, можно со спокойной душой возвращаться в Нью-Йорк. Но если у нее серьезные травмы и она до сих пор в больнице, то стоит посмотреть на нее. Раньше информация о пациентах в больницах не считалась конфиденциальной, и было достаточно звонка, чтобы получить все необходимые сведения, но теперь ее предоставляли только близким родственникам. Однако это не означало, что получить ее вообще нереально, просто потребуются определенные усилия.
На следующий день в шестом часу утра он уже находился в больнице и ждал, когда сменится ночной персонал. У некоторых из них смена могла длиться двенадцать часов – с шести до шести или с семи до семи. Кроме того, Саймон не знал, кто ему нужен. Действовать следует быстро. Ему, возможно, потребуется не один час, а если повезет, не более тридцати минут. Это зависит от того, насколько бдительной окажется жертва (хотя после долгой ночной смены, пожалуй, не станешь слишком осторожничать). Но переходить к действиям следует именно во время пересмены, когда внимание рассеяно.
Саймон прошел через вход в реанимационное отделение, где вечно толпился народ, и отыскал взглядом лифты и указатель. Реанимационное отделение оказалось на седьмом этаже. Какая-то измученная женщина с лицом, изборожденным от постоянной усталости и тревоги морщинами, завидев, что двери лифта закрываются, ускорила шаг и в последнюю минуту вбежала в кабину. Она, вероятно, шла из кафетерия, потому что несла в руках большой стакан кофе. На четвертом этаже она вышла. После Саймон поднимался уже один.
Комната ожидания реанимационного отделения, огороженная стеклянными стенами, была битком набита людьми с затуманенным взором. Они приносили с собой еду, книги и чуть ли не спальные мешки – словом все, что могло помочь скоротать долгие часы томительного ожидания. На столе стояла кофеварка, которая время от времени, извергая свежезаваренный напиток, издавала характерный шипящий звук. Рядом высились стопки полистироловых стаканчиков.
Приводимые в движение нажатием на пластину в стене тяжелые двери реанимационного отделения находились прямо напротив комнаты ожидания. За ними можно было наблюдать сквозь стеклянные стены, а пока не сменился медперсонал – слушать разговоры державших ночную вахту родственников – либо отчаянно надеявшихся, что их близкие выживут, либо ожидавших конца – и почерпнуть от них кое-какую информацию. Находиться в этой комнате ожидания было все равно что тесниться в лисьей норе. Каждый из присутствующих находился в кризисной ситуации, и информация из них текла рекой.
Саймон отыскал свободное место, откуда просматривались двери реанимации, сел и, упершись локтями в колени, склонил голову. Всей свой позой он выражал отчаяние, которое было преобладающей эмоцией в комнате ожидания и с которой успел подружиться каждый из присутствующих. Впрочем, голову он держал не так уж низко – чтобы не упускать из виду двери реанимации.
Он ни с кем не встречался взглядом, не смотрел по сторонам, а просто сидел один – ну просто мученик. Через минуту седая женщина слева от него сочувственно поинтересовалась:
– У вас здесь кто-то из близких?
Речь, разумеется, шла о реанимации.
– Мать, – через силу ответил Саймон, не опасаясь попасть впросак – ведь в реанимации всегда полно пожилых. К тому же преданные сыновья всегда располагают к себе окружающих. – Инсульт. – Он с усилием сглотнул. – Обширный. Сказали, что, возможно, изменения в мозге… необратимы.
– О, это ужасно. Мне очень жаль, – отозвалась женщина. – Но вы все же не теряйте надежду. Мой муж – строительный рабочий. Месяц назад он упал с четвертого этажа, переломал себе все, что только можно. Я уж думала, все, конец. – При воспоминании о пережитом женщина не смогла сдержать предательской дрожи в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39