Тори почувствовала, как лицо ее заливается краской.
— А я ответила ему на это: «Кто предупрежден, тот вооружен».
Элис нахмурилась.
— И как он на это отреагировал?
Сердце Тори билось тяжелыми болезненными толчками, руки стали влажными.
— Он сказал, что никакого предупреждения не будет.
— Он был честен с тобой.
— Я знаю.
— Они пойдут на все, чтобы получить то, что им нужно, — тихо проговорила Элис.
— И это я знаю.
— И, зная все это, ты тем не менее хочешь уехать с этим человеком.
— Хочу.
— Тогда вот что я скажу тебе, Виктория Сторм: ты настоящая шотландка.
Элис боялась за Викторию и гордилась ею. И все же она сочла своим долгом сделать последнее предупреждение:
— Ты знаешь, как зовут его члены клана? Тори покачала головой:
— Я знаю, что у него множество имен и титулов.
— Я назову тебе имя, которым он дорожит больше всего, во всяком случае, так мне сказал Маккламфа, а я думаю, он знает, что говорит. Это имя вселяет страх в сердца всех, кому оно знакомо, ибо официальный титул Митчелла звучит так: «Глава имени, клана и рода Стормов».
— Я не вижу в этом ничего угрожающего, — с нерешительной улыбкой заметила Тори.
— На протяжении тысячелетия и даже больше, во времена Столетней войны и древних дальриадских королей, во времена, когда жили Уильям Уоллес, Брюс и Роб Рой Макгрегор, в годы битв под Стерлинг-Бриджем и Баннокберном и жестокой Каллоденской битвы, когда кровь текла рекой, человека, носившего этот титул, все называли просто Стормом.
«И что мне делать с этим Митчеллом Стормом?» — уже в который раз спрашивала себя Тори. Она вышла из дома через боковую дверь и пересекла зеленые лужайки, оставив позади себя поместье.
Но она направлялась не в сторону океана, как можно было предположить. В этом случае она непременно сбросила бы сандалии и шла бы босиком по нагретому солнцем песку, время от времени наклоняясь и поднимая понравившиеся ракушки. Временами она замедляла бы шаг и смотрела вдаль на однообразный и вечно меняющийся океан, и слушала ритмичный шум волн, набегающих друг за другом на берег.
Нет, Тори отправлялась к океану, когда хотела расслабиться и обрести душевное равновесие, но не тогда, когда ей требовалось принять важное решение.
В этот день даже сады не могли принести ей успокоения — они были слишком упорядоченными, слишком правильными, а краски и запахи цветов мешали сосредоточиться.
Было только одно место, куда она могла пойти в этот день, а именно: в Стоакровую чащу, как она назвала ее еще в детстве.
В действительности «чаща» представляла собой небольшой лесок, состоявший из лиственных деревьев, среди которых попадались плодоносящие вишни и яблони, разросшиеся кусты сирени, куртины дикой ползучей глицинии и лаванды. Рощицу окаймляли раскидистые ели и некое подобие живой изгороди.
А в глубине, в самом центре «чащи» росло ее дерево. Оно было старым. Очень старым. Самым старым деревом в округе. У него был толстый сучковатый ствол и корявые ветви. Самые нижние из них росли так близко к земле, что в конце концов пустили корни, итеперь у дерева было три отдельных ствола.
У дерева Тори были плотные зеленые листья, которые с наступлением осени приобретали ярко-красный цвет. Дерево служило приютом для многих лесных обитателей: птиц, белок и даже филина. Однажды Виктория, поздно возвращаясь домой, услышала его уханье.
В пяти-шести футах от земли толстые ветви росли горизонтально и образовывали широкое удобное сиденье, где было хорошо сидеть и наблюдать за жизнью Стоакровой чащи. Тори, изучившая дерево как свои пять пальцев, с легкостью взбиралась по сучьям на свой лесной трон, прислонялась спиной к стволу, протягивала ноги на соседние ветви и, слегка покачиваясь, размышляла. Летом густая листва полностью скрывала ее убежище от посторонних глаз, и девушка чувствовала себя там в полной безопасности.
Таким было дерево Тори.
Только Элис знала о существовании и местонахождении этого дерева. Однако у нее хватало деликатности никогда не ходить туда.
Это было место Виктории.
Вот куда направлялась сегодня Тори — взволнованная, нерешительная, сомневающаяся. Она вдруг осознала, что ей уже тридцать лет и всю свою жизнь она жила не так, как ей хотелось.
Может быть, она просто повторяла жизнь своей матери?
Мэрилин Сторм умерла в сорок пять лет от внезапной тяжелой болезни. С тех пор прошло уже десять лет, но Тори все еще тосковала и грустила по ней.
А может быть, она живет жизнью своего отца?
Эндрю Сторм Четвертый до конца дней своих служил идеалам, принципам ицелям, поставленным Эндрю Стормом Первым: сохранить род и фамильное состояние для будущих поколений. Он умер через два месяца после преждевременной смерти жены от сердечного приступа.
Так, может быть, она просто продолжала дело своих родителей?
Она жила в том же доме, ее окружали та же мебель, те же картины, и даже дворецкий был тот же, что служил при ее родителях. Она продолжала возглавлять благотворительный фонд, организованный ее матерью, и финансовую империю, созданную отцом.
Она вращалась в том же кругу, что и ее родители; виделась с теми же людьми и встречалась с молодым человеком — милым надежным Питером, — которого выбрали ей родители.
Она вела тот образ жизни, который должна была вести по представлениям тех людей, с которыми общалась.
Не пора ли начать жить своей жизнью?
Правда, Виктория Сторм не знала, какой она должна быть — ее жизнь.
— Но у меня еще есть время узнать это, — пробормотала она, взбираясь на дерево. Ловко ухватившись за ветку, она подтянулась, опустилась на импровизированное сиденье и устроилась поудобнее, как уже делала сотни и даже тысячи раз за последние двадцать с хвостиком лет.
Тори исполнила обычный ритуал, который включал ласковое похлопывание по стволу и негромкое, чтобы слышали только она и дерево, приветствие: «Привет, это я, Виктория».
Она не сомневалась, что дерево ее слышит и по-своему тоже приветствует ее.
Потом Тори прислонилась головой к стволу в том месте, где кора была гладкой, и по своему обыкновению стала наматывать на палец цепочку с висевшим на ней медальоном.
Сегодня она взяла медальон в руки и, осторожно открыв его, всмотрелась в лицо, запечатленное на миниатюрном портрете. Портрет изображал молодую светловолосую женщину, ее длинные светлые волосы имели золотистый оттенок, и Тори подумала, что он становился особенно заметным при ярком солнце.
Кожа цвета слоновой кости, зеленовато-голубые глаза; женщина производила впечатление хорошенькой, но не красавицы в полном понимании этого слова, хотя, возможно, в том была вина художника, которому не хватило мастерства, чтобы передать живую прелесть лица незнакомки.
Тори не знала ни имени, ни возраста женщины. Волосы ее были заплетены в косы и закрывали уши. Ее прическа, а также манера письма художника говорили о том, что портрет был написан очень давно.
Тори нашла медальон в одной из комнат Сторм-Пойнта, куда никогда никто не заглядывал и где уже давно не убирались. Он лежал на дне старинного сундука в запыленной инкрустированной шкатулке.
В шесть лет девочка чувствовала себя немного одинокой, и женщина, изображенная на портрете, стала ее подругой. В жизни Тори было несколько случаев, когда грозившая ей опасность в последний момент отступала от нее, и с годами Тори начала думать, что молодая женщина с портрета — ее ангел-хранитель.
Девочка справедливо считала медальон своей собственностью и постоянно носила его на золотой цепочке рядом с сердцем.
— Ах, дерево, — с тяжелым долгим вздохом произнесла Тори и погладила его шершавые ветви, — я буду скучать по тебе. Надеюсь, и тебе будет меня недоставать.
Она подняла голову и посмотрела в просвет между листьями.
Он пришел раньше назначенного времени.
Ей было видно, как он шагает по росистому лугу, за которым начиналась ее «чаща». Он шел так, словно знал дорогу, хотя Тори была уверена, что Митчеллу Сторму не приходилось здесь бывать раньше.
Ветер трепал его волосы, и время от времени Митчелл, не замедляя быстрого шага, резко встряхивал головой, отбрасывая их со лба.
Он приближался.
Сердце девушки гулко забилось, но оно уже знало ответ. Как знали его дерево и женщина на портрете.
Вот он уже совсем близко.
И тихий шепот слетел с губ Тори. Это были строчки Роберта Бернса, но Тори надеялась, что великий поэт и романтик простит ей этот невинный плагиат.
Тори произносила слова так тихо, что слышали их только дерево и ее тайная подруга:
Кто видал тебя, тот любит, Кто полюбит, не разлюбит.
— Ну как? — спросил Маккламфа у Митчелла в тот же день, как только его друг вошел в отведенные им в Сторм-Пойнте комнаты.
— Что как?
— Не играй со мной в прятки, приятель. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Митчелл сделал глубокий выдох и спокойно проговорил:
— Я не играю с тобой в прятки, Йен. Я просто устал. Маккламфа бросил на него сердитый взгляд:
— Я думаю, не стоит спрашивать, почему молодой цветущий мужчина чувствует себя усталым в пять часов вечера.
— Хорошо, я скажу тебе, — обернулся Митчелл. — Я устал, потому что совершенно не высыпаюсь.
— Тоскуешь по родине.
Митчелл покачал головой и сухо ответил:
— Не думаю, что причина в этом.
— Значит, все дело в этой девушке?
На этот раз ответа не последовало. Да он и не требовался, вопрос был чисто риторическим.
— Так, значит, дело в ней.
— Возможно. — Митчелл достал чемодан и начал бросать туда вещи.
— Что сказала тебе эта девушка? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Ведь не могла же она ответить тебе «нет».
— В некотором роде она ответила «да». Йен просиял.
— Тогда почему у тебя такое вытянутое лицо? Надеюсь, чтобы добиться положительного ответа, тебе не пришлось применить свои чары?
— Нет, не пришлось. — Митчелл швырнул в чемодан джинсы. — Тем более что это вообще тебя не касается, черт побери!
— Нравится тебе это или нет, но меня касается все, что так или иначе касается тебя.
Маккламфа достал из шкафа килты и аккуратно развесил их на стульях. Они собирались надеть их завтра, отправляясь в дорогу, чтобы вернуться на родину в национальных костюмах. Только в них должны были сойти на родной берег Маккламфа и, конечно же, Сторм.
Прошло некоторое время, прежде чем Маккламфа снова заговорил.
— Тебе пришлось ей что-нибудь пообещать, чтобы она согласилась поехать?
— Она поехала бы в любом случае.
— Значит, что-то пообещал.
— Да, я дал ей два обещания, — признался Митчелл.
— Намерен ли ты сообщить Маккламфе, какие именно? Разумеется. Почему бы и нет. Не было никакого смысла
скрывать это от Маккламфы.
— Выполнить первое довольно легко. — Митчелл упал в кресло и поставил ноги на специальную скамеечку. — Кстати, я думаю, ты даже будешь рад.
— Не заставляй меня теряться в догадках. Что это?
— Я разрешил ей взять с собой мисс Фрэйзер… Элис. Йен отвернулся и начал тщательно укладывать свои вещи, однако Митчелл успел заметить, что щеки его залил густой румянец и в глазах вспыхнул затаенный интерес.
— Что ж, это хорошая мысль, — слегка охрипшим голосом сказал Йен. — Ведь она, кажется, всегда путешествует вместе с ней.
— Да, верно.
— А второе обещание? Она потребовала чего-то ужасного?
Митчелл опустил подбородок на сплетенные пальцы. Маккламфа никак не мог понять, что выражает его лицо.
— Нет.
— Это дорого стоит?
— Ни пенса.
— Тогда что тебя так тревожит?
— Я пообещал ей взять дерево. Маккламфа остолбенел.
— Дерево?
— Дерево, — кивнул Митчелл.
— Что, какое-нибудь особенное дерево? Дуб? Вяз? Ольха? — Йен задумался и выдвинул еще несколько предположений: — Может быть, ливанский кедр или ей понадобилась целая липовая аллея?
Митчелл отрицательно покачал головой:
— Нет, только одно дерево.
— Надо было сказать ей, что на острове Сторм тоже растут деревья, — сердито проговорил Йен.
— Это должно быть дерево, на которое она могла бы забираться и удобно сидеть, никем не потревоженная.
— А-а… — протянул Йен, и на лице его появилась понимающая улыбка, — теперь понимаю. Девушка желает иметь убежище.
— Конечно, она хочет иметь место, которое могла бы называть своим.
Митчелл встал. Он был намерен удовлетворить ее желание.
Глава 11
— Куда, черт возьми, он запропастился?
Сильвия Форбс опять откинулась на спинку роскошного, обитого бархатом кресла, поднесла к губам рюмку отменного шерри и, стараясь сохранять выдержку, повторила:
— Я же говорила тебе. Он уехал в Америку, Роджер. Роджер Форбс по обыкновению возмущенно фыркнул, после чего выразил свое негодование словами:
— Не понимаю, как он мог смотаться в Америку, зная, что к нему едут гости. Впервые в жизни оказываюсь в таком идиотском положении.
Сильвия посмотрела на Роджера. Она считала, что этот мужчина просто не имеет права быть таким красивым, но, видимо, природа решила возместить ему красивой внешностью недостаток характера. Относительно самой себя Сильвия, естественно, не делала таких заключений.
Объект ее внимания продолжал что-то бормотать себе под нос, потом пошевелил носком черного парадного ботинка затухающие угли в открытом камине, наблюдая, как искры поднимаются и исчезают в широком дымоходе.
От экономки, миссис Пайл, они узнали, что взамке Сторм топят камин даже теплыми летними вечерами, особенно в гостиной и парадных комнатах. Делалось это не столько ради тепла, сколько для того, чтобы предотвратить сырость в помещениях.
Роджер Форбс опять наполнил свою рюмку. У хозяина замка была богатейшая коллекция спиртных напитков, и в его отсутствие гости развлекали себя дегустацией.
— Наверное, отсутствие приличных манер у Сторма объясняется тем, что он родился и вырос вдали отсюда и не имеет к этому замку никакого отношения.
— Да ничего подобного, — моментально отреагировала Сильвия, раздражаясь на замечание пасынка.
— По-моему, его родители… или мать были иностранцами, — продолжал Роджер.
— Уверяю тебя, это не так. — В детстве Сильвия была примерной ученицей и прекрасно знала родословную Стормов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26