Он продолжал целовать меня, а его рука тем временем ласкала меня, и трепет пробегал по телу.
Я почувствовала, как что-то твердое уперлось мне в бедро, и ощутила странную смесь испуга и возбуждения.
И тут он промолвил хриплым голосом, который я не сразу узнала:
— Ну вот, Джорджи. Теперь держись.
Самое удивительное, что мне хотелось, чтобы он вошел в меня. Я и думать забыла о боли, думая только о тех приятных ощущениях, которые он вызвал во мне, и я хотела, чтобы это произошло. Вот почему неожиданная боль повергла меня в шок.
Ему пришлось с силой толкнуться, чтобы войти в меня, и тело мое застыло от незнакомого, неприятного ощущения. И тут я вспомнила, о чем он меня предупреждал.
Но я никак не ожидала того, что произошло потом. Я не ожидала, что меня пронзит жгучая боль и я буду истекать кровью. Я не ожидала, что он придавит меня своим тяжелым телом и станет раскачиваться во мне взад-вперед, причиняя боль каждым движением. Он ведь был гораздо сильнее меня. Он не только причинил боль, но посеял во мне страх.
Когда же все закончилось и он лежал на мне, тяжело дыша, мне потребовалось собрать всю свою силу воли, чтобы не заплакать.
Он приподнялся и заглянул мне в лицо — я поспешно отвернулась.
— О Господи. Прости меня, Джорджи, — сказал он. Его голос звучал хрипло, и он тяжело дышал, как если бы пробежал не одну милю. — Я не хотел, чтобы все так получилось.
Он перевернулся на спину, положив руку на лоб и уставившись в потолок.
— Боже мой, — вырвалось у него.
Он произнес это с таким отчаянием, что моя собственная боль отступила перед его страданием. Я еле слышно спросила:
— Что-нибудь не так?
— Мне следовало быть нежнее, осторожнее, — угрюмо промолвил он. — Все было бы совсем не так. Боюсь, я… забылся. Я сожалею. Прости меня.
Он, видите ли, сожалеет, с горечью подумала я.
Я слегка отодвинулась от него и вдруг обнаружила, что мое беспокойство частично проистекает оттого, что я лежу на липком влажном пятне. Я опустила руку, пощупала простыни и поняла, что это кровь.
— Филип! — в панике воскликнула я. — У меня кровь!
Он сомкнул пальцы у меня на запястье, поднял мою руку, и мы вдвоем уставились на мою ладонь, испачканную в ярко-красной крови.
— Ничего страшного, — промолвил он каким-то странным голосом. — Это подтверждение того, что ты девственница, Джорджи. Это значит, что до меня ты никогда не принадлежала мужчине.
Он продолжал смотреть на мою руку, как завороженный. Минуту спустя я выдавила из себя:
— Мне надо пойти переодеться, и простыни тоже надо переменить. Ведь мы не можем спать в этом.
Он отпустил мое запястье и сказал обычным тоном:
— Я попросил Бетти подождать в гардеробной, чтобы тебе помочь. Иди, а я позабочусь о том, чтобы переменили простыни.
Я сползла с кровати и направилась к двери, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не броситься туда бегом.
— Я здесь, миледи, — послышался знакомый успокаивающий голос Бетти, когда я вошла в мои личные апартаменты и закрыла за собой дверь. — Идите-ка в уборную и приведите себя в порядок, а я тем временем достану вам новую чистую рубашку.
Похоже, ее ничуть не удивило мое появление в перепачканной кровью рубашке, и я решила, что Филип не солгал, когда говорил, что это случается со всеми девушками в первую брачную ночь.
Я закончила свое омовение в уборной, и Бетти надела на меня новую ночную рубашку из белого льна. Кровь течь перестала, но боль не проходила. Я неохотно приблизилась к двери, ведущей в спальню.
Меньше всего мне сейчас хотелось застать там горничную, которая меняла эти отвратительные перепачканные простыни, и я осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Комната была пуста. Я тихонько прокралась в спальню и забралась в свою супружескую постель.
Свернувшись калачиком и отвернувшись от той половины кровати, что полагалась Филипу, я крепко зажмурила глаза и притворилась, что сплю. Впрочем, о сне и речи быть не могло. Я, притаившись, лежала на постели в огромной элегантной комнате, и мне было ужасно грустно.
По щекам моим потекли слезы.
Прошло минут десять, и в спальню вернулся Филип. Я не пошевелилась, моля Бога, чтобы он подумал, что я заснула. Он задул светильник и лег в постель рядом со мной. Я замерла, стараясь не двигаться, — он не должен видеть, что я плачу.
Я плакала совершенно беззвучно, но он внезапно произнес в темноте:
— Джорджи, не плачь, прошу тебя.
В его голосе звучало то же отчаяние, что и раньше. Он коснулся рукой моего плеча.
— Иди ко мне, — сказал он.
Я нехотя повернулась к нему и вдруг очутилась в его объятиях. Тут я перестала сдерживать слезы и заплакала навзрыд.
— Прости, Джорджи, мне так жаль, — промолвил он и прижался губами к моим волосам. — Прости.
— Все начиналось так… так х-хорошо, — всхлипывала я, — а п-потом…
И я зарыдала еще горше.
— Я знаю, — устало произнес он. — Помнишь, ты как-то сказала, что жизнь несправедлива к женщинам? Ну вот тебе еще один пример. Первый раз для мужчины полон незабываемых ощущений, а женщина испытывает боль.
Рыдания мои поутихли, и мерный стук его сердца под моей щекой успокаивал меня. Его рубашка намокла от моих слез, но я подумала, что это еще малая плата за все, что он со мной сделал.
Я неожиданно зевнула.
— Спи, милая моя, — сказал он. — Ты устала. — И он выпустил меня из своих объятий.
Да, я страшно устала и измучена, и все по его вине, но мне почему-то не хотелось, чтобы он отпускал меня.
Я прижалась к нему, пробормотала что-то вроде «обними меня» и провалилась в глубокий целительный сон.
***
Когда на следующее утро я проснулась, яркое солнце уже проглядывало сквозь щелки жалюзи на окнах. Я посмотрела на часы на каминной полке и к ужасу своему обнаружила, что пробило десять часов утра.
Я лежала в постели одна.
Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь спала до десяти часов утра. Со мной такого еще ни разу не случалось.
«Какой позор! — подумала я. — Так-то я начинаю новую жизнь в Уинтердейл-Парке!»
И где Филип?
Я встала с кровати и подошла к высокому окну, что выходило во внутренний дворик. Я открыла ставни, и моему взору открылся прекрасный парк, одна из главных достопримечательностей поместья Уинтердейлов.
Вид, открывавшийся из окон, был так красив, что дух захватывало. Широкая заросшая травой тропинка вела от каменной террасы за домом к беседке в виде маленького замка, окруженной шарообразными кронами тисов. В парке росли буки, дубы, каштаны и кедры, а в центре парка виднелся декоративный пруд с маленьким островком посередине, на котором возвышался изящный павильон.
По тропинке бегала Анна со своим песиком. Ее золотистые волосы были перевязаны голубой ленточкой, и она весело смеялась.
К горлу моему подкатил комок.
— А, вы уже проснулись, миледи. — Это вошла Бетти, держа в руках поднос с горячим шоколадом и булочками. Я обернулась к ней и сказала:
— Прости, Бетти. Я никогда еще так долго не спала. Тебе следовало меня разбудить.
— У вас же были на то причины, миледи, — успокоила меня служанка. — Да к тому же его светлость приказал вас не будить. Так я и сделала.
Я выпила шоколад, съела булочку, оделась в миленькое желтое утреннее платье и спустилась вниз, чтобы встретиться с экономкой.
Остаток утра я провела с миссис Фром, которая водила меня по всему особняку. Девушке, которая всю жизнь прожила в простом кирпичном доме, апартаменты Уинтердейл-Парка казались великолепными. Мне никогда еще не приходилось видеть столько мрамора.
К счастью, семейная половина особняка выглядела более уютно. Зеленая гостиная на первом этаже — та, где находились китайские статуэтки, — была парадной, а вот две другие комнаты поменьше на втором этаже имели более жилой вид. В одной из этих маленьких гостиных я и обнаружила фортепиано Кэтрин.
В качестве настенных украшений в большинстве комнат преобладали итальянские пейзажи семнадцатого века и зеркала в золоченых рамах.
Когда я завершила свой обход, наступило время ленча. Я поблагодарила миссис Фром и вышла на террасу посмотреть, там ли еще Анна. Они с Нэнни как раз направлялись мне навстречу.
— Джорджи, Джорджи, Джорджи! — закричала Анна, вся светясь от радости. — Знаешь, что Филип сделал для меня?
— Нет, — сказала я. — Что же?
— Качели!
Я переглянулась с Нэнни.
— Качели?
Няня кивнула.
— Это правда, мисс Джорджиана… то есть, миледи.
— Не смей называть меня миледи, — сказала я. — Для тебя я всегда буду мисс Джорджиана, Нэнни. Тебе понятно?
Она улыбнулась, и ее глазки-изюминки лукаво заблестели.
— Да, понятно. — Улыбка ее стала еще лучезарнее. — Это правда. Его светлость отвел часть садика для мисс Анны. Там уже повесили качели, а скоро сделают и сарайчик для ослика. Его светлость сказал, что если она хочет завести еще каких-нибудь животных, он прикажет и для них построить домики.
Слезы подступили у меня к глазам.
— О, Нэнни, — промолвила я, — ну разве это не чудесно?
Она энергично кивнула.
— Он добрый мальчик, мисс Джорджиана. Вы сделали прекрасный выбор.
Я вспомнила о том, что произошло между нами этой ночью, и подумала, что после всего этого не могу назвать его ни «добрым», ни «мальчиком». Но с Анной он очень добр — в этом не было никаких сомнений.
И разве не поэтому я вышла за него замуж?
Я съела свой завтрак в одиночестве, поскольку Нэнни снова настояла на том, чтобы Анна завтракала у себя наверху. Филип вошел, когда я уже поела, и спросил, не хотела бы я прокатиться с ним и осмотреть имение. Я, конечно же, согласилась и побежала наверх переодеть утреннее платье.
День выдался такой же погожий, как и утро, и я не замедлила сделать на сей счет пространное замечание, когда спустя полчаса наш фаэтон, влекомый двумя лошадьми серой масти, покатил по широкой дорожке, посыпанной гравием. По правде сказать, оставшись наедине со своим супругом, я ужасно смущалась и не знала, о чем говорить.
Я умолкла. Мы проехали широкие лужайки и стройные аллеи деревьев у входа в поместье Уинтердейл-Парк, и, поворачивая лошадей на дорогу, он учтиво осведомился:
— Миссис Фром уже показала тебе дом?
— Да. — Я обернулась к нему, обрадовавшись, что можно говорить о чем-то, кроме погоды. — Должна признаться, он произвел на меня огромное впечатление. О чем думал твой предок, когда его строил? Вероятно, воображал себя венецианским дожем, а не английским графом?
Он усмехнулся. Я смотрела на него как зачарованная. Мне еще ни разу не приходилось видеть у него на лице эту мальчишескую ухмылку.
— Дом Подавляет своей роскошью, правда? — спросил он. — А зимой здесь можно замерзнуть. Весь этот мрамор, может, и хорош в Италии, где он помогает сохранить прохладу, но в нашем английском климате…
И он покачал головой, осуждая безрассудство своего предка.
Я осторожно продолжала:
— И он не в очень хорошем состоянии. Леди Уинтердейл, похоже, почти им не занималась.
Он бросил на меня удивленный взгляд:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, во-первых, портьеры и драпировки в моей гардеробной изрядно обветшали. И пока миссис Фром водила меня по дому, я все время замечала, что многое требуется восстановить и подреставрировать. Мне кажется странным, что в таком богатом доме…
Я испуганно умолкла, заметив, что он нахмурился. Вдруг он решил, что я сейчас попрошу у него денег на ремонт?
— Не то чтобы меня это особенно удручало, милорд, — поспешно добавила я. — Ничего, что драпировки ветхие. Правда. Не думайте, что я хочу заново обставить дом.
— Ничего, ничего, — сказал он. Но тонкая морщинка у него между бровей так и не исчезла. — Я об этом и не думал. Просто удивлен. Видишь ли, я никогда не замечал, чтобы с домом было что-то не так. Но я всегда знал, что земельные владения страшно запущены.
Смысл его слов дошел до меня не сразу. Затем я сказала:
— А, вот оно что.
— Да, — согласился он. — Вот именно что «а».
— Так вот почему твой дядя жульничал в карты, — догадалась я. — Ему нужны были деньги.
— Он отчаянно нуждался в деньгах, — кивнул Филип. — Мы с его поверенным в делах целый год разрабатывали план восстановления имения. Это было нелегко, скажу я тебе. Его финансы находились в плачевном состоянии.
Тут я вспомнила о грудах бумаг, всегда лежавших у него на столе в библиотеке, и все поняла.
— Но мне кажется, леди Уинтердейл не испытывает недостатка в средствах, — заметила я. — Кэтрин говорила, что после смерти отца они жили в Бате и что леди Уинтердейл арендовала дом в самой респектабельной части города.
На это Филип сказал:
— Деньги, полагающиеся моей тетушке как супруге, перешли в ее безраздельное пользование с момента свадьбы. Мой дядя не мог наложить на них руку, и слава Богу. — Он приподнял бровь и добавил:
— Нельзя сказать, чтобы меня обрадовала необходимость содержать тетю Агату.
Я его прекрасно понимала.
Между нами воцарилось короткое молчание, и я наслаждалась прелестными видами Суррея. На тополях, посаженных по левой стороне дороги, распустились первые крохотные золотистые листочки, а справа от нас на краю поля раскинулась дубрава. Колокольчики и дикие гиацинты росли в траве по обочинам дороги. Теплый воздух нес с собой ароматы весны и пробуждающейся жизни.
Внезапно в голову мне пришла одна мысль, и я нахмурилась.
— Если владения твоего дяди были в таком ужасном состоянии, то откуда ты взял деньги, чтобы оплатить сезон для меня и Кэтрин? Это же стоило тебе целое состояние!
Филип смотрел прямо перед собой, куда-то между ушей серых лошадок, и мне был виден только его профиль.
— Я оплатил ваш сезон из своих денег, — ответил он.
Снова наступило молчание, пока я обдумывала его слова.
— Это твои собственные деньга? — осторожно осведомилась я.
Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Я заметила, что нос у него имеет слабую горбинку — вот что, должно быть, придавало ему тот высокомерный вид, который он иногда на себя напускал.
Он невозмутимо ответил:
— Да, мои собственные деньги. И на восстановление имения я тоже трачу собственные сбережения. Фермы арендаторов еще не могут приносить достаточно дохода — за пятнадцать лет хозяйство сильно запущено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38