– Проблема, которую мы встретили при работе с табличкой, в корне иная. Можно предположить, что люди, которые писали на этой табличке, не имели намерения скрывать смысл своего сообщения. Наоборот, они, скорее всего, хотели, чтобы оно было как можно более ясным. Но три тысячи лет спустя мы потеряли не только ключ к этому шифру, но и всякое представление о языке, который тут присутствует. Есть два подхода. Можно начать с рассматривания символов или попытаться разгадать смысл языка, а потом работать с символами, которые его представляют.
– Но этим табличкам больше трех тысяч лет, – возразил Грант. – Как мы можем узнать, что это за язык?
– Не можем. Но это не останавливает ученых в их попытках подставить другие языки или их гипотетических предшественников в парадигму линейного письма Б. Попробовали уже все: хеттский, баскский, архаический греческий, протоиндский, кипрский, этрусский – что особенно забавно, потому что никому пока не удалось его расшифровать. В основном это все чепуха, безнадежное сочетание слабых совпадений и упрямого оптимизма.
– То есть снова тупик.
– Согласен. Поэтому, вместо того чтобы заниматься непосредственно языком, мы начнем с символов. Мы попробуем обнаружить закономерности в их расположении, внутреннюю логику, правила сочетания и посмотрим, что нам удастся узнать про язык, обозначаемый этими символами. Беда в том, что мы даже не знаем, какое количество символов у нас имеется.
– Вообще-то они все написаны на табличке, – ехидно заметил Мьюр.
Рид поднял бровь – этот незначительный жест ввергал многих студентов в отчаяние.
– Неужели? – Из кармана пиджака он достал чернильную ручку и курсивом написал букву на салфетке, не обращая внимания на полные ужаса взгляды официантов. – Ну и какая это буква?

– G, – предположил Грант.
– Y, – сказал Мьюр.
– Р, – выдвинула версию Марина, которая сидела напротив Рида и буква была для нее вверх ногами.
Рид откинулся на стуле с загадочным и довольным видом:
– Правда? Или, может быть, это «j» или «f». Или «if». Или «of». А может быть, мисс Папагианнопуло читает правильно и это «Pn» или «Pr». А может, это просто случайно задели стилом. Минойцы и микенцы не разрабатывали шрифтов для своего алфавита. Они царапали буквы на табличках из сырой глины при помощи деревянных или тростниковых палочек, наверное, торопились, да и табличку держали на коленях. Даже в самом лучшем виде буквы не совсем похожи одна на другую. Чтобы решить, какие различия принципиальны, а какие – просто различия в написании, требуется мудрость Соломона. И это только самое начало работы.
Над столом повисло мрачное молчание. Грант занялся едой, а Мьюр наблюдал за тем, как с кончика его сигареты падает длинный столбик пепла.
– Я ничего не пропустил?
Словно под натиском урагана, двойные двери обеденного зала распахнулись внутрь. По полю с пустыми столиками к ним приближался высокий широкоплечий мужчина. В его облике было что-то уныло-безупречное – теннисные туфли, молодежная стрижка, белые брюки, белая рубашка с открытым воротом – такая же яркая, как и его улыбка. Даже не слыша его речь, можно было легко догадаться, кто он такой, и описать его одним-единственным словом: американец. Если вновь прибывший и заметил четыре изумленных взгляда, то никак не показал этого, продолжая ослепительно улыбаться.
– Джексон, – представился он. – Марти Джексон. – Он тряхнул руку Марины и повернулся к Риду. – Дайте угадаю – профессор Рид. Я все про вас прочитал. А вы, наверное, Сэм. – Он посмотрел на Гранта.
Джексон взял стул от соседнего столика, развернул его ловким движением и втиснулся между Мариной и Ридом. Грант вопросительно посмотрел на Мьюра:
– О нас что, в газетах пишут?
Джексон взмахом руки подозвал официанта и заказал пива.
– В этой проклятой стране еще ни разу не получил его достаточно охлажденным, – проворчал он добродушно. – Но все же оно лучше, чем местное вино. Я слышал, его делают из сосновых шишек, вы можете представить?
– Мистер Джексон находится здесь в составе союзной военной миссии, – сказал Мьюр. Остальным это объяснение показалось каким-то неестественным. – Он прилетел сегодня утром.
– Держим оборону против коммунистов. Слышали, что тут Трумэн сказал на прошлой неделе? «Мы должны помогать свободным народам идти к их собственной цели по выбранному ими пути». Вот для этого я и прилетел сюда.
– Вы военный?
– Не совсем. – На миг вежливая, добродушная улыбка пропала, и Грант заметил нечто резкое и жесткое. Улыбка тут же вернулась. – Но я полагаю, мы все в одной команде?
– Мистер Джексон…
– Называйте меня Марти.
Мьюр поморщился.
– …присоединился к нам для поисков шестьдесят первого элемента.
– Я слышал, вы тут творите ого-го какие дела. – Джексон подался вперед и поставил локти на стол. – Пещера на Лемносе – это просто невероятно. Жаль, меня там с вами не было.
Ответное бормотание Рида можно было принять за вежливое согласие.
– Но теперь мы займемся этой штуковиной по-настоящему. Разведка сообщает, что красные полезли в это дело, как евреи в банк. И выставили одного из своих главных громил, полковника Курчатова. – Из кармана рубашки американец достал фотографию и положил на стол. Похоже, она была сделана тайком – нечеткая, недоэкспонированная, и на ней трудно было разглядеть что-нибудь помимо узких скул, тонкой полоски усов и глаз, которые почти скрылись в тени от козырька фуражки. Грант даже не сразу понял, что одного глаза у этого человека нет, а глазница закрыта черной повязкой. – Это единственный снимок, который у нас имеется, но мы об этом человеке много наслышаны. Он стал известен под Сталинградом – не потому, что сражался с немцами, а потому, что расстреливал дезертиров. Думаю, Советы что-то раскопали; ведь в Лэнгли считают, что он – любимчик дядюшки Джо.
Грант изучил фотографию:
– Кажется, на Лемносе мы уже встречались с его друзьями.
– Мьюр рассказывал. И нам надо добраться до этой штуковины раньше них.
– Ну, у нас есть табличка. Это, пожалуй, самая большая помощь. Однако профессор как раз объяснял, сколько еще работы предстоит, прежде чем мы сможем ее прочитать.
– Если я могу вам чем-то помочь, обращайтесь.
Кажется, Рида такое предложение испугало, хотя Джексон говорил вроде от чистого сердца.
– Мы решили, что нам удалось проследить происхождение таблички до Кефалонии.
– Отлично. Завтра с утра этим и займемся. У меня есть самолет. – Американец сказал это таким тоном, каким говорят о паре лишних ботинок. – Сэм, вы, говорят, человек незаменимый. Я считаю, вам надо обязательно ехать.
Грант вздрогнул, он ощутил инстинктивное желание отказаться. Но подавил его – нет смысла делать Джексона своим врагом прямо сейчас.
– Марина тоже должна поехать с нами, – сказал он. – Она в археологии больше понимает. Она сможет и с местными поговорить лучше, чем кто-либо из нас.
Грант стал наблюдать за реакцией Джексона. По лицу американца промелькнула тень неудовольствия, и он слегка пожал плечами:
– Конечно. – Джексон обвел глазами всех, останавливая взгляд на каждом. – Не могу вам даже и сказать, как это важно.
Глава пятнадцатая
Кефалония, Ионическое море
Самолет поцеловался с морем, сел на воду и плавно поплыл к берегу. Когда глубины осталось всего фута два, Джексон выключил двигатели, и волны пронесли самолет по оставшимся ярдам водной глади. Грант выпрыгнул из кабины и пошлепал по мелководью, толкая стойку крыла вверх и вперед, чтобы вытащить самолет из воды. Закрепив его, он достал карту, которую они купили этим утром в Афинах, и принялся ее рассматривать.
– Судя по заявке, которую Бельциг оформлял в министерстве, участок раскопок должен находиться где-то там. – Он указал на север, на каменистый склон, поднимавшийся над плоской прибрежной равниной.
– Неплохое место.
– Для засады, – мрачно добавил Грант.
Яркий солнечный свет и морской воздух не могли улучшить его настроение. Он с самого начала не доверял Джексону, и два часа, проведенные в самолете, где ему пришлось выслушивать жизнерадостные банальности американца, ничуть не изменили его мнение.
– Справимся. – Джексон скинул с плеча вещмешок и вытащил плоский пистолет «люгер». – Нравится? Это сувенир из Берлина. Сорок пятый год. Про нацистов можно говорить все, что угодно, но их техникой нельзя не восхищаться.
– Да, и газовые камеры у них отлично работали, – пробормотал Грант.
Джексон его не услышал.
– А что мы хотим здесь найти?
Грант пожал плечами:
– Микенские постройки, как написано в заявке Бельцига на проведение работ. Рид считает, что мы ищем дворец Одиссея.
– Одиссея? У него же дворец был на Итаке. – Джексон заметил, что Грант удивился. – А ты что, «Одиссею» в школе не читал?
– Нет.
– Классная книга. Но, наверное, надо слушать профессора. Он настоящий Эйнштейн.
Грант холодно улыбнулся:
– Ну да.
Они нашли тропинку, которая вела по заболоченной полоске земли позади пляжа. Постепенно почва стала плотнее, поднимаясь к долине, которая отделяла холм от гряды на западе. Там, где дорожка разделилась, они свернули налево и начали медленно пробираться наверх по склону, который становился все круче, пока не оказались на покрытой лесом вершине. Дул ровный ветерок; оглянувшись, Грант увидел на пляже гидросамолет, блестевший на солнце, словно зеркало, вокруг него смыкались объятия бухты.
Они разбрелись, выбирая дорогу среди деревьев. Даже в тени воздух был теплый, но Грант ощущал себя неспокойно. Надо было смотреть на землю, чтобы определить, где ее копали, но он все больше бросал взгляды по сторонам. Джексон, словно кабан, топал и ворочался в кустах справа. Из-за шума ничего другого нельзя было расслышать, и одно это уже заставляло Гранта нервничать. Он настороженно оглядывался.
Ага. Деревья почти полностью закрыли вид, но вдали слева мелькнуло нечто, напоминавшее крашеную стену. Грант позабыл о своих страхах и припустил вниз по холму в ту сторону.
Заросли стали реже, и Грант оказался на небольшой прогалине. Она напоминала поле с огромными кротовыми ямами – кругом высились курганы вырытой земли, и было очевидно, что они простояли так не один год. Их склоны покрылись травой и дикими цветами, а на вершине одного из курганов даже выросло небольшое дерево. На краю поляны стоял покосившийся деревянный сарай, дверь его болталась открытой.
– Сюда! – В тишине голос его прозвучал неуютно громко.
«Вдруг кто-нибудь еще услышит? – подумал Грант. – Впрочем, какая теперь разница? Джексона давно уже услышали бы».
Американец с шумом вывалился на прогалину, сломав по дороге три низко расположенные ветки. Наверное, ему тоже было не по себе – Грант заметил, как, выходя из зарослей, тот прячет «люгер» в карман брюк. Карман красноречиво оттопырился.
Джексон заглянул в пустой сарай:
– Похоже, кто-то побывал тут раньше нас.
– Наверное, жители деревни сломали замок и забрали инструменты.
– Ну и ну! – Джексон с негодованием покачал головой. – Неудивительно, что красные имеют здесь такой успех.
– Им нечего есть, – жестко ответил Грант. – У них уже шесть лет нет нормальной еды. А теперь они стали мячом в международном матче, и их отфутболивают от одной страны к другой. Им же приходится выживать изо всех сил. Именно поэтому коммунисты здесь так популярны. Только они предлагают местным людям надежду.
Джексон с недоверием посмотрел на него:
– Ты что, спятил? Такое нельзя говорить. После того, что случилось на Лемносе, надо считать, что красные висят у нас на хвосте.
– Да, они умеют появляться в самое…
Грант резко развернулся, выхватывая револьвер. Но было слишком поздно. На другой стороне поляны чей-то глаз уже щурился в прорези прицела.
Рид и Марина сидели лицом друг к другу за длинным столом в библиотеке, их разделял бруствер из книг. Принадлежащая Риду половина стола была усыпана скомканными листами бумаги с полузаполненными таблицами, списками, схемами, зачеркнутыми строчками и какими-то художественными эскизами. Марина напротив него ограничилась одной-единственной книгой, листком бумаги и остро заточенным карандашом. И, в отличие от Рида, на ее листке почти ничего не было записано.
Она вздохнула – после такого вздоха собеседник должен спросить, что случилось. Копна белых волос напротив нее так и осталась склоненной над книгами и записями, и слышалось только поспешное шуршание грифеля по бумаге.
– Так все запутано, – произнесла Марина, решив действовать более открыто.
Над книгами показались очки Рида в черепаховой оправе.
– Простите? – встрепенулся он.
То ли он до чего-то докопался, то ли просто забыл, что Марина сидит рядом с ним, – она не поняла.
– Я перелистываю «Одиссею», просто чтобы посмотреть, не найдется ли подсказки – куда Одиссей мог отправиться со щитом.
– Историки и филологи не одно столетие пытались нанести на карту странствования Одиссея, – ответил Рид. – Это невозможно.
– Почему? – удивилась Марина.
Рид надел на ручку колпачок и отложил в сторону здоровенный том труда «Миносский дворец», который мешал им видеть друг друга. Он рассеянно сдвинул очки на кончик носа:
– Как вы думаете, кто написал «Илиаду» и «Одиссею»?
– Если вы ходили в школу в Греции, то ответ на этот вопрос только один: Гомер. – Она рассмеялась. – Пембертон тоже дразнил меня. Он говорил, что это ловушка и поэмы на самом деле никто не писал. Он утверждал, что это результат многовековой устной традиции, передаваемой поэтами из поколения в поколение и меняемой при передаче. – Голос ее погрустнел. – Пембертон объяснял, что искать в этих поэмах первоисточник так же бесполезно, как смотреть в лицо младенца, пытаясь разглядеть там черты его прапрапрадеда.
– Это Пембертон так считал. Я с ним не согласен. Не думаю, что несколько поэтов могли сочинить такие вещи. Мне кажется, требуется один ум, единое видение, чтобы создать что-нибудь столь блестяще целостное. Но нет никаких сомнений, что поэт или поэты (я не утверждаю, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же человеком) использовали огромный объем информации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44