Чукчи используют ее летом для моржовой охоты. Может, поискать?— Попробуй, — поддержал Врангель.Матюшкин вернулся к своей упряжке и, вскочив на нарты, поехал, огибая берегом мыс, на восток.Стоя на скале и вооружившись зрительной трубой, Врангель упорно обшаривал горизонт. День был ясный, безоблачный, лишь в отдалении, верст за двадцать, поднимались в небо темно-голубые пары — признак открытого моря. Установившаяся теплая погода сильно размягчила снег, и потому они ехали теперь по ночам: когда подмораживало, собаки бежали легче.Мичман возвратился через полтора часа.— Все сходится, Фердинанд, — радостно сообщил Матюшкин. — Отыскал каркас байдары в двадцать один фут длиной. Летом, сказывали чукчи, они обтягивают байдару шкурой лахтака и промышляют моржей, кои водятся здесь в изобилии. А как обзор, что-нибудь видно?— Ни малейших признаков земли, — Врангель передал мичману зрительную трубу.— Вроде там открытое море, — не отрываясь от окуляра, сказал Матюшкин.— Похоже на то.— Что же делать, ехать дальше?— Именно, — подтвердил Врангель, — к Северному мысу.Проехав следующей ночью еще тридцать пять верст, остановились на привал в том месте, где на берегу в изобилии валялся наносный лес. Весь день, пока отдыхали, продолжалась метель. К ночи резко похолодало, до одиннадцати градусов ниже нуля. Используя благоприятные для бега собак условия, Матюшкин решился все-таки использовать и свай шанс в поисках земли.— Дозволь, Фердинанд, испытать удачу. Может, что и получится?Врангель не стал перечить:— Дерзай, Федор! Только без нужды не рискуй. И это не просьба — приказ! Мы ждать тебя не будем, поедем дальше. Ежели случится удача, подожди нашего возвращения здесь, на берегу. Ежели удачи не будет, возвращайся в Нижнеколымск. Где наши склады провиантские — знаешь.Взяв с собой провизии на пятнадцать дней и нагрузившись дровами, Матюшкин поехал на трех нартах на север. Врангель с Козьминым и доктором Кибером продолжили путь для описи берега на восток.
Далеко выступавшую в море скалу, соединенную с низменным берегом перешейком, Врангель узнал сразу по описанию этого места Джеймсом Куком. Отсюда море, как и писал Кук, круто поворачивало на восток. Именно этот мыс знаменитый англичанин назвал Северным. Чукчи же называли его Ир-Кайпио.Старшина селения по имени Этель дружелюбно встретил русских исследователей и, узнав, что они собираются идти далее к острову Колючина, предложил сопроводить туда, имея в виду заодно повидаться на острове со своими родичами.Этель принарядился в дорогу, надел шапку, украшенную бисером, с венчавшей ее на макушке головой ворона: ворон, по уверению чукчи, должен обезопасить их путь и обеспечить приветливый прием со стороны тамошних племен.И так, уже в сопровождении чукотского старшины, пояснявшего названия приметных очертаний береговой линии, миновали мысы Ванкарем, Ольман и наконец добрались до Колючинской губы с островом посреди ее, названным Куком в честь своего спутника именем Бурнея. И этому самому Бурнею, из-за того, что льды не позволили кораблю Кука пройти от губы дальше на север, втемяшилось в голову подвергнуть сомнению путешествие вокруг азиатских берегов Семена Дежнева и убеждать ученый мир, что Азия и Америка соединяются между собой перешейком.Что ж, теперь, думал Врангель, с интересом рассматривая отвесно обрывающиеся к морю северные берега острова Колючина, сложенные из красноватого гранита, гипотеза Бурнея окончательно развенчана. Не говоря о других результатах их экспедиции, один этот факт представлял из себя немалую научную ценность и утверждал приоритет русских исследований района Берингова пролива.Жившие у Колючинской губы чукчи снабдили прибывших издалека путников китовым мясом на корм собак. В обмен же получили табак и бисер. Весенняя охота была удачной для чукчей: добыли на своих легких байдарах, приспособленных для плаваний среди льдов, почти пятьдесят китов и немало моржей.Помимо мяса, Врангель приобрел у береговых чукчей нартовые полозья из китовых ребер, значительно облегчающие, благодаря прекрасному скольжению по снегу, бег собак. От Колючинской губы до Нижнеколымска их отделяло, по подсчетам, не менее тысячи верст, и обратный путь в немалой степени зависел от того, в какой форме будут находиться собаки.Простились с чукчами как добрые хорошие друзья. Из общения с ними Врангель вынес убеждение, что этот народ отнюдь не отличается злобой и воинственностью, как полагали некоторые его соотечественники. Напротив, по своей природе чукчи приветливы и добродушны. Их чувства к пришельцам определялись теми намерениями, с которыми чужаки приходили к ним. Если кто-то хотел нарушить их мирную жизнь и завоевать их земли, они брали в руки оружие и умели достойно постоять за себя. Но если пришельцы открывали им свое сердце, предлагали дружбу и мирную торговлю, то и чукчи не замыкали свое сердце на замок, отвечали тем же.На обратном пути, за мысом Ир-Кайпио, с русскими простился чукотский старшина Этель, способствовавший налаживанию добрых отношений с сородичами в Колючинской губе.В том месте, где простились с Матюшкиным и откуда мичман уехал по льдам на север, внимание привлек появившийся на берегу большой деревянный крест. Осмотрев его, нашли записку. Матюшкин сообщал, что путь ему на расстоянии шестнадцати верст от берега преградила огромная полынья. Убедившись в невозможности обогнуть ее, он повернул назад и, достигнув земли, поехал, как договорились, в обратном направлении, к Нижнеколымску.Близ реки Верконы Врангель, заинтригованный рассказом Матюшкина, тоже отыскал зимовье Шалаурова.Итогами собственных его раскопок были найденные в земле два человеческих черепа и деревянный, обросший мхом патронташ.В складе на Большой Баранихе нашелся оставленный Матюшкиным для товарищей запас провианта и собачьего корма.Десятого мая, после восьмидесятидневного отсутствия, путешественники наконец вернулись в Нижнеколымск. Глава девятая Какой уютной после долгих странствий по льдам представлялась теперь их северная база, простая нижнеколымская изба. Уединившись в ней, Врангель обдумывал, что скажет в заключительном отчете об итогах экспедиции. Сделано, в общем-то, немало. Подробно исследованы труднодоступные края, описан берег от Индигирки до Колючинской губы. Изучены Медвежьи острова, низовья Колымы, берега Большого и Малого Янюев, сопредельные горы и тундра. А также нравы и быт местных жителей — якутов, тунгусов, юкагиров, чукчей...Неоднократными путешествиями на север доказано, что никакой «Земли Андреева» там, где предполагалось ей быть, не существует. И собраны от чукчей сведения, что искомая «Северная земля» располагается восточнее тех мест, где ее пытались найти, — в районе мыса Якан, если двигаться от него на север.Немалую ценность должны представить регулярные метеорологические наблюдения, изучение полярных сияний, направлений ветров, как и обнаружение свободного от льдов моря в некотором удалении от берегов.Словом, несмотря на неудачу в поисках земли, трудились, мерзли, голодали, пускались в отчаянные походы, на грани смертельного риска, не напрасно. Надо полагать, кое-что для познания полярных областей они сделали. В итоге Север станет намного ближе людям и понятнее. Результатами экспедиции воспользуются и другие исследователи.Пора было отчитываться и перед верным другом Федором Литке, ожидающим от него последних новостей. «Коротко сказать, — сообщал ему в письме Врангель, проникли и описали берег до острова Колючина, откуда Берингов пролив был от нас не более 3-дневной собачьей езды, и возвратились в Нижнеколымск мая 10-го, к радости и удивлению жителей, полагавших нас или поглощенными морем, или убитыми... Голодными и на едва шевелившихся собаках дотащились мы до Колымы. Теперь я не имею никакого сомнения, что есть на севере земля: сказания чукчей так согласны и утвердительны, что уже не искать, а найти следует».Первыми, в начале июля, отправились в обратный путь через Сибирь Матюшкин с доктором Кибером. Расчеты с местными жителями за поставки нарт, собак, продуктов питания и другие услуги задержали Врангеля в Нижнеколымске до ноября. Уже началась зима, когда вместе с Козьминым он покидал приютивший их на три года северный поселок. Проводить офицеров вызвался оказавший большую помощь в походах купец Бережной.
Бережной доставил путников на своих крепких, привыкших к морозам якутских лошадях до Верхоянска, и здесь настала пора проститься с купцом.— Спасибо, Федор Васильевич, за все, — с чувством сказал Врангель. — Доберусь до Петербурга — непременно упомяну в отчете об оказанной вами неоценимой помощи и буду ходатайствовать, чтобы вас достойно поощрили.— С вашей руки — и мне куль муки, — добродушно усмехнулся купец. — Да только наград нам не надобно. Была б память хорошая — с нас и довольно. А за сердечное слово — благодарствую! Коль опять воротитесь свой остров искать, милости прошу к моему шалашу. Один в наших краях не воин, артелью сподручнее.В Верхоянске, называемом якутами Боронук, Врангель и Козьмин в компании с местным исправником отметили Рождество. На дворе лютовала сорокаградусная стужа, но, делать нечего, надо поспешать дальше.В первые дни нового года начали подъем на Верхоянский хребет. Деревья вокруг стояли в замерзшей бахроме, и такие же ледяные узоры обрамляли воротники и шапки путешественников. Теплый, подобный облаку пар окружал упорно продвигавшийся по горной тропе караван всадников.В предвестии снежной бури заночевали в дорожной хижине на склоне хребта — поварне. За окном, заложенным льдиной, свистел в ущельях ветер, стонали и лопались от мороза вековые лиственницы, а в набитом людьми домике весело, даря тепло, трещали дрова в глиняном чувале. Скинув промерзшие шубы, путники согревались обжигающим чаем.— Вон как разгулялось! — прислушиваясь к бушующей стихии, говорил Козьмину Врангель. — Чем-то, Прокопий, полюбились мы «стране Борея». Никак не хочет отпускать нас восвояси.Израсходовав весь запас злобы, к утру буря утихомирилась, и сразу потеплело. С трудом преодолевая наметенные за ночь сугробы, лошади с оседлавшими их всадниками возобновили трудный подъем наверх. Часть втораяЭТА ДАЛЕКАЯ АМЕРИКА Глава первая

В январе тысяча восемьсот двадцать пятого года инженер-подполковник путей сообщения Гавриил Степанович Батеньков возвращался из проведенного в Москве отпуска в Петербург. Вроде бы все, как и прежде, четверка сытых и резвых лошадей легко несет поставленную на сани кибитку по укатанной снежной колее, мелькают за окном бесконечные поля, перелески, бедные деревушки с покосившимися избами, но что-то, размышлял Батеньков, произошло в нем самом.Уже не раздражение, не горечь владеют его сердцем, как было три недели назад, по пути в Москву. Уныние сменилось надеждой, душа воспрянула, услышанные в Первопрестольной дерзкие речи словно вскормили в нем мужество, заставили поверить: то, что угнетало его последние годы, окрашивая жизнь в мрачные тона, можно и должно изменить. Как это сказано у Пушкина, припоминал он понравившийся стишок: Но в полдень нет уж той отваги;Порастрясло нас, нам страшнейИ косогоры, и овраги;Кричим: полегче, дуралей! Сколько ему нынче? Полдень близок, еще год — и достигнет возраста Христа. Пора уж сбросить с глаз шоры. Настало время истины, последних откровений, какими бы преступными они ни казались. Но так ли плохо, переводя мысли на филологическую стезю, думал он, само понятие «преступного»? Здраво рассуждая, это всего лишь значит переступить через какую-то грань, нарушить табу. А кто тот судия, определяющий границы добра и зла? Что считается благом для одного, то подчас оборачивается злом для другого, примеров несть числа.Каким окрыленным он чувствовал себя в Сибири, особенно, когда там появился Сперанский. Годы совместной работы с ним, без сомнения, стали лучшими годами жизни. Тогда он верил в общественную значимость дела, к которому привлек его генерал-губернатор, верил в необходимость задуманных реформ, в возрождение Сибири. Поездка в Кяхту, посещение Байкала, этого ярчайшего символа красоты и могущества Сибири — такое не забывается.Сперанский ценил его и, покидая Иркутск, взял с собой в Петербург, озадачил новыми проектами. И не черт ли, право, дернул его, продолжал размышлять Батеньков, взяться за «генеральную карту Российской империи»? Именно эта карта обратила на себя внимание Аракчеева, стал допытываться: кто автор? Сперанский раскрыл, и тут же последовала твердо высказанная просьба от всесильного графа: отдайте его, Михаил Михайлович, мне: такие, как Батеньков, нужны в Совете военных поселений.И вот два года уже минуло службы у Аракчеева. Каждая поездка в Грузино, где располагались штаб военных поселений и имение Аракчеева, переворачивала душу, наполняла ее тоской. Обритые в солдаты и затюканные тупой муштрой крестьяне, несчастные их дети — кантонисты, жизнь, регламентированная с рассвета до заката, и над всем этим миром, в том числе и над самим графом Аракчеевым, царствует толстая, хитрая баба — его управляющая и сожительница Настасья Минкина.Как-то приехал в Грузино с целой свитой сопровождавших Аракчеева генералов, и все они, поседевшие герои войны с Наполеоном, стали в колонну друг за дружкой, чтобы почтительно приложиться к милостиво протянутой ручке Минкиной. «А что ж ты медлишь?» словно испытывал ее лениво-наглый взгляд. Подчиняясь общему ритуалу, тоже наклонился, чуть коснувшись губами пухлых пальцев. И долго после целования ручки испытывал чувство унижения и гадливости.Лишь в кругу литераторов, с которыми сблизился через издателя Греча и Общество любителей российской словесности, — братьев Бестужевых, Вяземского, Дельвига — находил отраду и желанную отдушину....Вот и Клин позади. Ямщик придерживает лошадей: опять ухабы. Ничего, проедем и здесь, косогоры не страшны, кричать «Полегче, дуралей!» не будем... Противно, когда не доверяют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58