— убеждённо заявил он. — Покупай, дядя! Ради нашего родства уступлю недорого: сто тысяч сестерциев.Клавдий покраснел:— У меня нет таких денег, племянник. Ты знаешь: я небогат.Калигула, прицелившись, метко швырнул старую обувь в лицо Клавдию.— Не морочь мне голову! — сердито крикнул он. — Купил — плати! Не заплатишь — будешь наказан! Родство не спасёт тебя.Клавдий испуганно огляделся по сторонам. Денег у него и впрямь не было.— Римляне! — громогласно заявил Калигула. — Сейчас вы увидите, как Гай Цезарь наказывает тех, кто товар берет, а денег не платит, — он повелительно махнул рукой преторианцам. — Бросьте моего дядю в Тибр! Выплывет — хорошо; потонет — молодая жена обрадуется!Приказ со стороны Калигулы был жесток. Гай сам так и не научился плавать.Четыре преторианца вытащили Клавдия из амфитеатра и, приведя на ближайший мост, столкнули его в воду. К счастью, Клавдий, несмотря на хромоту и слабость в коленях, хорошо плавал. Отдуваясь и отплёвываясь, он выбрался на берег и побрёл домой. LXXIV В четвёртый день до декабрьских календ Цезония устроила для Гая задуманный праздник.Представители знатнейших римских семейств получили приглашения. Им обещалось зрелище, которое никто в Риме не видел. И цена за вход назначалась соответственная, прежде невиданная — двести тысяч сестерциев. Впрочем, отказавшихся не нашлось.К полудню патриции с супругами съезжались во Фламиниев цирк. Сегодня он был закрыт для народа. Преторианцы бдительно следили, чтобы внутрь цирка не проскользнули те, кто не имел приглашения.Посетители искали места поудобнее и рассаживались. Прежде в цирках каждый зритель знал своё место. Сенаторы занимали гранитные кресла в первом ряду, всадники — последующие ряды с мраморными скамьями. Выше, на деревянных скамьях размещались плебеи. Ещё дальше, на самом верху позволялось располагаться вольноотпущенникам, рабам и чужеземцам. Женщины обычно сидели отдельно от мужчин.Во времена императора Гая все перемешалось. Старинные обычаи забывались. Женщины не только садились вперемешку с мужчинами, но и бесстыдно подзадоривали бойцов и гладиаторов жестами и восклицаниями. Однажды Гай Цезарь сильно оскорбил сословие всадников, позволив плебеям занять их места на мраморных скамьях. Пришлось почтённым римлянам тащиться наверх и отыскивать свободные места на деревянных лавках, переругиваясь со всяким сбродом.Слава богам, на этот раз плебеям не позволялось войти в цирк. Обещанное зрелище предназначалось только для избранных. Знатные мужи с достоинством расправляли складки на тогах и рассаживались на нижних, мраморных рядах. Жён они отправляли наверх. Пусть римские традиции соблюдутся хоть сейчас!Стараниями умелых рабов арена превратилась в сцену, изображающую рощу. Песок был окрашен в зелёный цвет, напомнивший зрителям сочный оттенок майской травы. Цветы, сделанные из разноцветного шелка, доходили до колен. Над цветами на золотых нитях, развешанных между деревьями, висели искусственные бабочки и птицы. Каждое дерево было сложено из десяти свежесрубленных стволов, скреплённых серебрянными цепями. Огромные листья причудливой формы, вырезанные из зеленой парчи, колыхались на ветвях.Зрители громко восхищались красотою искусственной рощи, стараясь, чтобы звук их голоса донёсся до слуха императора. Цезония сияла, довольная делом своих рук. Гай, сидя в привычном мраморном кресле в императорской ложе, склонился к уху жены:— Как называется комедия?— «Козлоногие сатиры».— Кто автор? — насмешливо шевельнув бровью, спросил Калигула.— Я! — ответила Цезония с видом человека, который напрашивается на похвалу и одновременно показывает, насколько он скромен.— Сейчас посмотрим, — Гай махнул жезлом, подавая знак начинать.Актёр Мнестер присел на край сцены, пробежался пальцами по струнам кифары и запел, придавая голосу соблазнительную мягкость: В роще священной жили дриады,В прохладных ручьях плескались наяды,Нимфы грустили, играя на лирахПесню о козлоногих сатирах. Цезония одобряюще кивала в такт пению. Незатейливые стихи сочинила она сама, музыку к ним подобрал Мнестер.В каждом дереве было устроено дупло, достаточно большое, чтобы в него мог пролезть подросток. Под звуки кифары оттуда грациозно выбирались полуодетые девушки с пышными венками на распущенных волосах. Изображая тоскующих нимф и наяд, они кружились в танце, протягивали руки к поющему Мнестеру и в изнеможении закатывали глаза. Короткие, не доходящие до колен, туники танцовщиц заставили зрителей мужского пола затаить дыхание.Девушки некоторое время бродили по сцене, повторяя на все лады песню о сатирах. Порою то у одной, то у другой сползала с плеча туника, обнажая грудь.— Зрелище занятное, но весьма однообразное, — скучая, заметил Гай.— Подожди, — неуловимо улыбнулась Цезония. — Сейчас начнётся самая захватывающая часть.Мальчики, наряжённые фавнами, задули в свирели. С лёгким стуком открылось отверстие, через которое на арену обычно выпускают диких животных. Из отверстия шумной толпой выбежали молодые мужчины — козлоногие сатиры, столь страстно призываемые нимфами. Они были почти полностью обнажены. Ведь не считать же одеждою венки с рогами и шкуры, обвязанные вокруг голеней и призванные изображать козлиные ноги!Сатиры дико хохотали, гонялись за нимфами, кривлялись и прыгали, непристойно расставляя ноги. Калигула веселился, наблюдая за их ужимками.— Откуда они взялись?— Это — преторианцы, — с лукавой улыбкой ответила Цезония. — Я отобрала для комедии самых красивых и бесстыжих.— Наши матроны поблагодарят тебя! — заметил Гай. — Эти козлоногие сатиры намного привлекательнее их старых, обрюзгших мужей.Гай посмотрел на женщин, занимавших верхние ряды. И впрямь, на лице у некоторых матрон отразилось вожделение. Они с неприкрытым удовольствием разглядывали мужские тела, смазанные для блеска оливковым маслом. Другие смущённо отворачивались или с преувеличенным вниманием разглядывали собственные сандалии.В императорской ложе, немного позади кресла Калигулы, сидел дядя Клавдий. Он недавно женился в третий раз. Валерии Мессалине исполнилось пятнадцать накануне свадьбы. Она сидела рядом со стареющим мужем, изумлённо приоткрыв рот и разглядывая сатиров. Клавдий ежеминутно оборачивался к девушке. То заботливо поправлял покрывало, то предлагал ей печенье из своей корзинки. Он был счастлив.Калигула игриво подмигнул юной дядиной жене:— Тебе нравятся сатиры?Мессалина испуганно моргнула. Девушке стало стыдно: неужели заметён тот интерес, с каким она разглядывала обнажённых мужчин? Вместо ответа она опустила глаза. Гай Цезарь забавлялся её смущением и не собирался оставлять в покое.— Скажи, благородная Мессалина, — Гай склонился к ней так близко, что почти коснулся носом нежной щеки. — Они значительно красивее Клавдия, не так ли? Представляю моего толстого дядю голым! — Калигула захохотал.Неопытная, не привыкшая к игривым шуткам девушка смутилась ещё сильнее. Она молча взяла под руку Клавдия и прижалась к нему, ища защиты. Но большие темно-карие глаза Мессалины неожиданно сказали Гаю правду: да, ей нравятся молодые, стройные, мускулистые мужчины! Её, пятнадцатилетнюю, выдали замуж за сорокадевятилетнего Клавдия. Он добр, он ласков и спокоен. Но ложиться с ним в постель, терпеть еженощно тяжесть рыхлого тела ей невмоготу. О, если бы Клавдий внешне был похож на одного из сатиров, или хотя бы на своего племянника Гая!Калигула уловил тоскливый призыв, промелькнувший в глазах девочки, и взволновался. Ему захотелось привлечь к себе Мессалину, поцеловать и открыть ей утончённый и грубый мир плотской любви. Тёмный пушок над верхней губой девушки свидетельствовал о том, что в ней таится скрытый огонь.— Твоя новая жена — вулкан, готовый к извержению, — не отводя глаз от Мессалины, заметил он Клавдию.Клавдий испугался: мало ли что взбредёт в голову Гаю! Император любит уводить в опочивальню чужих жён и, вернувшись полчаса спустя, рассказывать о том, понравилась ему матрона или нет. Мужьям одинаково стыдно и когда Гай Цезарь ругает их супруг за холодность, и когда хвалит за страстность. Вспомнив об этом, Клавдий крепче прижал к себе своё сокровище, свою маленькую Мессалину.— Гай Цезарь! — сильно заикаясь, произнёс он. — Позволь сообщить тебе радостную новость: моя жена ждёт ребёнка!— Неужели? — удивился Гай, недоверчиво разглядывая худощавое, почти невесомое тело девушки.— Да, — тихо подтвердила Мессалина и положила на живот узкую ладонь. Калигула впервые услышал её голос — низкий, грудной, голос взрослой женщины, прячущийся в теле полуребенка.Он потерял интерес к девушке, подумав про себя: «Я — не Август. Мне не нравятся женщины, беременные от другого мужчины».Гай снова заинтересовался разыгрываемой комедией. Козлоногие сатиры резвились, дав полную силу воображению. Они хватали нимф за оголившиеся части тела и развязно вихлялись, подражая движениям любви.Лица зрителей блестели, покрывшись мелкими каплями пота. Смешанные чувства овладели всеми. С одной стороны — отвращение; с другой — мерзкое любопытство, живущее в каждом. Отвращение гнало прочь, любопытство заставляло сидеть на месте. К любопытству добавлялся ещё и страх. Патриции сидели, не смея пошевелиться.Сценой для козлоногих сатиров постепенно стал весь цирк. Они бесстыдно скакали по скамьям, вырывали из рук патрициев корзинки с угощением и швыряли сладости им же в лицо. Наиздевавшись вволю над мужчинами, сатиры перебрались выше — к скамьям, которые занимали матроны. На глазах ошеломлённых мужей, не смеющих возмутиться в присутствии императора, сатиры трясли обнажёнными телесами перед женщинами. И каждый мог убедиться воочию, насколько они возбуждены той ролью, которую Цезония им поручила сыграть.Живая цепь, составленная из вооружённых преторианцев, отделила патрициев от их жён. Это тоже оказалось зараннее продуманной частью комедии. Козлоногие сатиры, убедившись в том, что ревнивые мужья их не достанут, набросились на матрон. Они бегали за визжащими женщинами, валили их на скамьи или в проход между сидениями и овладевали ими на глазах бессильно злящихся супругов.Какое восхищение сверкнуло в зелёных глазах Калигулы! Как чувственно дрогнули тонкие губы! Гай обнял Цезонию и заявил ей во всеуслышание:— Твоя комедия — великолепна! Я велю почаще разыгрывать «Козлоногих сатиров». Это куда занятнее «Царя Эдипа» и прочих греческих сочинений, принятых в наших театрах! Не правда ли, дядя Клавдий? — спросил он, повернувшись вполоборота.— Конечно, Гай, если тебе так угодно, — поспешно закивал Клавдий. — Сатиры выглядят очень убедительно.Калигула насмешливо оскалился:— Я разрешаю тебе сыграть сатира на следующем представлении!— Что ты, Гай! — покраснел бедный Клавдий. — Я не обладаю актёрскими способностями.— Может, предпочитаешь роль нимфы? — высокомерно подмигнул дяде Гай и отвернулся.Клавдий долго и мучительно подыскивал ответ, который понравился бы Калигуле. К счастью, племянник занялся Цезонией: громко и подробно расписывал ей, чем именно они займутся, вернувшись во дворец.«Какое безобразие — эта комедия! — подумал Клавдий. — Глупая бессмысленная песенка, сочинённая Цезонией и распеваемая женоподобным Мнестером лучше „Царя Эдипа“?! Кто сошёл с ума: Гай, весь Рим, или я сам?»Он покрепче обнял Мессалину и прикрыл ей лицо краем тоги.— Не смотри на эту мерзость, любовь моя, — прошептал тихо, чтобы не услышал Калигула.Девушка послушно кивнула. Мать научила её повиноваться мужу. Но, слегка отодвинувшись, она одним глазом тайком следила за сатирами — молодыми, бесстыжими, сильными, горячими, совершенно непохожими на старого добродушного Клавдия.
* * * Чем безобразнее, извращённее, безумнее становились дни — тем мучительнее тянулись ночи.Гаю по-прежнему мерещились призраки. Теперь он привык к ним. Не пугался как прежде, не лез в страхе под ложе, а говорил с ними, как некогда — с живыми людьми. Когда появлялся старый Тиберий, Калигула жаловался ему на непокорных патрициев и вечно живущий на грани бунта плебс. С Макроном он беседовал, как со старым другом. Объяснял бывшему префекту, что сожалеет о его смерти, но пошёл на это ради собственного спокойствия. И вздыхал тяжело: друзей, подобных Макрону, он больше не нашёл. Хитрому лису, Ироду Агриппе, далеко до Макрона.Преторианцы удивлялись, видя императора, бродящего в темноте по дворцовым переходам, останавливающегося у статуи или колонны, говорящего с пустотой и из пустоты же слыщащего ответы.В такие ночи Цезония обеспокоенно поднималась с постели и разыскивала Калигулу. Находя его около фонтана или в бельведере, она пряталась неподалёку и прислушивалась к бредовым речам, готовая выбрать подходящий момент и увести его в опочивальню, где ждала склянка с успокаивающим зельем. Цезония искренне заботилась о Гае. Ведь он любил её по-своему, как умел. И любил бы ещё сильнее, если бы не был отравлен кровосмесительной страстью к Друзилле.В декабрьскую ночь, лунную и холодную, Гай особенно тосковал по сестре. Тянул руки к холодной луне, звал её именем Друзиллы. Крупные слезы катились по его лицу, залитому бледным светом. Цезония, затаившаяся за ближайшим кустарником, не выдержала.— Гай! — попросила она, подходя к мраморной скамье, на которой растянулся Калигула. — Идём в опочивальню! Постарайся отдохнуть. Ночь скоро закончится и наступит день, полный забав и удовольствия.Калигула отстраненно взглянул на жену.— Разве бывают дни? — медленно выговаривая слова, спросил он. — Я их не помню. Вся моя жизнь — сплошная ночь! LXXV Наступил восьмой день до февральских календ 794 года от основания Рима. Консулами в том году были Гай Юлий Цезарь Германик, император, и Гней Сентий Сатурнин.В Риме праздновались ежегодные Палатинские игры, установленные в честь божественного Августа. Игры начинались в семнадцатый день января и длились целую неделю, радуя римлян разнообразием зрелищ. В первый день изображение Октавиана Августа возили по Риму в колеснице, запряжённой парой африканских слонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50