В мускулистых руках разбойника, похожих на кабаньи окорока, хватило бы сил! Тетриний закатывал глаза и хищно хрипел, едва сдерживаясь. Он понимал, что пока будет душить одного, остальные непременно набросятся на него.Цезония, подавшись вперёд, жадно следила за происходящим на сцене. Гай восхищённо засмотрелся на неё. Глаза женщины блестели, словно драгоценные камни на диадеме, недавно подаренной им Цезонии. Рубины в золотых серьгах походили на огромные капли крови, почти касающиеся узких плеч. В розовой тунике и красной столе Цезония выглядела кровавой богиней. Для её ублажения Калигула принёс невиданную жертву — гекатомбу из сотни человек!— Тебе по нраву зрелище? — обняв Цезонию за плечи, спросил Гай.Она повернула к нему возбуждённое, восхищённое лицо, на котором был написан ответ.— Ты похожа на меня! — прислушиваясь к звериному вою, прошептал Гай. — Боги вложили в нас одинаковые души. Если бы я родился женщиной, походил бы на тебя. Если бы ты родилась мужчиной — стала бы мною! — он крепко сжал её ладонь — не мягкую и безвольную, как у большинства римских матрон.Цезония улыбнулась ему. Она сильно изменилась в последние месяцы. Муж, давший развод и выгнавший её из дома, не узнал бы Цезонию. Умелые рабыни ухаживали за её волосами, старательно накладывали белила и румяна на узкое лицо. Она носила одеяния из дорогих восточных тканей. В её ларце появились драгоценности, каждое из которых стоило столько, сколько семья зажиточного горожанина тратит в год. Незаметная дурнушка Цезония, став императорской подругой, выглядела почти красавицей.— Гай Цезарь! — проговорила она, беря его ладонь и кладя себе на живот. — Скоро я рожу тебе дитя!Калигула выжидающе смотрел на Цезонию. Ждал от неё слов: «Я исполнила своё обещание, теперь ты должен исполнить своё». Но Цезония не добавила к сказанному ни слова.«Нет! Это не глупая Энния! — подумал Гай. — Она не будет вызывающе трясти передо мной табличками с брачным обещанием! Цезония — умна, и этим отличается от остальных женщин, бывших моими жёнами!»Во взгляде Калигулы появилось нескрываемое восхищение. Он решил, что непременно женится на ней. Не сейчас, а в тот день, когда Цезония родит обещанного сына. Наследника.Зрелище на окровавленной арене снова привлекло внимание императора. Тетриний выжил, единственный из всех. Нажравшиеся животные потеряли к нему интерес. Тигры, львы, пантеры лениво разбрелись по арене, зарывая в песок недоеденное или выискивая затенённое местечко, где можно отдохнуть после охоты.Тетриний тяжело дышал. Не осмеливался поверить, что избежал страшной смерти. Улыбка облегчения, растянувшая губы разбойника, походила на безобразную гримасу. Он обводил затуманенным взглядом трибуны, заполненные беснующимися зрителями. Он видел тысячи рук с большим пальцем, поднятым вверх. К великой удаче Тетриния — вверх, а не вниз. Жизни, а не смерти требовали зрители для безоружного, сумевшего избежать гибели от когтей африканских хищников. Устав от непомерного напряжения, Тетриний медленно опустился на песок. Его плечи сгорбились и затряслись в нервном, бесслёзном рыдании.— Кто это? Откуда он взялся? — носились в толпе недоуменные вопросы.— Да это же Тетриний! Разбойник, промышлявший ночами на Виа Аппия! — признал его кто-то. — Его посадили в Маммертинскую тюрьму в последний год правления Тиберия.— Тетриний! Тетриний! Слава Тетринию! — восторженно орала толпа.Калигула, услышав похвальные возгласы, оскорблённо передёрнулся. Его лицо покраснело вплоть до ушей. На вспотевшем лбу пульсировала набухшая жилка.— Что с тобой, Гай Цезарь? — Цезония встревоженно коснулась руки императора, нервно вцепившейся в мраморный подлокотник кресла.— Подлые римляне! — с нескрываемой горечью пробормотал он. — Только что они кричали: «Слава Гаю!» Теперь вопят: «Слава Тетринию!» Неразумный плебс готов славить любого, кто хоть на мгновение развеселит их! На одну доску они ставят императора и разбойника! Ненавижу! Ненавижу всех!Калигула дрожал и задыхался. Цезония испугалась, подумав, что с императором сейчас случится один из припадков эпилепсии, которым он, по слухам, подвержен. Она растерянно обернулась, выискивая среди присутствующих лекаря, способного помочь.Застонав сквозь зубы, Гай вскочил с кресла и бросился прочь из ложи. Он бежал по каменным ступеням вверх, к выходу, ведущему на наружную галерею амфитеатра. Крики «Слава Тетринию!» постепенно смолкали. Зрители замечали странное поведение императора и удивлённо следили за его побегом.Гай вполголоса проклинал подлый, непостоянный в привязанностях плебс и поднимался, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Воздух амфитеатра стал ему противен. Ведь это было дыхание десяти тысяч людей, которые посмели сравнить его, императора, с низкорожденным разбойником!Длинная тога путалась между ногами, мешая бежать быстрее. Ярость ослепила Калигулу. Не разбирая дороги, он наступил на край тоги и упал. Неловко покатился вниз, ударяясь многократно спиною, головой, коленями и локтями. Перед глазами кувыркались чьи-то лица, грязные ступени, ослепительно-синее небо, колонны, украшенные цветочными гирляндами…Скатившись к подножию лестницы, Калигула застыл в неуклюжей позе: голова — внизу, на истоптанной площадке, которой завершались ступени; ноги, покрытые густыми рыжеватыми волосками, — на ступенях. Окружающий мир он видел в перевёрнутом виде.Цезония, отчаянно вскрикнув, бросилась к нему. Красный шёлк развевался на ветру и обтягивал её высокое худое тело. Правой рукой она поддерживала живот, почти незаметный. Но опытные матроны на взгляд могли определить: четыре месяца беременности.Она опустилась на колени около Калигулы. Обхватила ладонями его голову, порывисто поцеловала лицо, запылившееся при падении.— Тебе больно? — заботливо ощупывая руки и торс Гая, спрашивала она.Он медленно пошевелил ушибленными конечностями. Застонал, болезненно поморщившись.— Как я ненавижу всех! — шепнул он так тихо, что услышала только Цезония. — Если бы у всего римского народа была одна шея! — он сделал ладонью выразительный жест, обозначающий: перерубить!К упавшему спешили преторианцы, чья обязанность — защищать императора. Размахивая обнажёнными мечами, они прикрыли собою Калигулу.— Подать носилки цезаря! — раздался громкий крик.— И лекаря!..Гая уложили в носилки со всеми предосторожностями. Он корчил злобные гримасы, когда неловкие движения преторианцев причиняли боль ушибленному телу.— К счастью, ничего не сломано, — успокаивал его лекарь.Зрители испуганно наблюдали за императорскими носилками, быстро покидающими амфитеатр. Римляне беспокоились о здоровье Гая Цезаря. Ведь он был сыном славного Германика! Он пришёл на смену гнусному Тиберию. Он постоянно радует народ забавными зрелищами, вроде сегодняшнего. Он откровенно недолюбливает спесивых сенаторов. Ну как не любить такого императора?! К тому же, неизвестно кто придёт после Гая! Может, новый принцепс окажется почище Тиберия?!Цезония быстро шла рядом с носилками Калигулы. Время от времени брала его ладонь и подбадривала улыбками. Гай чувствовал, что между ними рождаются отношения, отдалённо напоминающие близость, связывавшую его с Друзиллой. «Цезонии можно доверять», — решил он. Почему Калигула так решил? Может, из-за дурманящего зелья, которым матрона щедро поила его? Или тому причиной выражение её лица: заботливое, нежное, обеспокоенное? После смерти Друзиллы одиночество навалилось на Гая. В Цезонии он внезапно увидел спасение от одиночества.Гай потянулся к ней. Цезония понятливо склонилась к шевелящимся губам императора.— Подлого Тетриния ждёт особая смерть! — злорадно шепнул он. — Я ещё придумаю — какая!— Я помогу тебе придумать! — в тон Калигуле ответила она.Хитрая улыбка Цезонии оказалась зеркальным отражением улыбки Гая. LIV Он лежал в постели, выздоравливая после падения. В опочивальне суетились рабы. Приносили фрукты и напитки, переставляли склянки с лечебным питьём, убирали горшок с нечистотами.Дни казались бесконечными. Ночи — ещё длиннее, если это возможно. Спасаясь от кровавых призраков, которые являлись ночами, Гай звал Цезонию. Она приходила, присаживалась на край ложа и тихим голосом рассказывала забавные истории: о неверных жёнах, водящих за нос глупых мужей; о злых колдуньях, превращающих путешественников в свиней; о юноше, который из-за чрезмерного любопытства стал ослом, намазавшись колдовским зельем.Она говорила ночь напролёт, а с наступлением рассвета, устав, засыпала. Но Гай не боялся утра. Его призраки исчезали с наступлением дня.Однажды он сильно испугался. На третий день после злополучного падения за стеною опочивальни послышался голос:— Гай, где ты? Я хочу поговорить с тобой!Голос показался Калигуле знакомым, но неузнаваемым. Волосы на голове стали дыбом. Гай решил, что кто-то из его мертвецов зовёт его, желая отомстить.Болели ушибленные кости. Подняться с постели и убежать он не мог. Рядом спала Цезония, утомлённая бессонной ночью. Калигула покрепче прижался к её телу и с головою укрылся одеялом. Таинственный голос не исчезал. Он продолжал звать императора:— Гай! Гай!В монотонном крике чудилось что-то зловещее.Калигула вспомнил о спутниках Одиссея. Они закрыли уши воском, чтобы не слышать губительного пения сирен. Вздрагивая от страха, Гай решил последовать их примеру. Но вытянуть из постели руку и достать горящую на столике восковую свечу тоже было страшно. Он заткнул уши указательными пальцами и старательно зажмурился. Призрак непременно исчезнет, если на него не смотреть и не слушать.Гай выждал длительное время. Заныли напряжённые пальцы, зазвенело в ушах. В зажмуренных глазах появились жгучие оранжевые круги. «Призрак, наверное, уже убрался», — удовлетворённо решил он и перестал терзать глаза и уши. Полежал ещё немного под одеялом, внимательно прислушиваясь. Тишина!Медленно, осторожно Гай откинул одеяло и выглянул наружу. И закричал испуганно:— А-а-аа!Бледное круглое лицо, похожее на посмертную маску, угрожающе пялилось на него. прийдя в себя, Калигула узнал бабку, старую Антонию. Она пробралась в опочивальню и теперь стояла у постели внука, неприязненно разглядывая его.— Проснулся?! — проскрежетала она низким, почти мужским голосом. — Порядочные люди давно обедают!— Я болен, — начал оправдываться Гай и тут же прикусил язык. Он не младенец неразумный, а римский принцепс! Никому, даже родной бабке, он не обязан давать отчёт в своих поступках.Принимая невозмутимый вид, он осведомился:— Это ты звала меня пугающим голосом?— Я.— Говори, чего желаешь, и убирайся!Антония усмехнулась с нескрываемой горечью. Указала на Цезонию, сонную и укрытую одеялом. Спросила бесцеремонно у внука:— Кто это?— Тебе какое дело? — хмуро отозвался Калигула.Бабка резко потянула к себе одеяло и внимательно оглядела испуганную, ещё не пришедшую в себя женщину.— Я думала, что ты спишь с Агриппиной или Ливиллой, — удовлетворившись произведённым осмотром, объяснила Антония.— Они — мои сестры! Зачем мне спать с ними? — сердито огрызнулся Гай.Антония язвительно пожала плечами:— После Друзиллы — все возможно!— Ты явилась оскорблять меня? — в голосе Гая появилась нескрываемая угроза.Бабка натужно вздохнула:— Ты — мой внук! — изрекла она. — Мне больно смотреть на твои выходки!— Не смотри! Тебя никто не звал во дворец! Зачем явилась? Ты клялась, что ноги твоей больше здесь не будет!— Твой отец был моим любимым сыном, — вспоминая прошлое, сетовала Антония. — Честный, благородный, порядочный… Как могли у Германика и Агриппины родиться такие чудовища, как ты и твои сестры? — последнюю фразу Антония не прокричала с надрывом и лицедейским заламыванием рук, а проговорила с наивным удивлением: и впрямь, как могло такое случиться?Гай обиделся. Нижняя губа мелко задрожала, как у мальчишки, готового вот-вот заплакать.Антония протянула руку, намереваясь погладить его по голове. Калигула брезгливо отшатнулся.— Когда я был подростком — я слышал от тебя лишь ругань и упрёки! — прошептал он. — Не дождался ни одного ласкового слова, ни взгляда, ни ласки…Антония на мгновение увидела Гая без привычной, насмешливо-невозмутимой маски. У него было лицо ребёнка, выросшего без любви: жалкое, насторожённое и подозрительное.— Я хотела воспитать тебя достойным римлянином, — оправдывалась она.Калигула молчал, отвернувшись. Бабка напрасно ждала, что он бросится в её объятия. Слишком поздно, время для родственной любви упущено. Ребёнок вырос и стал жестоким. Антония вспомнила все преступления, совершенные Калигулой за два года правления.— Ты убил Макрона и его жену, Эннию, — загибая морщинистые пальцы, перечисляла она. — Скормил лекаря Харикла крокодилам. Отнял Друзиллу у мужа и жил с нею открыто, как с женой. Везде, где появляешься, ты совращаешь женщин и издеваешься над мужчинами. Об узниках, брошенных без оружия хищным тварям я не говорю. Пусть! Они — преступники, и заслужили подобное наказание. Но ты убил Тиберия Гемелла! — слеза скользнула по щеке старухи. — Убил брата, о котором лицемерно говорил: «Он по рождению мне двоюродный, а по любви — родной»!— Не забывай: я — император! — со зловещим спокойствием произнёс Гай. — Я могу сделать что угодно и кому угодно!Антония испуганно отшатнулась: такая сильная ненависть сверкнула в зелёных глазах внука. Его взгляд убивал, как холодные зрачки Горгоны Медузы. Голос приобрёл интонации, схожие со змеиным свистом:— Сейчас ты уйдёшь домой. Завтра мне доложат о твоей смерти!Бабка решила, что ослышалась. Её разум отказывался воспринять слова Калигулы.— Ты прикажешь убить меня?! — ошеломлённо прошептала она. — Родную бабку, воспитавшую тебя?!— Я?! Нет! Ты сама убьёшь себя!Антония рассмеялась — надрывно, страшно.— Не дождёшься! — ответила она, склонившись над постелью Гая и окидывая его презрительным взглядом. Глаза Антонии были светло-голубыми, холодными, как у её родного дяди — Октавиана Августа. Подобно ему, Антония умела строгим взглядом наводить страх на окружающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50