, я до сих пор не вижу твоего богатыря, который бы осмелился встпуить в поединок с моим! Чего ты ждешь?! Или тебе стало страшно?!Мамай узнал во всаднике батыра из кипчакского рода кенегес Кенжанбая, отчаянного воина и задиру.Мамай не слышал, что ответили русские Кенжанбаю. Батыр резко крутанул своего коня на месте и помчался к золотоордынскому войску.Словно порыв ветра прошел по русским полкам. Стоящие впереди пешие воины раздвинули ярко-красные щиты, и вперед неторопливо выехал всадник, одетый в монашескую мантию. Был он огромен, широкоплеч, русобород. Простой темный шлем был надет на его большую тяжелую голову, в руке он держал копье с коротким древком.Кто-то из мурз, бывавших ранее на Москве, негромко сказал:— Это Пересвет. Он человек главного русского муллы Сергия Радонежского…Мамаю вдруг показались знакомыми эти имена. Он вспомнил — о них сообщал живущий на Москве преданный ему человек, булгарский купец. Этот Сергий Радонежский из Троице-Сергиева монастыря благословлял князя Дмитрия Ивановича и его войско на битву с золотоордынскими войском, он же и дал князю двух своих иноков-богатырей Пересвета и Ослябю, разрешив им при нужде нарушить монашеский обет и взять в руки оружие.Хан хищно ощерился. Теперь он видел, как и от его войска отделился огромный всадник на черном коне.— Челубей! Челубей! Че-лу-б-е-е-ей! — эхом долетели до него голоса с поля.Грудь золотоордынского воина закрывала крепкая сетчатая кольчуга, надетая поверх стеганного из войлока жилета, на голове был низкий черный шлем с пучком птичьих перьев.Какое-то время выехавшие для поединка воины горячили коней, то поднимая их на дыбы, то заставляя крутиться на одном месте. Великая тишина нависла над полем, и показалось Мамаю, что на миг даже остановилось в небе нежаркое осеннее солнце.И вдруг, словно повинуясь неведомому приказу, воины бросили своих коней навстречу друг другу. Припав к гривам скакунов, выставив перед собой острые жала копий, плотно прижав к бокам локти, они, казалось, неслись по полю быстрее ветра.Ударились кони, встали на дыбы, пытаясь укусить один другого или ударить крепким как железо копытом, вылетели из седел всадники, глубоко вогнав в грудь друг друга копья. Конь Пересвета, потеряв седока, умчался в сторону русских полков, конь же Челубея с пронзительным ржанием заметался по ничейной земле.Тысячеголосый крик, похожий одновременно на стон и на рычание смертельно раненного зверя, метнулся к синему небу и, отразившись от него, как от каменной тверди, рассыпался над землей. Золотоордынская конница черной лавиной покатилась на передовой полк.Удар был страшен. Русские пешие воины не отступили, только вмиг, словно от ураганного ветра, поредел их строй. Острыми наконечниками копий вспарывали они животы татарским коням, а там, где нельзя было повернуться с копьем, рубились саблями, сбивали всадников тяжелыми палицами. С лицом, залитым кровью, в измятых ударами доспехах, вместе со всеми дрался великий московский князь Дмитрий Иванович. И каждый воин мог его видеть…«И была брань крепкая и сеча злая, и лилась кровь, как вода, и падало мертвых бесчисленное множество от обеих сторон, от татарской и русской. Не только оружеим убивали, но и под конскими ногами умирали, от тесноты великой задыхались, потому что не могло вместиться на поле Куликовом, между Доном и Мечей, такое множество сошедшихся сил» — так напишет потом летописец, свидетель той сечи.А битва набирала силу, и от туч пыли, вставшей до неба, стало гаснуть солнце.Несмотря на отчаянное сопротивление русских полков, татары все ближе подходили к тому месту, где под черным, вышитым горящим золотом стягом стоял в богатом великокняжеском одеянии Михаил Бренко. Вот уже и ему пришлось обнажить свой меч и шагнуть навстречу врагу. Подрубленное чьей-то саблей упало на миг княжеское знамя, исчез, словно утонул в бурлящей реке, всадник, которого золотоордынцы принимали за князя.На помощь большому полку, состоящему в основном из ополченцев, пришли владимирские и суздальские дружины воеводы Тимофея Васильевича Вельяминова. И сейчас же над головами сражающихся вновь взвилось великокняжеское знамя.Отлично видел Мамай с вершины Красного холма, что, несмотря на то что воины его продвинулись далеко вперед, центр русского войска не сломлен. И тогда, все так же сохраняя на лице бесстрастное выражение, он приказал ударить по русским полкам, стоящим от центра по правую сторону. Но и здесь его конница, подобно валу, обрушившемуся на скалистый берег, оставляя на поле убитых и раненых, откатилась к подножью Красного холма.Битва шла уже несколько часов, но никто бы не смог с уверенностью сказать, чье войско более близко к победе. Мамай понимал, что долго так продолжаться не будет. Воины устали, они изнемогают от жажды, и, если сейчас хотя бы на небольшом участке битвы обозначится успех русских, может произойти самое худшее… Велик соблазн у золотоордынского воина, сидящего на коне, повернуть его вспять и умчаться в степь, русским же отступать некуда — позади Дон. У русских нет иного выхода, кроме как победить или погибнуть.И, уже не скрывая волнения, охваченный непреодолимым желанием переломить ход битвы, Мамай повернул лицо к стоящему позади Кенжанбаю.— Повелеваю тебе ударить по левому крылу русского войска. Да поможет тебе аллах! Ты должен или принести мне победу, или умереть!— Слушаюсь и повинуюсь! — Батыр поднял своего коня на дыбы и помчался вниз с холма, туда, где стояли, дожидаясь своего часа, самые умелые воины, принадлежавшие к личной гвардии хана.С воем, с криками, призывающими на помощь дух предков, взметнув над головами кривые сабли, помчались один за одним отряды всадников. Свежие кони летели подобно птицам, и всякий видевший это понимал, что русским не устоять.Вот он, долгожданный миг. Пройдет совсем немного времени, и побегут полки московского князя, а бегущего с битвы не может остановить никакая сила, и тогда устроит кровавый пир Мамай и прикажет не оставлять в живых ни одного русского воина. Доблестные его тумены промчатся по княжествам, сметая на своем пути города, вытаптывая посевы, и снова, слабая и послушная, будет лежать у подножья золотоордынского трона Русь.Сквозь редкие разрывы в гигантском облаке пыли Мамай увидел, как дрогнуло левое крыло русского войска и начало медленно отступать к Непрядве. Русские еще не бежали, но это уже было предрешено. Таял на глазах и запасной полк московского князя. Русских воинов почти не было видно. Их словно поглотила золотоордынская конница.Мамай воздел руки к небу. Его тумены заходили в тыл главным силам князя Дмитрия. Теперь ничто не могло изменить исхода битвы. Мамай обернулся назад, чтобы посмотреть в глаза тех, кто стоял в эти минуты вместе с ним на вершине Красного холма. Но странное дело — он не увидел на их лицах ра-дости.— Возблагодарим аллаха! — крикнул хан. — Я заставлю князя Дмитрия…Мамай не успел договорить. Один из его нукеров вдруг протянул руку с зажатой в ней камчой в сторону Куликова поля. Губы его дрожали.Мамай резко обернулся. То, что он увидел, помутило его разум, а глаза закрыл черный туман. Когда же зрение вернулось к нему, Мамай увидел, как от Зеленой дубравы, разворачиваясь на ходу и полумесяцем охватывая его конницу, мчалась русская конница.Удар был столь неожиданным и мощным, что золотоордынцы не выдержали его. Отряд, еще недавно теснивший русские полки, распался на две части. Одна из них, даже не вступая в битву, повернула коней к Непрядве, ища спасение и находя вместо этого свою гибель в быстрых водах реки. Другая, почти не оказывая сопротивления, помчалась в сторону Красного холма, сминая на пути генуэзскую пехоту.Безумными, расширившимися от страха глазами смотрел теперь Мамай на происходящее. Случилось то, чего он так боялся. Бегство золотоордынской конницы словно дало новые силы русским, и уже не только на левом крыле, но и по центру, и справа московские полки повернули ордынцев вспять. Всадники в лисьих малахаях, спасая свои жизни, прорубались саблями сквозь бегущую генуэзскую пехоту. Свои убивали своих.Выдержка изменила Мамаю. Задыхаясь, с перекошенным ртом, он кричал, требовал ответа от своих приближенных: откуда взялось у русских свежее войско, почему никто не предупредил его о том, что князь Дмитрий спрятал в лесу десять тысяч всадников?Московские полки гнали ордынцев по всему Куликову полю. На вершине Красного холма уже отчетливее слышался звон железа, стоны раненых и крики затаптываемых конями, мольбы о помощи.И уже не желание победить, а хотя бы спастись, сохранить свою жизнь овладело Мамаем.Он ударил изо всей силы камчой коня и помчался прочь с поля битвы, бросив на произвол судьбы свои тумены.…«И побежали полки татарские, а русские полки за ними погнались, били и секли. Побежал Мамай с князьями своими в малой дружине. И гнали их до реки Мечи, а конные полки гнались до станов их и захватили имения и богатства много», — напишет потом русский летописец.И весь срок жизни, который даст ему судьба, будет Мамай возвращаться мыслями к Куликовой битве, искать ответа: почему удача отвернула от него свое лицо?Бродя по сумеречным комнатам своего дворца в Кафе, со страхом прислушиваясь к шагам охраняющих его туленгитом, он будет вспоминать битву и из увиденного им самим, и из услышанного от лазутчика булгарского купца сложится яркая и зримая картина всего, что произошло…Нет, не отчаяние двигало великим московским князем Дмитрием, когда решился он выступить против Орды, не легкомысленная уверенность, что победить Мамая будет легко. Все продумал русский князь, до всего дошел мыслью. Оттого и поле для битвы выбрал такое, что нельзя было отступить в случае поражения. И засадный полк создал князь не случайно. Знал он, что сеча будет лютой, потому что золотоордынским воинам не откажешь в храбрости. Хорошо, когда сила равна силе, но у князя было намного меньше воинов, и потому призвал он на помощь воинскую хитрость. И момент выбрал удачный, терпеливо удерживаясь от соблазна, чтобы раньше времени не раскрыть засадный полк. И людей во главе его поставил опытных, мудрых: серпуховского князя Владимира Андреевича и князя Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца.Долгие часы ждали они, оставаясь глухими к мольбам воинов выйти и помочь сражающимся и гибнущим собратьям. Зато когда пришел урочный час, когда едва видное в облаке пыли солнце перешло на вторую половину дня, крикнул князь Боброк:— Час прииде и время приближеся! Дерзайте, братья и други!Вспоминая, как вырвалась из леса русская конница, как прямо из рук ушла победа, в которую он уже успел поверить, Мамай скрипел зубами от бессильной ярости. Купец рассказывал, что на Руси люди говорят о том, что Зеленая дубрава близ Куликова поля выросла за одну ночь, чтобы укрыть русское воинство. Все врет чернь, все придумывает! Сколько раз останавливались глаза хана на этом лесу, когда смотрел он на поле битвы, но ни разу не пришла мысль о том, что там может быть спрятан засадный полк. Если бы все можно было начать заново! Но никому не дано повернуть время вспять. И не поднять павших в битве воинов, чтобы снова двинуть их на Русь. Мамай силился понять: откуда берется отвага у русских ратников? И не мог. Кочевник, отправляясь в поход, смел и неутомим потому, что надеется взять богатую добычу, русский же воин умирал нынче только за то, чтобы не отдать свое. Откуда было знать ему, степняку, привыкшему с презрением смотреть на все народы, которые не пасут скот, что уже нарождалось в людях понятие Родная Земля? Сам Мамай вырос в седле, и ему было хорошо везде, где была степь. Только в битвах да за едой потел кочевник, и потому в его речи не было слов «земля, политая потом». Он никогда не облагораживал землю сохою и не оплодотворял ее хлебным зерном. Изгнанный из одних мест, он легко находил себе родину в любом другом месте, где вдоволь было травы для его скота.О многом думал Мамай и, не находя ответа, все больше распалял в себе ненависть к русским и клял судьбу.Но все это было потом. А сейчас еще слышался за спиной топот погони и над головой с пронзительным тонким свистом проносились русские стрелы. Только за рекой Воронежем отстали преследователи. Медленно, словно слабые ручейки, стекались к Мамаю небольшие отряды и группы уцелевших в битве воинов. Торопливо уходил Мамай в сторону Крыма, туда, где стояли аулы кочевников.Однажды вынырнул из степного марева отряд воинов, ведомых Кенжанбаем. Но Мамай словно забыл, что требовал от батыра победы или смерти. Он подарил Кенжанбаю жизнь.Мамай ехал во главе своего войска и не замечал дороги. Умирали от ран, полученных в битве, воины, но это мало беспокоило его. Осунувшийся, с серым лицом, опустив плечи, сидел он в седле и не чувствовал, казалось, ни холодного осеннего ветра, ни частых обложных дождей, медленно и подолгу сеющих с хмурого низкого неба.Бесконечным показался путь к родному аулу, что стоял в низовьях Днепра. И здесь, велев справить поминки по погибшим, Мамай распустил свое войско.Уединившись в юрте, закрыв тундык — отверстие для выхода дыма в своде юрты, — Мамай несколько дней пролежал на кошмах, не притрагиваясь к еде. Когда же он наконец показался своим близким, лицо его все еще было хмурым, но в глазах снова появилось властное выражение, а это значит, что к нему возвращалась жизнь.Первое, что он сделал, — это послал гонца в Старый Крым, где находился посаженный им в свое время ханом Гияссидин Мухаммед. Гонцу было велено рассказать хану о том, как проходила битва, сколько пало в ней воинов и сколько ранено.Этим поступком Мамай хотел показать Гияссидину Мухаммеду, что, несмотря на поражение, он по-прежнему силен и по-прежнему не считает себя обязанным повиноваться ему. Если хан хочет знать подробности, пусть сам приедет в ставку.И еще приказал Мамай собрать на совет нойонов и старейшин подвластных ему родов. Очень хорошо знал он обычай степи, где малейшее проявление слабости могло обернуться непоправимой бедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31