При этом он зажмурился или, может быть, только опустил глаза долу. Ян Кокрда сидел далеко от трибуны и мог определенно сказать лишь то, что на брата Герман не смотрел.
Всего этого Броуза не слушал – не затем он пришел сюда. Он жадно тянул носом запахи еды. Его взгляд упал на блюда с кровяной колбасой, тушеной капустой, зеленью и кнедликами, которые как раз поставили на стол одному из посетителей. Привлеченный дразнящими запахами, он подошел к столу и узнал в посетителе седельщика Вотрубу, своего старого приятеля и компаньона по гостинице.
– О, так это вы! Приятного вам аппетита! – приветствовал он Вотрубу с некоторой снисходительностью, которую, как бывший придворный служитель, почитал своим долгом выказывать простолюдинам. – Не каждому в наши времена живется славно, а нам так и подавно, как говаривал Адам Штернберг, обер-штальмейстер покойного величества.
Вотруба только что набил рот колбасой и не мог говорить, а потому сделал Броузе рукою знак помолчать и указал на Кокрду, приглашая послушать, что тот говорит. А Кокрда как раз живописал, как один из осужденных, а именно пан Петр Заруба из Здара, пытался молить о жизни, которую ему ранее обещали сохранить, и как сразу вслед за этим принял такую же мученическую смерть, как и все остальные.
– Смотрите не подавитесь! – сказал между тем Броуза Вотру-6е. – Кровяной колбасой с капустой и кнедликом, случалось, давились, и я не могу сказать, хорошая ли это была смерть. Когда этот кусок выйдет обратно у вас из горла, скажите-ка мне, кто в нашей стране раньше всех замечает дождь? Этот вопрос я однажды задал Его Величеству покойному императору, и мой добрый господин не смог на него ответить. Пришлось ему мне заплатить два талера. Напрягите-ка свой рассудок – может, у вас получится. А не получится, так я с вас возьму дешевле. Поставите мне кувшинчик пива. Ну как, идет?
Вотруба напряженно раздумывал над тем, какая ему была выгода от такого пари. Он нашел ее в той щекочущей самолюбие мысли, что ему поставлен тот же самый вопрос-загадка, что и Его Императорскому Величеству. Тем временем Кокрда закончил свой рассказ. Пообещав вскоре заглянуть сюда еще раз, он попрощался и отправился в другую гостиницу, чтобы и там собрать вокруг себя слушателей.
– Ну как? – напомнил Броуза Вотрубе. – Пойдет сделка? Жду вашего ответа и резолюции, как обычно говорил покойный государь своему тайному советнику пану Хегельмюллеру.
– Хегельмюллер? Кто это тут говорит о Хегельмюллере? – раздался голос за соседним столиком. – А, клянусь моей душой, да это же Броуза! Дай глянуть на тебя, человече! Сколько уж лет я не видал твою воровскую плосконосую рожу!
– Пане! – с достоинством обратился Броуза к человеку за соседним столом. – Выбирайте слова поосторожнее! Я вас не знаю.
– Как это? – удивленно и весело вскричал сосед. – Ты не помнишь Сватека? Да ты меня бог весть сколько раз видел, когда я отворял кровь Его Величеству, завивал ему волосы и стриг бороду. И ты, глотатель угольной пыли, говоришь, что не знаешь Сватека?
– Сватек? Цирюльник? – переспросил Броуза, и невыразимая нотка презрения прозвучала в его голосе, так как в своих воспоминаниях, которые он предлагал вниманию кабацкой публики, он имел дело исключительно с высокими персонами пражского замка вроде обер-гофмейстера, обер-камергера, обер-егермейстера и тайных советников.
– Бритый поп, вот кто первым замечает дождь! – сказал Вотруба, все это время напряженно перебиравший в уме возможные ответы. Но на него никто не обратил внимания.
– Так ты забыл Сватека, ты, старая кочерга? – крикнул цирюльник покойного императора. – Того Сватека, который частенько растирал мазью твою спину, когда Его Величество, наш всемилостивый государь, находил нужным выпороть тебя тростью?
– Что?! Его Величество покойный государь император собственноручно… вот этого… – послышался замирающий от удивления голос Вотрубы.
– Это клевета! – в благородном негодовании запротестовал Броуза. – Его Величество, мой всемилостивый господин, во всякое время относился ко мне с уважением, часто выказывал мне свою благосклонность и умел ценить мои заслуги.
– С уважением – к тебе? Твои – как ты сказал – заслуги?! – хохотал цирюльник. – Держите меня, а то упаду со смеху!
– У меня есть на то свидетельства! – заявил Броуза.
– Конечно. На горбине! – заверил цирюльник.
Тут Броуза решил, что пора кончать этот диалог, который вряд ли пошел на пользу его репутации у малостранских бюргеров, а лучше позаботиться о кувшине пива, которое он еще надеялся выспорить у седельного мастера.
– Двое всегда стоят вместе, но друг другу – враги насмерть, – обратился он к Вотрубе, словно перестав замечать Сватека. – Кто эти двое, можете мне сказать?
– Это палка и твоя спина! Чего уж тут непонятного! – бросил ему в ответ цирюльник, не давая Вотрубе рта открыть.
– Убирайтесь прочь! – в бешенстве напустился на него Броуза. – Я с вами ничего общего не имею. Якшайтесь с подобными вам, а меня оставьте в покое!
– Ну, ну, Броуза, не злись так сразу! – примирительно засмеялся цирюльник. – Сегодня вечером тебе еще покажется приятным мое общество. Или ты не затем пришел, чтобы повидать старого Червенку?
– Я? Червенку? Какого Червенку? – удивился Броуза.
– Нашего Червенку, – отвечал цирюльник. – Разве он не известил тебя, что сегодня вечером приедет в «Серебряную щуку»? Он, видимо, немного запоздал. АН нет, вот и он!
В столовую вошли двое мужчин, и, несмотря на то, что с момента их последней встречи минуло девять лет, Броуза сразу узнал обоих. Первый, опирающийся на трость и немного сгорбленный старый господин со спадающими на лоб седыми прядями, был Червенка, второй камердинер покойного Рудольфа II. Другой же, с крючковатым носом, немного старомодно одетый, был музыкант Каспарек, много лет прослуживший у императора лютнистом. Броуза встал, чтобы поприветствовать их. Но он не забыл и о желанном кувшинчике пива.
– Так подумайте быстро, – не спеша отойти, обратился он к седельному мастеру. – Двое стоят рядом, но друг другу – враги насмерть. Кем они могут быть?
– Клянусь душой, не знаю, – заверил его Вотруба, которому больше не хотелось играть в загадки. – Здесь, в «Щуке», я таких не видал. Но спросите у хозяина – может быть, он их знает. Недаром же он танцует на цыпочках вокруг всякого люда!
– Ну вот я и с вами! – сказал старый Червенка, прихлебывая суп, который поставил перед ним хозяин. – Но, скажу вам откровенно, мне нелегко было сюда добраться. Моя дочка, у которой я живу, и ее муж Франта вовсе не хотели меня отпускать – вбили себе в голову, что со мной может что-то случиться в пути. «Оставайся, старый, где ты есть! – говорят. – Разъезжать по свету в наше время – занятие не для тебя. Не думай больше о прошлом – что было, то было! Лучше подумай о том, что ты нам нужен в саду. Прочтешь здешним хозяевам доклад о сортах капусты – или, может быть, тебе его напечатать?» Ну, дал я им поговорить вволю, назначил день для доклада, и вот я здесь. Правда, поездка от Бенешова до Праги получилась утомительная, тем более что его сиятельство граф Ностиц, к которому я почтительнейше обратился, не предоставил мне местечка в верхней части трибуны, а ведь он должен был это сделать хотя бы в память о временах, когда мы с ним ежедневно встречались наверху, в замке, – я ему: «Целую руки вашей милости», а он мне: «Доброе утро, герр Червенка». Короче говоря, место на трибуне я все же достал и своими собственными глазами увидел голову доктора Есениуса в руках палача, как то и предсказывал в свои последние часы мой всемилостивый государь Рудольф.
Тут он повернулся к хозяину, который стоял за его стулом и жадно вслушивался в каждое слово.
– Запомни: после супа подашь оломоуцский сыр, соленую редьку, ломтик поджаренного хлеба и полкувшина согретого пива!
– Это правда, что Его Величество покойный государь император, – начал хозяин, слегка задыхаясь от волнения, – предсказывал вам будущее по руке, как это делают цыгане на ярмарках?
– Ломтик хлеба, сказал я, к нему редьки, сыру и полкувшина теплого пива! Это все, а теперь иди! – одернул его бывший камердинер императора.
– Пан Червенка не узнает меня? – обиженно спросил хозяин. – Я же Вондра!
– Какой еще такой Вондра? – спросил экс-камердинер.
– Тот самый Вондра, что толок на кухне перец, – объяснил хозяин, – и крутил вертел, когда туши зажаривали целиком. Я часто видел пана Червенку, когда вы приходили к поварам проверить, точно ли по рецепту приготовлены суп и жаркое для государя императора, – он с трудом перевел дыхание. – Чаще всего это был куриный бульон.
– Ага. Значит, ты и есть тот самый Вондра, – согласился Червенка. – Хорошо, что и ты с нами. А здесь тебе тоже полагается толочь перец и крутить вертел?
Хозяин отступил на шаг и описал рукой широкую дугу, показывая, что теперь его владения велики и что он распоряжается большим и малым залами, садом, кухней, кладовой, амбарами, винными погребами и комнатами для приезжих.
– Здесь, – заявил он гордо и взволнованно, – я делаю все. В прошлом году я унаследовал «Щуку» от моего отца.
– Ну, раз ты здесь делаешь все, так принеси то, что я заказал, – отрезал Червенка, который по-прежнему видел в малостранском бюргере юного кухонного слугу. – Да поживее, а то тебе враз приделают ноги!
– Беги, беги! – послал вдогонку спешившему хозяину Броуза. – Уж я-то его знаю. Он не терпит, чтобы его заставляли ждать!
– Дара пророчества я за Его Величеством никогда не замечал, – высказался цирюльник Сватек, который тем временем прокручивал эту тему в голове, – а вот погадать да помечтать он любил. Когда же это он сказал тебе, что случится с головой доктора Есениуса? Это было до или после того, как нам троим, здесь сидящим, довелось заниматься секретными делами королевства?
Люди за соседними столами, услышав эти слова, зашептались, поворачивая головы к говорившему и обмениваясь многозначительными взглядами. Лютнист Каспарек насупился.
– Ты бы лучше держал язык за зубами, – хмуро оборвал он цирюльника. – Знаешь ведь, что я не люблю слышать такие вещи. Тем более сейчас, когда у тех, кто когда-то имел значение и власть, головы плохо держатся на плечах.
– Точно! Я так всегда и говорил, – встрял в разговор Броуза и провел ладонью вокруг шеи, словно не был уверен в том, что его голова все еще сидит на месте.
– Он сказал это, когда все уже было позади, – погружаясь в воспоминания, медленно заговорил Червенка. – Ты, Каспарек, тогда уже был в немилости. Это случилось, когда мой всемилостивый государь потерял королевство и тайное сокровище и утратил все свое величие и власть. Он лежал тогда в своей последней болезни. Силы его совсем иссякли, ибо этот доктор Есениус, о котором болтали, будто он владеет всеми тайными знаниями Парацельса, четыре дня морил императора строгой диетой.
– Стало быть, – объяснил цирюльник, – он следовал предписанию Галена, которое гласит, что при сильном жаре нельзя удовлетворять желания больного в отношении пищи и питья.
Камердинер порезал принесенную хозяином редьку на тонкие ломтики.
– Его Величество, – продолжал он, – был против такой бесчеловечной строгости. Я ничего не знаю об этом Галене и не смыслю во врачебном искусстве, но одно я знаю твердо: если бы императору раз в день давали немного мясного бульона да утром, днем и вечером по ложке хорошей малаги, то этого хватило бы, чтобы поддержать его силы.
– Когда у меня случается жар, я ем одну только уху да вареную речную рыбу. Это хорошо помогает, – заметил вернувшийся к столу хозяин.
Камердинер императора взглянул на него недовольно, даже зло:
– Тебя никто не спрашивает. Что это тебе взбрело в голову сравнивать свою похмельную лихорадку с недугом Его Величества? Вы, парни с кухни, воображаете, будто вам от каждого жаркого причитается кусочек.
Он повернулся к Сватеку.
– Ты, Сватек, был со мной в той комнате, где лежал император перед смертью, и должен знать. Помнишь тот день, когда Есениус пришел и раскричался, чтобы вымели прочь вредное зелье?
– Да, помню, как если бы это было вчера, – сообщил цирюльник. – Его Величество ни днем, ни ночью не находил сна, все время ворочался в постели и стонал. С позволения его милости обер-бургграфа я принес из аптечного огорода свежие листья паслена и белены и раскидал их по полу, поскольку известно, что производимый ими аромат кружит голову и наводит сон. Еще я положил на лоб Его Величеству платочек, смоченный кошачьей кровью, – это тоже усыпляет, и таким образом можно немного облегчить страдания больного. И в тот момент, когда дыхание Его Величества стало спокойнее и больше не слышно было хрипов и всхлипов, явился доктор Есениус…
– Да, – перебил его Червенка, – так оно и было. Врач открыл оба окна и закричал, что воздуха надо больше, а дурное зелье следует немедля вынести вон. Я хотел было возразить ему, но он как заорет: я, мол, должен молчать в тряпочку, ибо он и так знает все на свете! При этом он даже не захотел слушать, на что жалуется Его Величество. А жаловался он на жажду, жар, головные боли и боли в конечностях, дрожь, беспричинный страх, усталость от бессонницы и слабость. Потом он подошел к постели больного и велел Его Величеству подняться, но государь этого уже не мог. И тогда он осмелился…
Он смолк, на миг погрузившись в себя, а потом покачал головой, словно и сейчас не веря, что такое могло случиться наяву.
– Тогда Есениус осмелился, – продолжал он, – схватить моего всемилостивого государя за плечи и за голову и поднять его силой! Мой высочайший господин взглянул на него, вздохнул и с горечью в голосе произнес: «Помоги вам Бог, вы наложили на меня руки. Я бы хотел, чтобы вы избежали своей судьбы, но это случится непременно: когда-нибудь палач наложит на вас руки и поднимет вашу голову высоко над землей, и ты, Красноголовик, увидишь это…» Он всегда звал меня Красноголовиком, хотя мои волосы тогда уже были кладбищенского серого цвета.
И он пригладил свои пушистые седые волосы.
Некоторые из гостей придвинули свои стулья поближе к столу, чтобы лучше слышать, а один из них, сняв шляпу и поклонившись, задал вопрос, в тот момент вертевшийся у всех на языке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49