Эта уверенность появилась у него благодаря тому, что он предвидел особую констелляцию светил, весьма редкую в прошлой истории, но в высшей степени благоприятную для него и его экспериментов…
Но эта констелляция миновала, враждебный всему новому Сатурн возвратился из недавнего удаления в чешуйчатом хвосте созвездия Змеи в свою старую область неба, а великое таинство превращения элементов не удалось. Тут-то и легло тяжким грузом на его душу неосторожно брошенное императору слово… Он поступил как человек, который бряцает шпорами, не имея коня в конюшне. И чем ближе подходил день святого Вацлава, тем более овладевали алхимиком тревога, страх и уныние. Иногда он набрасывался на работу, словно подгоняемый фуриями. Он начинал то одно, то другое, но ни один опыт не доводил до конца и часами, а то и целыми днями сидел в тоске, тупо уставясь в пол.
Броуза с тревогой и печалью смотрел на перемены, происходившие с его ученым господином; он не умел объяснить их себе. И когда алхимик уже в который раз не притронулся к принесенным ему из кухни блюдам, Броуза встревожился не на шутку и пристал к ван Делле с расспросами.
Ван Делле молчал и угрюмо смотрел перед собой, но Броуза не отставал со своими просьбами и требованиями, и тогда он объяснил, в каком оказался страшном положении. Что его работа не удалась, что он заложил императору голову и теперь должен ее потерять.
– Мне бы надо бежать, но как я смогу это сделать? – закончил он свой рассказ. – Меня стерегут. Ты ведь уже заметил, что несколько недель назад в коридоре, недалеко от моей двери, поставили двух стрелков с арбалетами. И когда я в воскресенье иду к мессе, они следуют за мной по пятам, даже в церкви не спуская с меня глаз. Будь проклята судьба, которая привела меня в этот дом!
Броуза был совершенно потрясен и оглушен тем, что услышал, и вначале не мог выдавить из себя ни слова и только дрожал и клацал зубами – горловой спазм лишил его дара речи. Потом, когда он обрел силы мыслить и слова, чтобы выражаться, он попросил алхимика еще раз начать опыты. Дело должно ему удасться, ведь раньше все ему удавалось, не надо только упускать надежду…
– Эта надежда, – мрачно усмехаясь, отрезал ван Делле, – тщетна, и кто ее питает, тот печет хлеб из не посеянного зерна… Нет, Броуза, я человек конченный!
– Так вы должны, – посоветовал Броуза, – идти к императору и просить у него милосердия! Алхимик покачал головой.
– А ты когда-нибудь видел смеющегося императора? – спросил он.
– Нет, – сказал Броуза, – я часто видал его в гневе, но никогда не мог довести его до смеха…
– От человека, не умеющего смеяться, нечего ждать и милосердия! – заявил алхимик. – У циклопов или у зверей в диком лесу можно скорее найти милость, чем у Его Величества императора…
Броуза захотел выяснить, не подразумеваются ли под циклопами углежоги, но у ван Делле не было охоты рассказывать ему об Улиссе и его приключении в пещере Полифема, и он только сказал, что циклопы были не углежогами, а козопасами – диким и опасным народом свирепых нравов. Потом он повторил, что считает себя погибшим человеком.
– Ну нет! – крикнул Броуза, которому пришла в голову новая мысль. – Приготовьте только, что вам надо взять с собой, а об остальном предоставьте заботиться мне. Я незаметно выведу вас в парк «Олений ров», а оттуда – на свободу. И уж если вы так хотите в лес к циклопам, то я пойду с вами. Я не боюсь козьих пастухов.
Алхимик разъяснил, что ему нет нужды бежать к циклопам, а надо в Баварию, ибо там у него есть друзья, которые могут его принять. Но для этого нужны деньги, а их у него нет и не будет.
В тех случаях, когда речь заходит о деньгах и у одного они есть, а другому их позарез надо, часто может порушиться любая дружба. Но здесь все было иначе.
– Только деньги? – подумал вслух Броуза. – Их-то мы найдем. У меня есть кое-какие сбережения, а сегодня я еще прибавлю к ним несколько гульденов.
Когда Броуза пришел в покои императора, он застал последнего за созерцанием новой картины, оплаченной деньгами Мейзла. Он был в отличном настроении и, увидев Броузу, милостиво кивнул ему.
– Подойди-ка, – позвал он, – и взгляни на эту картину. Что тут изображено?
Картина была кисти Пармеджанино и представляла Господа с учениками за Тайной вечерей. Броуза придвинулся поближе, сморщил нос, сделав его еще более плоским, насупил лоб, выпятил нижнюю губу и сделал мину человека, желающего добраться до самой сути вещей.
– Это, должно быть, – заявил он, подумав, – двенадцать сыновей патриарха Иакова. Я готов поклясться, что они говорят между собою по-древнееврейски!
И несколькими гортанными звуками он изобразил древнееврейскую речь.
– Но их же тринадцать, а не двенадцать, – указал ему император.
– Ну, Иаков да двенадцать его сыновей как раз и будет тринадцать, – предположил Броуза.
– Ты что, не узнаешь Христа? – спросил Рудольф, указав пестрым агатовым ножом для разрезания бумаги на фигуру Спасителя.
– Теперь, когда ты, господинчик, мне показал, я узнаю Его! – сказал Броуза. – Тоже мне, Христос! Сидит себе у стола, и все-то у Него хорошо, – прибавил он как бы раздраженно, словно Спаситель, если уж дело касалось Его, должен был все время сгибаться под тяжестью креста.
– Он говорит с Иудой, который Его продал и предал, – пояснил император.
– Но мне-то что в том? Пусть и предал, – парировал Броуза. – Я не вмешиваюсь в причуды господ. Я предоставляю каждому делать свое и ни о ком не печалюсь.
Он думал, что за эти слова, звучавшие достаточно кощунственно, император сразу же исполосует ему шкуру палкой. Однако Рудольф ограничился только строгими словами:
– Ты должен говорить о святых предметах с почтением, ты же христианин!
– А ты? Ты христианин, а называешь продажу Христа святым предметом? – напал на него Броуза. – Ну да, ты ведь тоже занимаешься христопродавством!
– Я занимаюсь христопродавством? – искренне поразился император.
Броуза держал себе так, словно требовал от императора отчета:
– Какой Иуда продал тебе вот этого Христа и сколько ты за него заплатил?
– Не Иуда, а маркиз Гранвелла, племянник кардинала, продал мне эту прекрасную картину, и обошлась она мне в сорок дукатов. А теперь убирайся отсюда и оставь меня в покое! – приказал император.
– Сорок дукатов! – заорал Броуза. – Видишь, мой господинчик, я же тебе давно говорил, что ты ведешь свое хозяйство как самый настоящий дурак! Ты заплатил сорок дукатов за нарисованного Христа, а Он и живой-то был оценен всего в тридцать грошей!
– Так ты назвал меня дураком?! Подожди, я научу тебя добронравию и уважению! – крикнул император, лишь теперь выходя из терпения, и Броуза понял, что еще одна небольшая шпилька – и он добьется своей порции палок. Он сделал вид, будто пытается пристыдить императора.
– Что ты кричишь? Почему злишься? – невинно произнес он. – Не забывай о том, что мы с тобой здесь не одни. К тому же до царя Ирода тебе все равно далеко…
Этого оказалось даже больше, чем требовалось. Гнев одурманил императора. Плосконосое, туповатое лицо Броузы расплылось перед его глазами в дьявольскую маску. Он бросил в голову истопника первое, что попало под руку, – агатовый ножичек. За ним последовала тарелка с вишнями, а уж потом император напал на Броузу с палкой.
Броуза принимал удары, как иссохшее летом поле принимает дождь. И когда обессиленный, шумно дышащий император опустился на вращающийся стул и гнев его утих, для Броузы настало время поскулить и пожаловаться.
– Боже, помоги! – стонал он, растирая спину. – Что за адскую пытку ты мне устроил, мой господинчик! Я и не верил, что в твоем доме надо мной могут сотворить такое! Но погоди – все это непеременно узнает твой блаженной памяти отец, когда я однажды вернусь на его высочайшую службу. Я расскажу ему, как ты хотел побить меня камнями!
И он показал на разбитую тарелку, на вишни, рассыпанные на полу, и на агатовый ножик, слегка оцарапавший ему лоб.
Император протянул ему свой платочек, чтобы вытереть капли крови со лба. Затем он попросил Броузу из христианского милосердия простить его за необузданный гнев, ибо сделанное огорчает его самого. Но Броуза принялся кричать и твердить, что гнев – это смертный грех, и словами на сей раз его не искупить, слишком уж велико было мучение. В конце концов он потребовал семь гульденов за перенесенные побои и еще один – за бросок ножом, который едва не лишил его глаз света.
– Восемь гульденов, – сказал император, – это слишком много, столько я не могу дать.
Броуза позволил себя уговорить, ибо прекрасно знал, как обстоит у императора дело с карманными деньгами.
– Ну, заплати поменьше, господинчик, – предложил он. – Дай три гульдена сразу, а за остальное дай залог.
Три гульдена он получил, но когда запросил в залог за остальные пять картину Пармеджанино, император вновь рассвирепел и схватился за палку. И Броуза, которому на самом деле порядочно досталось, удовольствовался тремя монетами и выскользнул в дверь.
В спальне графа Коллоредо, который ведал императорской застольной прислугой, Броуза нашел шелковую веревочную лестницу. Она когда-то служила Коллоредо для любовных приключений, местом которых обычно были окрестности Старого Града. Но он уже давно стал излишне разжиревшим и страдающим одышкой пожилым господином, и теперь для него превыше всего был комфорт, а прелести малостранских и градчанских дочек он порешил оставить молодым. Несмотря на свой почтенный возраст, веревочная лестница была в хорошем состоянии. Броуза принес ее в мастерскую алхимика в своей заплечной корзине, спрятав под щепками для растопки и углем.
Тут она пролежала три недели, потому что момент побега пришлось несколько раз откладывать. Сперва ван Делле заболел ангиной с высокой температурой. Потом установилась плохая погода, и два дня и две ночи с неба потоками лил дождь. Возникшая вслед за тем констелляция светил, показавшаяся алхимику слишком неблагоприятной для такого рискованного дела, обусловила следующую задержку. Наконец они назначили для исполнения своего плана ночь накануне дня святого Вацлава, ибо дальнейшая проволочка была уже невозможна и теперь решился даже ван Делле, до того смотревший на затею Броузы со страхом и тревогой.
Вечером накануне дня святого Вацлава Броуза принес алхимику тарелку мясного бульона, кусок куриного паштета, вареных яиц, сыру, ломоть медовой коврижки, пирожное и кувшин вина.
– Подкрепляйтесь, пане! – сказал он. – Насыщайтесь как следует! Мы не знаем, когда нам завтра удастся поесть и попить…
Кроме того, он посоветовал отдохнуть пару часов перед выходом.
– Вам понадобятся все ваши силы, – подчеркнул он. – Завтра, когда рассветет, мы должны быть уже за полдюжины миль отсюда!
Ван Делле поел с малым аппетитом. Он печально говорил о своих гордых ожиданиях, с которыми он прибыл ко двору императора.
– В своей работе я слишком опирался на гипотезы, – жаловался он. – Простые наблюдаемые факты меня не интересовали. Вот и дошло до того, что я с бесславием и срамом должен покидать дворец – как вор, под покровом ночи и тумана!
– Будет ли туман – это еще вопрос, – возразил Броуза. – Легкий туман, не густой, нам бы не повредил, но в жизни все выглядит иначе, нежели бы нам хотелось. Но я думаю, мы хорошо проведем дело и без тумана. К тому же сейчас новолуние.
– В моем сердце, – жаловался алхимик, – сейчас перемешались страх и надежда. Но это так только сейчас, а ведь поэт Петрарка сказал, что в жизни человека чаще сбывается страх, нежели надежды. Что же нам еще остается, как не подставлять ударам судьбы свой твердый лоб?
С тяжелым сердцем решился он оставить свои книги. Их у него была целая высокая стопка, но в карман своего красного кафтана он сунул лишь трактат Сенеки «De tranquillitate vitae», то есть «О спокойствии жизни», который хотел иметь при себе в столь опасном пути.
– Такое дело, как наше, – заметил Броуза, – не совершается без усилий и опасностей. Но у вас есть преимущество – я в жизни еще не помогал бежать ни одному человеку.
– Разве это преимущество? – удивился алхимик.
– Конечно! – пояснил Броуза, на мгновение впадая в свое привычное дурачество. – Потому что, как говорят, поп никогда не служит так хорошо, как свою первую мессу. Приободритесь. Увидите, здесь, как на молитве по четкам, вам споют в конце «Gloria».
Когда пробило час ночи, Броуза закрепил шелковую лестницу на двух железных крючьях, которые перед тем вбил меж кирпичей под окном эркера и закрепил деревянными клиньями. Потом он показал дрожавшему от волнения ван Делле, как следует ею пользоваться. Он перебрался через подоконник и спустился вниз, а затем вернулся в окно, взял узелок с вещами алхимика и свой ранец и сказал:
– Это нетрудно, и никакой опасности нет. Только смотрите вверх, а не вниз. Спускайтесь шаг за шагом, не спешите. Если будут слышны шаги или голоса – замрите и не двигайтесь. Когда я буду на земле, я вам свистну.
Когда ван Делле встал на лестницу, внизу начал рычать лев, сидевший в клетке посреди парка, а следом ночную тишину прорезал меланхолический крик орла, прикованного цепью к железной штанге. Но эти звуки не смутили ван Делле. Голоса львов и орлов были не опасны ему. Но когда у самых его глаз пронеслась летучая мышь, он не удержался от легкого вскрика.
Пока он спускался по веревочным ступенькам, страх его проходил. Спускаться было легко, и опасности не предвиделось. Внизу громко шелестели деревья. Потревоженные во сне птицы вскрикивали и хлопали крыльями. Над головой сияли дружественные созвездия: Возничий, Большая Медведица, Ворон, Голова Быка, Венец Ариадны и Пояс Ориона.
Уже почти достигнув земли, он так заспешил, что дело кончилось падением. Высота была небольшая, но, приземляясь, алхимик споткнулся и упал.
Броуза наклонился над ним.
– Вставайте, пане, скорей! Все идет хорошо, но нам нельзя терять ни минуты!
Ван Делле попробовал встать, цепляясь за Броузу, но ничего не вышло. Со стоном он опустился на землю. Нога была явно повреждена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49