А где Колумбия — там кокаин, Медельин, Барранкилья и Даниэль Перальта. И моя любимая, учрежденная совместно с милашкой Соледад, фирмочка «Rodriguez AnSo incorporated», где я, поди-ка, все еще числюсь президентом.
Но уже упомянутое свойство моего характера: видя хорошее, размышлять о плохом — успокаиваться не позволяло. Прежде всего потому, что я не видел причин, по которым Чудо-юдо мог спровадить меня в Эмираты или в Колумбию, если отбросить, допустим, совершенно дурацкое предположение, будто ему вдруг вздумалось осчастливить меня турпоездкой.
Действительно, если Сергею Сергеевичу были очень нужны документы, собранные на него Равалпинди, то вовсе не для того, чтобы вывозить их за рубеж. Надежнее и дешевле было притащить их в ЦТМО и там, после беглого или досконального просмотра (чтоб прикинуть, например, откуда и кто эти документы передал супостату), спалить их оптом в какой-нибудь печке. Во всяком случае, тащить их куда-то далеко от Москвы и тем более за кордон было и опасно, и нерентабельно с чисто финансовой точки зрения.
Конечно, могло случиться, что какие-то документики из числа лежавших в кейсе представляли ценность не только в уничтоженном виде. Например, возможно, для шантажа каких-либо лиц, которые могли дать в неких инстанциях свидетельские показания против Чуда-юда. Или, скажем, испортить ему бизнес на подведомственной территории по просьбе каких-нибудь враждебных элементов типа «джикеев». Завалить, допустим, такого гражданина — ежели он чей-нибудь президент или премьер, например, — технически сложно и дорого. А вот напугать тем, что на него приятное досье имеется, — запросто. Демократия и принципы правового государства сие не возбраняют, а свободная пресса и прочие СМИ будут и вовсе писать (ударение ставьте на любой слог) кипятком от восторга. Сенсухи народ любит, скандалы и вонючее грязное бельишко, как известно, повышают тиражи и гонорары.
Но даже в этом случае, наверно, стоило прибрать документики в самые крепкие и бронированные сейфы ЦТМО, а не увозить их самолетом неизвестно куда.
Может, Чудо-юдо сам решил сделать ноги из столицы нашей сокращенной родины? В принципе такой поворот событий исключать не стоило. Допустим, что его начали сильно допекать со всех сторон, и разные ответственные лица, с которыми он еще корешился, посоветовали ему, пока не поздно, испариться с горизонта. Поскольку его дальнейшее пребывание в Москве могло повредить не только ему, но и им, многогрешным. Тогда, в общем-то, вывоз документов имел резон. При пожаре, говорят, в первую очередь положено выносить самое ценное. Чтоб те самые высокоответственные и многогрешные «корешки» не подумали, будто смогут незаметно для себя и своей репутации замочить дедушку Баринова вдали от России.
Само собой, что эвакуация ЦТМО не могла пройти одномоментно, а потому решили вытаскивать все по частям и в разные стороны, никому и ничего загодя не объявляя. Но все же в логику действий Чуда-юда врубиться было очень трудно. Ясно, надо выносить в первую очередь самое ценное. Допустим, для начала решили вывезти меня — сын и наследник как-никак (хотя о том, что я наследник, у меня не было никаких официальных документов). Но тогда, наверно, имелась необходимость и Вику вывезти, и Мишку с Зинкой, и всех детишек. Вывезли другим маршрутом? Хорошо. Но почему тогда со мной в самолет запихали Валета с Ваней? Особо ценные спецсубъекты? Хрен с вами, втискивается более-менее. А какую ценность представляет компашка Агафона? Что, за кордоном некому номера перебивать? Навряд ли. Если, конечно, я об их деятельности был осведомлен полно, то они ни шиша не знали ни о Чуде-юде, ни о ЦТМО. Меня знали только в лицо да по кличке — Барин. А что за Барин, какой волости, неведомо. Все, что в их головах было лишнего, начисто стерли портативными ГВЭПами. Или Чудо-юдо подстраховаться решил?
Наверно, я бы мог еще долго голову ломать, строить всякие немыслимые предположения на песке собственных умозаключений, если б не открылась дверь. Сначала повернулся и щелкнул ключ в замке — из этого я сразу сделал вывод, что был заперт в каюте, — а потом вошла очень знакомая дама. Высокая, полная, светловолосая блондинка, с чистой шейкой, без всяких там родинок…
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич! — таким официальным тоном это очень знакомое существо никогда со мной не говорило, даже тогда, когда за что-нибудь злилось. Поэтому я попросту растерялся, закинулся простыней — перед натуральной Ленкой не стал бы ни в жисть естество прикрывать! — и сказал:
— Здрассте… Мадемуазель Шевалье.
Конечно, это было лучшее название для того, что было помещено в Ленкину упаковку. Уже по первым словам можно было понять, что здесь совсем другое доминантное «я». Причем мне показалось, будто Танечка Кармелюк намного круче подавила все прочие элементы, составлявшие ее композитную сущность, чем это сделала Ленка, превратившись в Вику.
Впрочем, об этих лирико-психологических вещах я если и подумал, то мельком. Потому что появление мадемуазель Шевалье резко и быстро опрокидывало все мои долгие и нудные теоретические выкладки, самоуспокоительные рассуждения и прикидки.
Но делать какие-то выводы было еще рано. Чудо-юдо ведь не зря «репатриировал» данную французскую гражданку российского производства в распоряжение «Принс адорабль». И наверняка не из одних гуманитарных соображений. Меня ведь во все чудо-юдовские «закордонные справы» ни хрена не посвящали. Обещанная еще осенью прошлого года (в обоих потоках времени) поездка в Швейцарию с Викой все откладывалась и откладывалась. Что-то за этим стояло — судя по всему, какие-то юридические неурядицы. И то, что разделаться с Равалпинди и его документами Чудо-юдо решил именно накануне его отлета в Швейцарию, несомненно, было с этим связано. А может, Куракин вступил с Чудом-юдом в какой-либо альянс или, выражаясь по-старинному, «антант кордиаль»? С них станется… Один Князь, другой Барин, классовых антагонизмов быть не должно. Лучше, конечно, ничего не домысливать, а то опять в лужу сядешь. Может, когда Куракин Ленку затребовал, альянс и намечался, а потом, когда усек, что это не Ленка, а что-то другое, взялся играть на другой стороне. Фиг поймешь, одним словом.
— Как вам спалось? — ледяным тоном, но до боли Хрюшкиным голосом спросила мадемуазель Шевалье. — Надеюсь, вы не сильно удивились, когда проснулись не там, где засыпали?
— Ну, когда засыпаешь в самолете, всегда просыпаешься не там, где засыпал. А вообще-то где мы находимся, можно осведомиться?
— Спрашивать не запрещается, а вот ответа я пока дать не могу. Это не санкционировано руководством.
— Ну, соответственно, и о том, кто ваше руководство, мне знать не положено? — полуспросил-полуутвердил я.
— Естественно. — Ленкина улыбка появилась на секунду и исчезла, уступив место холодно-мрачноватому выражению, которого я, впрочем, и на рябеньком личике Танечки никогда не видел. Впрочем, может, я уже и позабыл, как выглядела в естественных условиях пани Кармелюк, а все прикидываю по Вике, в которой все же 60 процентов Ленки осталось. А в этой, по-моему, и 10 процентов не наскребется. Эх, батяня-генерал, напортачил ты с этим обменом, я чувствую! Сам себя, поди-ка, надул!
— Ну, тогда, возможно, вы ответите мне, какова программа моего пребывания на этом судне? — произнес я, аж лопаясь от дипломатичности. — И на какой срок она, простите, рассчитана?
— Об этом вас проинформируют своевременно. Сейчас я должна вам сообщить, что вам следует надеть те вещи, которые находятся в гардеробе. Там есть комплект одежды, вполне достаточный для здешнего климата. Когда вы оденетесь, я принесу вам завтрак.
— Скажите, мадемуазель, а я не могу увидеться с князем Куракиным? — нахально спросил, но куда денешься.
— Его сиятельства здесь нет, — с явным ехидством ответила Элен, — боюсь, что вам не стоит планировать эту встречу.
Понять можно было как угодно, в том числе и так, что князь-батюшка вообще отсутствует на белом свете, возможно, с той самой славной ночки, когда на «Торро д'Антильяс» налетели «джикеи». Но ежели так, то кто ж тут главный, мать его растуды?!
— Будьте добры одеваться побыстрее, — объявила Элен, — я вернусь без стука.
Ах, ах, какие мы, блин, стеснительные!
Тем не менее, я все-таки поспешил надеть то, что находилось в гардеробе. То есть плавки, шорты, майку и легкие сандалеты. Для тропиков сойдет, конечно.
Элен появилась не больше чем через десять минут. Прикатила столик-каталку с завтраком. Свежевыжатый апельсиновый сок и бутерброд с котлетой и салатными листьями, что-то типа «биг-мака». Обожраться!
— Простите, мадемуазель, — спросил я с вполне серьезной рожей, — вы тут прислугой работаете или вам специально поручили меня обслуживать?
Она ответила не сразу, но не потому, что не нашлась, что сказать. Просто ей захотелось подарить мне взгляд, в котором стопроцентно отразилась снайперская сущность Танечки Кармелюк.
— Знаешь, Барин, — отчеканила она басовитым Ленкиным голосом, а оттого заметно убедительнее, чем это получалось в те времена, когда пользовалась телом Вик Мэллори. — У меня ведь кое-что из Ленкиной памяти осталось. Она хорошая баба, но очень несчастная. Во-первых, потому, что у нее свекр — чудовище, а во-вторых, потому, что муж паскудный. Я и раньше тебя не шибко жаловала, а теперь вообще много про тебя знаю. Кроме того, я тебе никогда Толяна не прощу. Поэтому постарайся шутить осторожнее, ладно? Не обманись, я не Хрюшка Чебакова и даже не Зинка.
— Да что я такого сказал? — Не то чтоб я совсем перетрусил, но холодок по телу прошел.
— Понимаешь, Димочка, — сказала Элен чуть более мягким голосом, — мне ведь важно не то, что ты вслух произнес. Я просто очень хорошо ощущаю, когда меня оскорбить хотят. А я тебя, в общем, неплохо изучила. И как Таня, и как Ленка.
— Между прочим, мне там, в Москве, тоже приходится и с тобой, и с ней иметь дело. И еще с детьми, которых она ощущает родными, а те в ней чужую тетю видят.
— Можно подумать, будто ты весь испереживался… — саркастически скривилась Элен. — Много ты за своими детьми смотрел? Да ты их месяцами и годами не видел. Ты им хоть одну книжку прочитал? Сказку рассказал хотя бы?
— Будто ты не знаешь, кто в этом был виноват… — пробормотал я, хотя вообще-то сваливать с больной головы на здоровую не стоило.
— Самому стыдно стало? — прищурилась Элен. — Это хорошо. Со временем, может, и перекуешься. Ладно, я пошла. Некогда лясы точить. Кушай, поправляйся!
— …К Рождеству мы тебя заколем! — продолжил я известную присказку. Она только хмыкнула и сказала с приятной улыбкой:
— Не буду ни опровергать, ни подтверждать это предположение.
Она вышла за дверь и заперла дверь на ключ.
НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
Завтрак я, конечно, съел. Потом опробовал сортир — приятное оказалось заведение японского производства, даже с пультом управления, при помощи которого можно было не только водичку пустить, но и сиденье подогреть и дезодорант после себя разбрызгать. Ну и народ эти самые самураи! Даже к сортирному делу электронику подключили.
Потом, облегчив свою совесть, все-таки подошел к окошку. Нет, не на предмет вылезти, а на предмет поглядеть получше, на чем плывем. Высунул голову, покрутил вправо-влево, вверх и вниз. Затем всунулся обратно, уселся на кровать и оценил впечатления.
Значит, так. Похоже, что это не Рыбинское море и даже не Черное. Потому что очень уж знакомый плавничок вертелся меж волнами метрах в пятидесяти от борта. Акула ходила поверху, наверно, принюхивалась: не прыгнет ли какой дурак с борта? Вот тут-то, дескать, я его и схаваю. Но дураков, конечно, не было. Даже у меня, хоть и была затаенная мыслишка насчет того, чтоб сигануть в открытое окошко, все-таки еще кое-какой рассудок остался.
Даже если б этот плавник не появился, то я все равно прыгать за борт не стал бы. Во-первых, очень высоко и далеко лететь. Каюта находилась в надстройке высотой с московскую пятиэтажку, где-то на уровне четвертого этажа. При этом внизу находилась просторная палуба, над которой, для того, чтоб перелететь фальшборт, надо было каким-то образом пропорхать метров пять в воздухе и уж только потом, перейдя в пикирование, плюхаться в воду. До которой, если мерить от фальшборта, выходило по отвесной прямой еще метров двадцать. У меня явно не было ни чкаловского, ни икаровского настроения. Мне абсолютно не хотелось, чтоб после моего идиотского прыжка кто-то процитировал Алексея Максимовича Горького: «О, смелый Сокол!» На фиг, на фиг! В данном случае позиция Ужа из упомянутой поэмы была мне гораздо ближе. «Стремленьем гордым к свободе, к свету» я, извините, никогда не страдал.
Во-вторых, даже если б мне и удалось долететь до воды живым, не расшибиться при падении и не быть затянутым под винты, то вряд ли я куда-нибудь сумел бы доплыть. Огромный корабль шел очень быстро, полным или даже самым полным ходом, а это значило, что тут на много миль вокруг и глубины приличные, и земель не наблюдается, и судовое движение не шибко интенсивное.
Названия корабля я нигде не разглядел, водоизмещения, конечно, тоже не определил бы на глаз, но скорее всего эта чудовищных размеров стальная лохань — метров триста в длину по глазному прикиду — была супертанкером. Система спринклерного пожаротушения просматривалась. Шел он явно налегке — сидел в воде высоко. Отсюда как-то непроизвольно напрашивался вывод, что он прет порожняком туда, где нефть разливают, то есть либо все в тот же Галф, сиречь Персидский залив, то ли в Нигерию, то ли в Венесуэлу, то ли вообще на Сахалин. Прикидывать можно было сколько угодно. Такие теплые края есть и в Тихом, и в Атлантическом, и в Индийском океанах. Единственно, какой можно с ходу исключить, так это Северный Ледовитый.
Помечтать о том, что завтра или послезавтра по левому борту возникнет побережье Эмиратов, и старый друг, великий и мудрый шейх Абу Рустем, видя, как танкер подваливает к пирсу его персонального нефтяного терминала, побежит ко мне навстречу, подобрав полы бурнуса, было, конечно, приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78