– Ты чего стоишь-то тут? – подбежал наконец Рыбкин.
– Да, ничего! Тебе-то что? – прикрикнул на него Витя, срывая зло. – Где ты шляешься?
– Я по нужде… – оправдывался Рыбкин. – А что она тебе сказала?
– Сказала, что ты давно в кустах сидишь, как бы кто не укусил за голый зад, сечешь?
– Да я… Простите, товарищ майор…
– Помалкивай, – строго оборвал его Витя. – Не все глупцы – помни об этом. Пошли.
Растопченко снова оглянулся вслед княгине.
“Не бойся, никому не скажу”… Майор хорошо знал, что означают подобные фразы в его работе. Чаще всего именно с них начинается вербовка…
В столовой под руководством дворецкого Василия уже накрывали столы алыми подскатертниками с золотошвейной бахромой, а сверху стелили алтабасовые скатерти.
В прежние времена, по русской традиции, столы покрывали скромными полотняными кусками, а дорогие скатерти доставали только по праздникам. Но княгиня Вассиана не любила, чтобы добро пропадало в сундуках, и приказала даже в будни стелить нарядные скатерти и подавать дорогую посуду.
– Как поохотились? – спросил Алексей Никиту, когда они поднялись в княжеские покои.
– Да, зря проносились, – ответил тот, усаживаясь за широкий деревянный стол и наливая себе в круглую кружку с крышкой медвяного кваса из кувшина, – устали мы с Гарсиа, да и только. Лошадей зря умучали. Пара зайцев да лисица – невелика добыча. А ты как съездил? Как батюшка Геласий? Здоров?
– Здоров. Благословение тебе передавал. И Григорьюшке тоже. Князь Воротынский, говорит, сослан к нам на Белое озеро. В Москве Голицыны и Трубецкие, используя момент, гнут против нас, хотят настроить государя. Андрюшка наш царю прошение подал об отчуждении в его пользу Белозерских земель, включая монастырские…
– Монастырские?! – Никита чуть не поперхнулся. – А брюхо-то у него не лопнет?! Государь Кириллову обитель почитает, не может он монастырь обидеть.
– Ехать надо, Никита Романович, не время отдыхать, наследство родительское защитить надобно.
– Поедем, конечно, – с готовностью согласился Ухтомский. – С охоты возвращаясь, зЛехал я к Сугорским. Там тоже новости неутешительные. Князя Ивана Куракина в монахи постригли, имения отобрали. Поначалу за участие в сговоре казнить хотели, но государь помиловал.
– Ехать надо, Никита, – еще раз решительно повторил Алексей, пристукнув ладонью по столу. – Негоже нам по окраинам отсиживаться и царской милости али немилости дожидаться. Чему бывать – того не миновать. А сдаваться самим Андрюшке – умереть нам всем на месте со стыда.
– Правда твоя, Алексей Петрович, – согласился Никита. – Мы с тобой вместе выросли, вместе в сече бились, вместе в страны дальние по царскому указу ездили, и на плаху вместе пойдем, коли выпадет.
– Так-то так, да есть у нас еще одна забота, – промолвил задумчиво Алексей, подходя к узорчатому слюдяному оконцу, – здесь, на Белозерье.
– Какая еще? – удивился Никита. – Вроде, все тихо кругом.
– А вот не тихо. Ты людей разошли по соседним деревням, пусть расспросят, не появлялись ли какие чужаки в лесах, не просили ли проводников. Если да – то кто такие, откуда. Словом, все. Если кто видел таковых, пусть сюда привезут, сам потолкую. Сделай это немедленно, как от меня выйдешь.
– А откуда чужаки-то? Не слыхали тут в усадьбе ничего. Уж Матвей доложил бы.
– До Геласия слухи дошли со стороны Белозерска, Вологды да Устюга Великого. Шастает там кто-то. Тайно шастает. И не озорничает, делом разбойным не занимается, от людей таится. Но замечали чужаков люди, замечали. В Москве Юсуф затревожился, к нему тоже кто-то подходы тайные копает.
– Жив мурза? – улыбнулся Никита
– Жив пока. Но ищут его по Москве тоже какие-то людишки. Сынок его, Ибрагимка, говорит: убить хотят.
– Ну, а мы при чем? От Москвы до Белозерска почитай сколько верст! – Никита присвистнул.
– Рубины выкрасть хотят, а мурзе за то убийство стародавнее отомстить. Вот и весь сказ. А кто такие – неведомо никому. Тот иностранец, которого Юсуф убил ненароком, тоже неизвестно, кто таков был и откуда прибыл.
– Рубины, что уж лет двадцать в ризнице Кириллова монастыря лежат?
– Да. Так что рассылай людей поскорей, Никита. Надо выяснить все. Коли тревога ложная, завтра после праздничной обедни сразу и отправимся в Москву.
– Понял, государь, – Никита поднялся. – Только надо бы до того, как пред царские очи явимся, помыться по русскому обычаю, баньку справить, да рубаху чистую надеть. Негоже пред царем немытыми стоять.
– Верно, – кивнул Алексей, – распорядись.
– Свенов тоже искупаем? – спросил Никита уже на пороге.
– Каких свенов? – князь Белозерский не сразу понял, о ком идет речь.
– Да двух иноземцев, что по дороге привязались…
– Ну, искупай их, коли противиться не станут. С Европы, чай, у них наши обычаи не в чести.
– И с собой в Москву возьмем?
– Поглядим еще, как с ними быть. Может, тут оставим. Что зря таскать с собой? Пусть Матвей себе возьмет. Княгиня дома или на галере?
– Была дома. Прогуляться хотела в саду, с “подружкой”, – Никита засмеялся.
– Ладно, сам разыщу, иди пока.
Князь Ухтомский поклонился и вышел.
В домовой церкви зазвонили к обедне, созывая домочадцев и слуг. Храмом служила огромная крестовая комната, занимавшая первые этажи двух из восьми строений дома. На обедню сюда собрались все, кто жил в усадьбе. Только матросы с галеры слушали католические псалмы в отведенной под церковь каюте, где вместо священника службу вел капитан де Армес. “Просто не протолкнуться”, – посетовал Растопченко, которого затерли в самый дальний угол. Некоторым дворовым вовсе не хватило места, и они слушали службу, стоя у раскрытых окон. Зато Виктору со своего угла было хорошо видно все помещение, и он внимательно приглядывался к людям, выискивая, кого “взять в разработку”.
Женщины стояли отдельно, у дальней стены. Княгиня вообще особняком, у образа святого Спиридона Тримифунтского – особо почитаемого греческого старца. Растопченко уже узнал, что икона досталась ей в наследство от матери, и Вассиана привезла ее с собой из Италии.
“Зачем было этот кусок доски с собой тащить? – пожал плечами бывший майор. – Вон, здешние иконы куда красивее будут”.
Домашний иконостас князей Белозерских представлял собой целую стену, увешанную образами, среди которых только изображений Богородицы насчитывалось около двадцати. В основном образа копировали иконостас в Кириллово-Белозерском монастыре – святые во весь рост в ярких, праздничных тонах, но встречались и оплечные изображения, в более сдержанном стиле.
На иконах поблескивало множество медалек, золотых и серебряных, на которых также чеканились лики святых и слова из святого писания. Вся крестовая комната была залита ярким светом множества свечей, горевших в высоких золоченых канделябрах, и украшена букетами роз, выращенных в усадьбе, и полевых цветов. Витя попробовал сосчитать, сколько же образов было в комнате, но сбился со счета: что-то около сорока, а то и более. У каждого образа был прикреплен отдельный убрусец, а внизу спускалась дорогая материя, называемая пеленой. Все ткани блестели серебристой вышивкой и жемчугом. Под образами располагался аналой с книгами и просфоры Богородицы, полы покрыты богатым ковром.
Когда служба кончилась, позвали к обеду. Князь обедал в просторной светлой столовой на втором этаже, прямо над домовой церковью. К обеду он приглашал всех членов своей семьи мужского пола, а также испанского дворянина де Армеса. Княгине полагалось есть отдельно. Но Алексей Петрович неоднократно нарушал эту традицию – в отсутствие Вассианы кушанья не доставляли ему удовольствия. Велел он позвать госпожу и в этот раз. Князь Алексей сидел во главе стола, по правую руку от него – князь Ухтомский, по левую – Вассиана, еще к обедне накрывшая волосы белым платком с богато вышитым жемчугами убрусом. За князем Ухтомским на заранее отведенном месте согласно родовитости – молодой Григорий Вадбольский. Испанец де Армес, как гость, находился рядом со своей хозяйкой.
Посуду подавали на стол великоустюгскую, из черненного серебра, подставки под торели и кубки были сделаны из резной березовой коры, тонкостью работы соперничавшей с вологодскими кружевами, которые украшали обитые персидской парчой стены столовой.
После традиционной чарки водки, открывавшей любой русский обед, последовали холодные кушанья – вареное мясо под пряным взваром, горячее – щи, забеленные сметаной, жареная яловичина с чесноком и хреном с запеченными яблоками и, наконец, на сладкое – груши в патоке и малиновый морс. Ко всем блюдам обильно подносили пироги, то с капустой, то с зайчатиной, весь стол был уставлен серебряными сосудами с квасами, медвяным да ягодным, хмельными ягодными медами и пшеничной водкой.
Для княгини особо стряпчий вынес фрукты, в том числе персики и янтарный виноград и налил ей в кубок красного итальянского вина – водки княгиня не пила, разве что пригубила в самом начале обеда.
Витя с Лехой обедали в поварне с прислугой. Тут все было намного проще. Ели вместе, все скопом, не разбирая мест, по двое-трое из одной большой миски, что особенно коробило Витю. Ложку каждому надо было иметь свою и всегда держать при себе. Еда больше всего напоминала грузинскую кухню – совсем не соленая, но очень пряная. Ключница Ефросинья дала “свенам” по большому ломтю ржаного хлеба к гречневой каше с молоком, кусок жареного мяса один на двоих да несколько сырников с киселем.
– И не наедайтесь, – предупредила. – Баню князь велел стопить для дворни. Тяжело будет с набитым брюхом париться.
Известие о бане поначалу обрадовало Витю. Пропотеть с веничком на полке, а потом – в озеро. Да еще пивка холодненького или что они тут пьют – душевно. Однако когда их позвали мыться, неожиданно обнаружилось, что в отличие от привычной ему прежде раздельной бани, здесь предполагается мыться совместно. Рыбкин тут же незаметно исчез, оставив “товарища майора” один на один с реальностью, а Растопченко деваться было некуда – его крепко держал под локоток Никита Ухтомский, явно предвкушая удовольствия от редкостного зрелища: иноземца впервые в жизни от грязи отмывать станут.
Не дав Вите толком поразмышлять, что и к чему, потащил его за собой, и вскоре свена окружили совершенно нагие пышнотелые красавицы, от одного вида которых он едва не повалился с ног. Бабы споро содрали с Растопченко одежду, увлекли в баню, а одна, особенно ядреная, с большими грудями и толстым задом, жарко прижалась к нему в полутьме и попросила попарить веничком спину.
Веники были душистые, можжевеловые. Аромат их дурманил голову, но Витя старался держать себя в руках и не обращать внимания на то, что мужская плоть настойчиво требовала своего. Дабы отогнать наваждение, он намеренно воскресил в памяти неприятные сцены своего увольнения из органов и отвратительную физиономию генеральского сынка, но помогало слабо. Особенно после долгого воздержания. Так и подмывало кинуть какую-нибудь девку на лавку и прямо при всех…
Дабы не сорваться и не опозориться, Витя бросил веник и, выбежав из бани, прямиком с мостка прыгнул в озеро. Прохладная вода затушила жар, ему полегчало. Сидя в озере, он пытался вспомнить, куда делся Рыбкин, и видал ли он в бане княгиню.
Нет, похоже, Вассиана в банной оргии – другие слова тут трудно было подобрать – не участвовала, а вот Рыбкин…
Додумать про Рыбкина он не успел. Молодая девица, которую он оставил в бане, выбежала на улицу и остановилась, оглядываясь по сторонам. Набрав в легкие воздуха, Витя нырнул под воду – но было поздно. Ядреная девица его заметила и, зайдя в воду, вытащила наверх, как котенка.
– Что же ты, милок, меня покинул, – спросила она, ласково заглядывая ему в глаза и недвусмысленно прижимаясь в воде всем телом, – так парил, парил хорошо, так…
Она зашептала что-то еще, Витя не понимал даже что, а рука ее коснулась вздыбленного члена.
– Нет! – Витя отскочил как ошпаренный и бросился вплавь, не оглядываясь.
– Милок, вернись, ненаглядный мой, – неслось ему вслед, и даже послышались всхлипывания, но Витя не останавливался. Как учили еще в спортивной секции – брасом, брасом и от нее подальше, только бы не догнала. Он сам не заметил, как уплыл довольно далеко и оказался рядом со стоящей на якоре “золотой галерой”. Покачиваясь на воде, чтобы немного отдохнуть, Витя рассматривал корабль и тут увидел, как по якорной цепи кто-то быстро соскользнул в воду и неумело поплыл к берегу. Он присмотрелся – Рыбкин! А этот что там делает? Вот где прохлаждается, негодяй! Витя со всех сил бросился догонять Леху и в два гребка настиг, прихватив за руку:
– Ты куда, стервец?!
– Ой, ой, пусти, утону, – затрепыхался Леха, – пусти, я плаваю плохо!
– Ладно, держись, так и быть подсоблю. Вместе они добрались до берега.
– Ты куда смылся-то? – недовольно спросил Витя растянувшегося на траве Рыбкина. – Не умеешь плавать толком, а лезешь. Чего тебя понесло?
– Так ты же сам сказал за капитаном следить – оправдывался Леха, – вот я и… Все в баню, испанец тоже пошел, матросы – все на берегу, ну я и решил, раз никого нет, глянуть, что там у них…
– Ну и что?
Рассказать Рыбкин не успел. Из-за деревьев с факелами появились Никита Ухтомский и его ратники.
– Свены! – Злорадно захихикал князь. – Вот где они сидят! А Груша – в слезы: утоп, утоп, в озере утоп. Вот вам, покройтесь, – Никита кинул им рубахи и кафтаны, – а то еще занедужите, неровен час.
Витя закутался в кафтан, вечерний холодок не на шутку начал пробирать его до костей.
– Ты чего Грушу обидел? – спешился Никита и подошел ближе. – Не приглянулась тебе? Так там и другие были.
– Я, наоборот, старался, – удивленно ответил Витя, – ну, чтоб это… Чтоб ничего не вышло…
– Эх, ты! – Никита рассмеялся, похлопывая Витю по спине. – И где это у вас такое бестолковое царство находится, что когда баба сама в руки просится, вы тикаете от неё подальше? Али струсил малость, что счастье с тебя с грязью смоется? Так у вас в Европах считать принято?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43