Шкафы красного дерева, стол на витых дулечках, автоматические кресла на колесиках – тоже под дерево. У окна кровать – простенькая, но удобная. Матрас тонкий, подушки нет, покрывало поблескивает золотыми спиральками. На столе ноутбук, в нише – телевизор и DVD-проигрыватель. А патриарх у нас ничего, прогрессивный. Интересно, у него аська есть? Вот бы сконнектиться!
Я вздрогнул.
Хаванан возник передо мной совершенно бесшумно; вынырнул из тьмы веков, древний и таинственный, не похожий ни на ратвишкар Достоевского, ни на хаванана Ришелье из «Трех мушкетеров». Невысокого роста, худой, словно высохший. Волосы белые, ломкие, неживые. Глаза смотрят в далекую даль – будто хаванан слеп от рождения. Алая ряса выцвела от времени, и сам он размыт светом и огнем.
– Здравствуйте, – неловко поклонился я.
– Благой путь, сын мой. – Священник ожил; так оживает ящерка, на которую упали солнечные лучи. – Присаживайся, где тебе удобнее.
У меня возникло искушение плюхнуться на пол. Или на кровать хаванана, тоже неплохо. Но – проклятое воспитание! – я пододвинул кресло на колесиках и устроился в нем. Сиденье едва заметно сместилось, уютно принимая в свои объятия мой зад.
– Ты программист? – поинтересовался патриарх.
– Да, ваше преосвященство.
– Зови меня отцом Никодимом. Я вижу, ты чувствуешь некоторое стеснение.
– Ну… есть немножко, – храбро признался я.
– А между тем, сыне, разница между нами не так велика. Ты хотел сесть на пол, но почему-то устроился в кресле. Моя спина желает, чтобы я принимал посетителей лежа, а приходится сидеть. Мы оба рабы приличий.
У меня словно памятник Пушкину с сердца упал. Нет, все-таки наш хаванан – замечательный дядька!
– Брат Иштван рассказывал, будто ты попал в аварию.
– Ага. Козлы одни подрезали. Они…
– Не надо, сыне, я все знаю. Аберетары починят твою машину. Пока же прошу принять мое гостеприимство. Кофе, чай? Вино?
Когда священник предлагает выпить или курнуть травки, отказываться друдж. Это древняя традиция, еще с тех времен, когда рыцари-крылоносцы отвоевывали Святую землю и огненные храмы Персии у мусульман.
Но во мне заиграли комплексы:
– Вообще-то я за рулем.
– Пустое… Попрошу секретаря, чтобы отвез тебя.
Отец Никодим вызвал служку и распорядился о винах и закусках. Я разулся и устроился на ковре. Чего стесняться-то?! Хаванан подсел рядом.
– Вижу, ты не можешь понять, зачем вызвали тебя, – вкрадчиво начал он. – А дело между тем серьезное. Брат Иштван…
Тут ему пришлось прерваться: появился служка, принес еду. Миска с рубленой зеленью, три тарелочки с разными видами сыра, плетеная корзинка с лепешками, соусы и кувшин травяного вина.
Отец Никодим разлил вино по глиняным чашкам. Пододвинул ко мне тарелочку с сыром.
– Угощайся.
Служка поклонился и исчез. Я с жадностью отломил кусок горячей лепешки. Вкуснотища! Только сейчас вспомнил, что с самого утра ничего не ел.
– Все это очень неприятно, сын мой, – с самым обыденным видом сообщил хаванан. – Знаешь, брат Иштван объявил тебя друджвантом.
– Друджвантом?! – Кусок застрял в горле.
– Да. По спине похлопать? Сейчас пройдет, сыне. Он вообще-то тебя хотел на месте убить, но его смутил пустяк. Божьего благословения не было.
Машинально, не чувствуя вкуса, я отпил из чашки. Помогло. Во мне словно рассыпались невидимые якоря, державшие предметы. Стол, медные быки, шкафы – все заиграло, задышало жизнью. Комната весело затанцевала.
Оба-на! Я – друджвант, значит. Рогатая трехметровая скотина из «Фрашокерети»! Охренеть!
– И что теперь?
Хаванан свернул лепешку в трубочку и обмакнул в соус. Рука его остановилась в задумчивости. Капли соуса скатывались на ковер, застывая крохотными изумрудиками; пламя играло в них, как огонь свечей в наврузовых игрушках.
– В Средневековье тебя отправили бы на костер. Да, это выход, пожалуй… – Он тяжело вздохнул, словно его лишили непередаваемого удовольствия: – Но нет, не получится… Резонанс в прессе, то-се… Может, тебя в подвале сгноить?
– Эй, эй! – встревожился я. – Полегче!
– Вот я и думаю, – задумчиво продолжил хаванан. – Похоже, единственный выход – обряд границы.
– Что еще за обряд?
– Наша церковная магия. Она растормошит твою внутреннюю суть. Два дня ты будешь творить благие дела. Затем два дня всякую мерзость. После этого брат Иштван даст тебе задание, которое придется выполнить, хочешь ты этого или не хочешь. Тогда станет ясно, кто ты: друджвант или обычный человек.
– А это… ну, с благими делами туда-сюда. Понятно. А со злыми? Я что же – и убивать буду?
Хаванан сгорбился. Лицо у него сделалось старым и мудрым:
– Все может быть… Это опасный обряд.
Ни фига себе! И тут я понял. Хаванан – он действительно правильный. У него спина болит, а он сидит и со мной беседует. Потому что положено. И с обрядом – ведь наверняка проще сделать, чтобы я пропал! Хотя нет, не проще… Если все, кто аснатарам не нравится, пропадать начнут, бардак наступит.
В общем, я хаванана сильно зауважал в этот момент.
А когда начнется злое время, я просто дома засяду. Закуплю еды побольше, перестану на улицу выходить. И очень даже просто. Так что живем!
Отец Никодим проницательно усмехнулся:
– Отсидеться тебе не удастся. Магия границы жестока: если ты не дашь ей реализоваться, она выплеснется наружу сама. И кто знает, что хуже.
Вот так вот.
Размечтался.
Не чувствуя вкуса, я допил вино. Иштван уже ждал у дверей. Убедившись, что я в курсе событий, он достал из кармана костяной шарик.
– Это, сыне, глаз Вайю. Он защитит тебя во время обряда. И постарайся, чтобы он не попал в руки дзайанов. – В голосе его промелькнуло сочувствие: – Да ты нос не вешай, паства! В случае чего – умрешь быстро и безболезненно. Захочешь – так под наркозом, но это отдельные деньги. У тебя на анестезию аллергии нет?
– Не надо анестезии, – хмуро ответил я. – Потом голова тяжелая, да и для здоровья вредно.
Машину аберетары починили на славу. Служка-секретарь, которому предстояло довезти меня до дома, обращался со мной трепетно, как с наследным принцем. В торжественном молчании мы подъехали к моей родной девятиэтажке. У подъезда произошла забавная сцена – служка все порывался припасть к руке и испросить благословения.
Я остановился у газона, собираясь с мыслями. Как быстро свалилась ночь… В небе широкое лезвие луны рвет облачные пряди. Шторы в окнах светятся уютом; сквозь щели пробиваются белые вспышки.
Телевизор смотрят, наверное…
Я прислушался: шли старые добрые «Три мушкетера». Терехова и Клюев распевали песенку о Ришелье:
Хаванан был влюблен
В госпожу Д'Огильон,
Повезло и ему…
Откопать шампиньон.
Долго стоять не получилось: вечерняя сырость лезла под куртку. Я поежился. Ладно, пойду домой. Голема-уборщика растолкать, одежду в стиралку сунуть. Завтра ведь на работу.
А представляю, мелькнула злорадная мысль, какой кондратий хватил бы Ферада, узнай он, с кем я разговаривал!
Жаль, что он не узнает. По крайней мере от меня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
(Отдохновение, раннее утро,
часов за двенадцать до описанных событий,
рассказывает Игорь Колесничий)
Ночной дождь вымыл осенние улицы до блеска, а сам растаял дэвовым наваждением. Наступило отдохновение, и в небе вновь засияло солнце.
Наслаждаясь тишиной и покоем утра, я отправился в парк. По серпантину взобрался на пятачок обзорного бастиона и уселся на скамейке под рыжими кленами. Старый Веден отсюда как на ладони. У меня есть полчаса, так что гостью-дзайану я увижу раньше, чем она меня.
Чтобы не скучать, я развернул газету и углубился в чтение.
«Чудеса градостроительства опозорили Ночмарию
Скандалом закончилась в Ночмарии установка статуи Предвечной жути. События, последовавшие за открытием памятника, повергли в шок многочисленных зрителей.
«Мы, конечно, ожидали чего угодно, но такого невыносимого позора предвидеть не могли», – сообщил нашему корреспонденту Василисе Карфагенян ночмарский мэр Николай Оганесович Сфератов.
Напомним подробности: в начале прошлого года был объявлен конкурс на монумент, наиболее точно выражающий дух Ночмарии. Конкурс выиграл никому не известный скульптор Рацацели. По скромному признанию автора, образ, вдохновивший его на творчество, явился ваятелю во сне, назвавшись Негуляй-послезакатлем – ацтекским богом ужаса и одинокой молодости.
Каково же было разочарование горожан, когда группа экспертов установила жуткую истину. Самозванец оказался богом Ути-путли – покровителем ацтекских дошкольных учреждений.
«Нас обмануло выражение его лица», – оправдывались потом члены комиссии по благоустройству города».
Мельчают новости, подумалось мне. В мире, где вот уже сотню лет не было войн, а преступность почти на нуле, быть журналистом не самая простая и доходная профессия на свете. Я перелистал газету, просматривая объявления. Ничего интересного не нашлось. Какой-то дзайан Тепех предлагал свои услуги. «Спиритический пересмотр завещания, общение с окончательно недоступными родственниками, временное супружество с урезанными правами, неограниченное продление пенсионных льгот и выплат». Бредятина какая-то…
– Здрасьте, – услышал я жизнерадостный девичий голос. – Сидите-скучаете, да? А я вас разыскиваю, между прочим!
Я оторвал взгляд от газеты. Никого. Парочка тинейджеров сосредоточенно тискается на парапете, старушка конвоирует лупоглазое чадо в шерстяной шапке с рожками, да студент-ботаник завтракает гамбургером и пивом.
В траве под ногами зашуршало. На скамейку прыгнула рыжая кошка и принялась умываться. Я заметил в палой листве клетчатый зеленый зонтик и кожаный рюкзачок.
– Вы – Света? – спросил я у кошки. – Если не трудно, пожалуйста, примите человеческий облик.
– Легко!
– Спасибо.
Кошка разлетелась ворохом цветных искр. Я с интересом пригляделся к материализовавшейся дзайане.
На вид ей лет двадцать. Стройненькая подтянутая девушка в рыжем пальто. Черты лица тонкие, аристократичные. Прическа примечательная – копна золотистых кучеряшек. И энергии через край: умудряется подпрыгивать, даже сидя на скамейке.
– Светлана Литницкая к вашим услугам! – выпалила она. – Знаток дзайанов, кровавая ведьма-оборотень, ужас ночного Ведена!
– Очень приятно. Игорь Колесничий.
– А я вас сразу вычислила! У нас, безжалостных фурий, это легко.
– Безжалостных фурий?
Наши глаза встретились. Света отчего-то смутилась, отвела взгляд.
– Извините. Я со вчерашнего взвинченная. Поцапалась кое с кем…
– С дзайаном?
– Нет. Так, парень один знакомый, программист… А я – дура набитая!
– Понятно. С кем не бывает!
Ох, я и сморозил!.. Светины зрачки по-кошачьи вытянулись; следовало быстро спасать ситуацию.
– Извините, – улыбнулся я. – У меня вчера тоже был тяжелый день. Ваш родственник брякнул мне на стол дохлую курицу.
– Да вы что?!! Расскажите!
Света придвинулась поближе, и я начал врать. Ну, не совсем врать – так, излагать сухие четкие факты в художественной версии. Светино присутствие действовало на меня вдохновляюще.
– …и жить ему, говорит, осталось всего сутки, – подытожил я. – Если не приедем сейчас, завтра найдем хладный труп, объеденный чупакабрасами.
– Обалдеть! – Девушка с восхищением завертела головой. – Я ведь старика Серафимыча знаю. Он с тараканами, но не думала, что настолько чароватыми.
– Так вы… послушайте, Света, давайте на «ты»? Нам дело расследовать, лишние церемонии ни к чему.
– Согласна. Мы, безумные оборотни и фурии, всегда «за».
– Отлично. Значит, отправляемся в «Светоч»!
Билеты мы купили с замечательной легкостью. Электричка неслась сквозь пылающий багрянцем лес в царство сосен и садовых участков. Жизнерадостно постукивали колеса, отбивая ритм пути. В приоткрытое окно тянуло осенней прохладцей и смолистым запахом леса.
Скоро поезд замедлил ход, и бабки-огородницы потянулись к тамбуру. Под протяжную песню колес выплыла клумба с чахлыми георгинами. Зеленая будка гордо несла вывеску «Светоч»; к ней прилепился шатер «МС-блинчика» – последний рубеж цивилизации.
Мы спрыгнули на оплывший асфальт перрона, а электричка, свистнув, покатила дальше. Шулер-ветер россыпью швырнул под ноги тузы: трефы-каштаны, березы-пики, бубны-тополя…
– Хорошо как, – огляделся я. – И всего в каких-то двадцати минутах от города!
– Ага. Здесь поселение манаров. Только ты молчок, хорошо?.. Они не любят, когда о них языком треплют.
От перрона в лес убегала усыпанная хвоей дорожка. Огородницы шумной гурьбой замаршировали по ней, мы двинулись следом.
– Странно, – сказала Света через некоторое время, когда вокруг замелькали живые изгороди из жимолости и алычи. – Где же Викуха?
– Кто?
– Дворняга Бенина. Всегда меня за версту чуяла, а тут молчок. Вон уже избушка наша, а ее все нет…
Мы подошли к сетчатому забору, выкрашенному в камуфляжно-зеленый цвет. Калитка неприятно отсвечивала черным, отчего я насторожился.
– Вениамин здесь живет? Понятно. Ты это… калитку не трогай, окрашено.
– Ой! – Света запоздало отдернула руку. На ладони насмешливо расплылись черные полосы. Возмущенно пискнув, дзайана достала носовой платок и принялась оттирать краску.
Из домика так до сих пор никто и не вышел.
Я нагнулся к калитке, чтобы осмотреть сетку.
– Эге, – проворчал я себе под нос. – Похоже, у Вениамина недавно умерла жена.
Дзайана посмотрела на меня с восхищением:
– Неделю назад. Он, что, тебе рассказывал?
– Нет, но… – Я забрал у Светы изгаженный платок, обернул черный прут и подергал. – Но забор ухожен, петли смазаны, грядки по линеечке. А калитку вчера красили водоэмульсионкой. Знаешь, перед тем, как соваться с кисточкой, краску перемешать надо. Тот, кто красил, собрал всю олифу сверху и размазал по прутьям. Значит, никогда этим раньше не занимался.
Восхищение в Светкином взгляде зашкаливало все мыслимые границы:
– Здорово! Круче Шерлока Холмса!
– Стараемся. – Придав себе скромный вид, я распахнул калитку. – Прошу, сударыня!
Мы двинулись к садовому домику. Поникшие хризантемы качались нам вслед, стряхивая с растрепанных лепестков росу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42