он то звонил, то рылся в карманах, отыскивая ключи.
– У тебя что, дома никого?
– Жена довжна быть, – жизнерадостно объяснил он. И вновь забарабанил в дверь: – Эй, Лизка! Лизка, откгывай!
Наконец, замок сдался, не выдержав осады.
– Лизка, свышь?! У нас пхуха конхетная! – с порога заорал Матрик. – Свышь, Лиз? Эй!
Никто не вышел нам навстречу. Впрочем, Леньку это не смутило:
– Это Вексище, – рассказывал он, снимая куртку. – Свышь, Лиз? Я говоив, помнишь?!
На кухне загремела упавшая табуретка. Послышалось невнятное мычание, переходящее в хрип.
Матрик взял меня за рукав и потащил в гостиную:
– Пойдем смотхеть. Эвитный ибанез, отвечаю!
– Подожди. – За мутным стеклом кухонной двери мелькнуло оранжевое пятно. Я стряхнул Ленькину руку. – Что там?
– Там?.. Лизка там.
Я подергал кухонную ручку.
Заперто.
Шарик в кармане ожил. Огненный силуэт вновь оплел меня; не успевая удивиться тому, что делаю, я пнул дверь. Притолоку пересекла кривая трещина. Еще пинок – и язычок замка вылетел «с мясом».
Лиза парила под потолком. Бесформенный силуэт на фоне окна; смеющаяся птица – трепещут крылья, мелко трясется грудь. Космонавт в невесомости.
Вот только у космонавтов не бывает таких лиц.
Смотрел я лишь миг. Загремела под ногами перевернутая табуретка. Оранжевый балахон с чернильным пятном на подоле колыхался в воздухе; голые ноги в синяках брыкались, не давая подойти. Я бросился к повешенной, обхватил ее за живот, приподнимая.
– Нож! – заорал я. – Режь веревку, придурок!
Матрик стоял, растерянно хлопая ресницами. Та-ак… Этот мне не помощник. Я потянулся к табуретке ногой, пытаясь придвинуть ее поближе. Кислотно-малиновые лохмы разметались, открывая багровую складку. Я успел заметить, что узел затянулся под затылком, – значит, шея не сломана, еще можно спасти.
Девушка билась в судорогах, пытаясь содрать петлю, но это не удавалось: веревка слишком врезалась в горло. Ленька наконец вышел из прострации. Бочком, бочком он двинулся ко мне. Голая нога заехала ему в грудь, и он остановился в растерянности.
– Держи ее, придурок!
Я толкнул повешенную ему в объятия. Пока он путался в тряпках, я вскарабкался на табуретку и вытащил складной «андужар». В панельной девятиэтажке самоубийство закончилось бы пшиком. Крюки, на которых крепятся люстры, могут выдержать вес люстры – не более. Тут же как специально строили под висельников. Я принялся остервенело кромсать веревку. Ишь ты – и узел профессиональный, скользящий, в оплетке из нескольких витков…
Девушка едва не рухнула на пол; Ленька почти не держал ее. Я осторожно слез с качающейся табуретки. Придерживая оплывшее, словно резиновое тело, уложил Лизу на сваленные в углу пыльные коврики. Ну панки… Ну, грязищу развели!.. Неужели трудно уборочное заклятие купить? Или амулет у соседки одолжить?
– «Скорую» вызывай. Пошел. Быстро!
– Не надо «Скорую»! – Глаза Матрика наполнились благоговейным ужасом. – Что ты! – Он сбегал в соседнюю комнату и вернулся с флаконом. Едко запахло нашатырем. – Смотхи – она живая!
Я отстранил Леньку и принялся перерезать веревку, стараясь поддеть кончиком ножа. Петля наконец расскочилась. Девушка закашлялась, глотая воздух, ставший для нее жестким и колючим.
Это ничего. Главное, что жива.
«Скорую» пришлось вызывать с моего мобильника. Ленькин телефон отключили за неуплату. Ох… нехорошие люди! Адреса я не знал, а спрашивать у Матрика оказалось бесполезно: он носился по квартире, пряча какие-то пакеты, собирая обрывки бумаги и колотые ампулы. Упаковку одноразовых шприцев попытался сунуть мне в сумку. Получив по шее, заныл:
– Не сучься, Вексище. Попалят же!..
Лиза уже пришла в себя и сидела, бесстыдно раскинув по полу голые ноги. Мокрая юбка липла к бедрам; анимешные малиновые волосы свисали на глаза кукольной бахромой.
Нет, на наркоманку не похожа. Умой ее, переодень, дай выспаться и поесть – вполне симпатичная девчонка. В кости широковата, правда, такие всегда на диетах сидят, чтобы не расползтись. Но у Матрика особо не разъешься. Лицо грубоватое, скуластое, а разрез глаз особенный – словно две перевернутых зеленых луны. И впрямь – анимешная героиня.
Я пододвинул ногой табуретку. «Будешь вешаться, табуреточку-то мне завещай» – всплыло в памяти.
– Что случилось? Из-за чего ты?..
Девчонка поджала ноги, пытаясь прикрыть почерневшие синяки на коленях. Не зная зачем, я достал шарик. Повертел в пальцах: из руки в руку, под мизинец, продавить с поворотом, выщелкнуть на большой палец. Был – исчез – появился. Это меня барабанщик наш научил. Он на концертах и не такое вытворяет.
Поворот. Пасс. Растереть ладони, сдавливая блестящую кость.
Лиза шмыгнула носом. Взгляд ее неотрывно следовал за движениями шарика. Огненный силуэт подхватил меня, как река тонущее дерево; из этого силуэта я и протянулся к Лизе. Часть сияния перетекла на нее, отгоняя боль и страх. Все будет хорошо, говорил этот свет, ведь правда?..
Губы девушки зашевелились. Я нагнулся к самому ее лицу, вслушиваясь.
– И повесить-то как следуют не умеют… – сипло прошелестела она. Голос звучал тихо-тихо, почти неслышно; часть слов я угадал по движениям губ. – Он там.
– Кто? Ленька?
Круглый подбородок отрицательно качнулся из стороны в сторону. Девушка сморщилась.
– А кто?
– Дэв. Каждый вечер… Ленчик все болтается… а я одна… с ним… одна…
Это заговор: я, Лиза и то, что прячется в костяном шаре… Мне нестерпимо жалко ее – маленькую, измученную, с нелепыми малиновыми лохмами. Если Сашка не врет, то Матрик был талантливее нас всех. Я видел его на одной из ранних фотографий: коренастый, лохматый, в промокшей насквозь черной футболке. На сцене он не играл – сражался, горел, кипел. Силы ого-го! Драйв даже сквозь фотку заводит!
Вот кого ты искала, глупая девчонка… А он тебя предал.
Осталась лишь грязная унылая квартира.
С дэвом в дальней комнате.
И гитарой.
Той самой.
Я отправился в спальню. На пожелтелой двери алела нарисованная фломастером руна. Кнопками прилеплена дешевая янтра из магазинчика «Путь к себе», на гвоздике брелок – оскаленная черепушка с желтоватыми трещинками на затылке. Я чуть не рассмеялся. Конечно. Как еще спасаться от демонов рок-гитаристу?
– Брелок кто заговаривал?
– Асмика. Она у этих занимается… у космопсихоэниаэнергетиков.
Бредовое название Матрик выговорил, не картавя и не запинаясь, – крепко, значит, в мозги въелось. К дзайану не могли пойти, придурки… Я осторожно потянул за ручку.
Темная щель выбросила облака пыли. Передо мной открылась запретная комната: царство пыльных полос, рвущихся сквозь жалюзи, плесневелых бород на стенах, затхлого воздуха.
Ноги по щиколотку утопали в плесени. Шорох и движение я не слышал – улавливал затылком. Вот что означает «волосы дыбом»… Крысы перекатывались теннисными шариками; их писк затихал по углам. Я остановился, пережидая. Сердце гулко бухало в груди, кончиках пальцев, коленях, пятках. Казалось, тело исчезло, оставив лишь удары.
Я нащупал в кармане костяную резьбу амулета. Огненный силуэт согрел тело; комната окрасилась в золотые и лимонные тона. На кровати сидела пухлая тварь в морщинистой слоновьей коже.
Интересно, кто за стенкой живет? Вроде бы какой-то учитель. Тварь явно ведь оттуда вылезла. Я сдернул с окна пыльную штору, впуская в комнату солнечный свет. Дэв закачался, словно пламя свечи.
А вот и гитара. Элегантные рога, словно драконьи клыки, ручки блестят. На боку цвета спелой сливы радужный блик. Дэв потянулся навстречу, защищая инструмент. Облезешь, тварь! Я пошел к гитаре прямо сквозь чудовище.
Огненный силуэт коснулся дэва, оставляя на заскорузлой шкуре угольные следы. Взвыв, чудовище нырнуло в стенку. Ну и скатертью дорожка!
Я уселся на кровать, чтобы рассмотреть гитару. Это действительно «Ibanez RG 570», не соврал Ленька. Сделан в Японии в 2001 году на фабрике Fujigen – так написано на голове грифа сзади, там, где серийный номер. Лады почти не стерты, металлические части блестят, как новенькие. Япошки на лаке экономят, но тут ни царапин, ни сколов краски. Гриф и флойд тоже вполне себе, никаких следов бесчеловечных экспериментов или чудовищных нагрузок.
Так что же, Матрик на ней совсем не играл?
– Слышь, Ленька? – позвал я. – Чехол где?
Матрику было не до меня. Лизу забирали в больницу, и он метался по квартире, разыскивая ее вещи. На полу валялись джинсы, свитера, женские рубашки, трусики. Сама девушка стояла, понурившись, возле дверей. Она уже успела умыться и переодеться в уродливое серое платье.
Я показал Лизе гитару. Взгляд девушки ожил; узнала, значит. Вот и хорошо. Спальня чистая, дэв туда не сунется. А гитару я заберу. Это по-честному. Такое сокровище Матрику оставлять нельзя!
И деньги отдам.
Я выгреб из кармана мятые десятки и, не пересчитывая, сунул Леньке. Тот сомнамбулически кивнул. Чехол от гитары лежал здесь же, на полу. Я уложил гитару, взял сумку и выскользнул из квартиры.
Больше всего на свете мне хотелось вымыться. Влезть под душ и отскрести себя по полной программе. «Ибанез» «ибанезом», это, конечно, мировое сокровище, но час в гостях у Леньки… бр-р-р!
По лестнице я взлетел вихрем. Ворвался в свою квартиру, на ходу скидывая кроссовки и носки. Холостяцкий беспорядок, еще вчера так меня возмущавший, показался мне милым и уютным.
Банки из-под пива у меня на полу не валяются. Да и презервативов на подоконнике не налипло. Вот это жаль, конечно… Я скомкал рубашку и джинсы, запихал в пластиковый бак, куда скидываю грязное белье, влез под душ. Гитара пусть пока полежит, потомится. Ею займусь позже, а пока…
Амулет!!!
Такого страха я давно не испытывал. Голышом, оставляя на исцарапанном паркете мокрые следы, я бросился к баку. Джинсы сморщились шляпкой гриба-дождевика; я не сразу нашел нужный карман. Шарик оказался на месте.
Я вытащил его и прижал к груди.
Все, господа аснатары… Не было побега, ошибочка вышла. Подозреваемый вновь под присмотром бдительного Вайю.
Домывшись, я взялся за сокровище. Раскрутить до винтика, осмотреть, ощупать – это мой бзик. Обожаю всякие надписи на гитарах, где нетвердой рукой мастера поставлен оттиск с датой и еще каким-нибудь номером доски. От надписи «Made in Japan» на звукоснимателе я просто млею. Музыканты меня поймут. На пятке грифа надпись «ARG570», на корпусе в месте крепления – «2001-11», строкой ниже «RG570-03». И чтобы докопаться до всего этого, надо гитару обязательно раскрутить и разложить на столе.
Скоро обнаружилось, что зверь мне достался раненый. От стальной втулки, в которую уходят болты, держащие флойд, змеилась трещина. С одной стороны она проникала вниз на глубину втулки, затем сворачивала параллельно пружинам. С другой – ныряла в гнездо хамбакера на полтора сантиметра вглубь.
Стукнули мое сокровище. Или же пробовали ставить струны немереной толщины? Наивные. Если стукнули, то непонятно, почему нет следа на флойде… Может, в тот момент она была в чехле?
В любом случае, так оставлять нельзя. Втулка держится неплотно, вылезает из гнезда. Сейчас мы ее эпоксидкой – чтобы на веки вечные. Гриф немного болтается – ну, так это из-за толстых отверстий под крепежку. Я нащепил своим «андужаром» спичек, вставил и завинтил болты.
Все.
Мертво.
Других повреждений нет. Осталось натянуть струны, настроить и можно играть. Только время, время… В заоконный мир спустилась тьма, тот сумеречный осенний вечер, когда неясно, продолжать ли дневные дела или готовиться к ночи, а я все вожусь с «ибанезом».
Мобильник на столе ожил. Я снял наушники и нажал кнопку вызова. В динамике зашуршал (как он мне надоел!) голос Матрика:
– Вексище, ты?! Ну, свушай, бвин. Пхуха! Пхуха немегяная!
– Чего тебе?
– Пгет мне конкгетно, не повегишь!
И Ленька вывалил на меня все свои радости. Ему действительно поперло: кредиторы его поразбежались, как-то вдруг внезапно стало хорошо с работой. Бедняга на меня чуть не молился – по его словам, это я пришел и принес ему три горы удачи!
Положив трубку, я достал шарик.
Как, оказывается, легко приносить людям счастье… Это ведь мой первый день испытания. Сегодня и завтра я творю добро, а потом…
Так что я сижу? Надо оторваться по полной!
Вставайте, граф, нас ждут великие дела!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
(Понедельник, 11.50,
рассказывает Игорь Колесничий)
До визита к неугомонному Винченцо оставалось минут десять. Я неспешно брел по Гертрудинской, держа в руке бутылку с минеральной водой. Желтые листья лезли под ноги с настырностью молодых такс, я же глазел на витрины дзайанских лавочек. Там чудеса, там леший, русалка… булькают магические кальяны, полуобнаженные кадаврини танцуют танец живота. Хорошо! Голова легкая, сил – впору идти горы сворачивать. У меня всегда так, когда удается со вкусом выспаться.
У лавки Еккоро, мастера материализации, шло соревнование. Девушка в китайском халатике – худенькая, быстроглазая, с восточными чертами лица – разбивала кирпичи. Мастерски разбивала: косичкой, локтем, ребром ладони. Штабель все не уменьшался: Еккоро материализовывал стройматериалы быстрее. Разноцветные обломки так и мелькали в воздухе.
Это первый этап. На втором Еккоро будет создавать големов, а на третьем – каменных химер. До четвертого – земляных элементалей – на моей памяти никто не доходил.
Возле Еккоро я ненадолго задержался, а зря. Из толпы зевак выбрался молодой священник в белой рясе.
Священник этот преследовал меня все утро. На вид ему лет восемнадцать. Лицо длинное, подбородок в прыщах – словно на терке натирали, глаза симпатичные, зеленые. И горбится ужасно. Интересно, зачем я ему?
Впрочем, это скоро выяснилось:
– Благого дня, сын мой! – обрадовался монах. – Хотите узнать побольше о господе нашем Ормазде?!
– Не хочу.
Трудно представить, но он обрадовался еще больше:
– Вот это правильно! Нельзя к вере арканом, никак нельзя. Я и братьям то же говорю.
– Так что ж вы за мной таскаетесь-то все утро?
Священник замялся.
– Вы ведь Игорь? Игорь Колесничий?
– Вас правильно информировали.
– Вот! Я сразу угадал. Мне так и подумалось, что это вы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42