Я чувствовал, что слабею. Наконец-то настал желанный час! Сейчас я возьму ее руки в свои... А она между тем все так же непринужденно продолжала своим звонким голоском, в котором не чувствовалось ни малейшего волнения:
— Не буду благодарить вас в банальных фразах. Вы оказали нам серьезную поддержку; без вас муж провалился бы...
Я был не в состоянии прервать ее. Дрожа от волнения, я призывал на помощь все свое мужество.
— Впрочем, нам с вами не нужны слова благодарности, — продолжала она. — Мы ведь заключили сделку...
Она говорила это, смеясь. И смех ее вдруг словно подтолкнул меня. Я схватил ее руки в свои, и она не противилась. Маленькие теплые ладони доверчиво, дружески лежали в моих руках, а она все повторяла:
— Да-да, теперь мой черед вас отблагодарить.
Тогда я осмелился прибегнуть к насилию, я поднес ее руки к своим губам. В беседке теперь было темнее, должно быть, нашла туча; от дурманящего аромата цветов сладко кружилась голова. Но не успел я губами коснуться ее руки, как она с силой, которой я в ней и не подозревал, вырвалась и, в свою очередь, крепко сжала мои запястья. И, держа меня за руки, по-прежнему спокойно, словно и не сердясь, она сказала с легкой укоризной:
— Ну что за ребячество. Вот этого-то я и боялась. Позвольте уж мне здесь, в этом укромном уголке, отчитать вас.
Она говорила строгим и вместе с тем снисходительным тоном, как мать, которая отчитывает малолетнего сына:
— Я с первого же дня обо всем догадалась. Вам порассказали обо мне бог знает что, так ведь?.. И вы стали на что-то надеяться; я не сержусь на вас — ведь вы ничего не знаете о свете, вы явились в Париж со всеми представлениями вашего медвежьего угла... Впрочем, вы, наверное, считаете, что и я немного виновата в том, что вы так ошиблись. Я должна была бы сразу же вас остановить, одного моего слова было бы достаточно, чтобы вы перестали за мной ухаживать. Да, я не сказала этого слова, не остановила вас, и вы, должно быть, считаете меня ужасной кокеткой... Но знаете, почему я не сказала этого слова?
Я что-то пробормотал. Я словно окаменел от неожиданности. А она трясла меня, еще крепче сжимала мои руки и продолжала, придвинувшись так близко, что я ощущал на лице ее дыхание:
— Я не сказала этого слова, потому что вы показались мне не похожим на других, и мне хотелось, чтобы этот урок пошел вам на пользу... Сейчас вам трудно понять меня, но когда вы поразмыслите, вы догадаетесь, почему я так поступила. О нас много злословят. И мы, может быть, слишком часто даем для этого повод. Однако — вы и сами в этом убедились — есть и порядочные женщины, даже среди тех, которые, казалось бы, более других компрометируют себя легкомысленным поведением... Все это не так-то просто. Повторяю, когда вы спокойно подумаете, вы поймете.
— Пустите меня, — пробормотал я в сильном смущении.
— Нет, не пущу... Просите прощения, если хотите, чтобы я вас отпустила.
И хотя это было сказано шутливым тоном, я видел, что она сердится, — вот-вот заплачет от обиды, от нанесенного ей оскорбления. А во мне росло сочувствие, росло настоящее уважение к этой столь очаровательной и мужественной женщине. Мне становилась понятной эта сложная натура: ее гордая верность глупцу-мужу, ее кокетливые манеры и ее неприступность, презрение к людским пересудам и главенствующая роль в семье, скрытая за мнимой ветреностью, — все в ней казалось мне теперь достойным самого почтительного преклонения.
— Простите меня, — сказал я смиренно.
Она выпустила мои руки. Я тотчас же встал, а она все сидела — ведь теперь ни темнота, ни дурманящий запах цветов не таили в себе ничего для нее опасного. И уже веселым тоном она продолжала:
— Но вернемся к нашей сделке. Я честный партнер, я всегда выполняю свои обещания. Вот вам назначение секретарем посольства. Я получила его вчера вечером. — И, видя, что я не решаюсь взять протянутый мне конверт, она заметила слегка ироническим тоном: — Мне кажется, что уж теперь-то вы вполне можете принять услугу от моего мужа.
Вот так и окончилось мое первое любовное приключение. Когда мы вышли из беседки, на площадке перед домом я увидел Феликса и рядом с ним Гошро и Берту. Завидев меня с конвертом в руках, Феликс насмешливо сжал губы. Он, видно, знал обо всем и теперь смеялся надо мной. Я отвел его в сторону и стал с горечью упрекать: как он допустил, чтобы я совершил такой промах; но он мне на это ответил, что зрелость дается только опытом; а когда я взглядом указал на идущую впереди нас Берту, спрашивая, что же в таком случае представляет собой она, Феликс весьма выразительно пожал плечами. А раз это так, должен признаться, что я, по-видимому, все еще плохо разбираюсь в странной морали света, — почему даже самые порядочные женщины ведут себя так, что кажутся доступными?
От Гошро я узнал, что мой отец пригласил его с женой погостить дня три в Бокэ. Эта новость совсем меня доконала. А Феликс, все так же иронически улыбаясь, объявил, что завтра возвращается в Париж.
И я ретировался, сказав, будто обещал отцу непременно вернуться к завтраку. Когда я выезжал из аллеи, навстречу мне попался кабриолет; в нем сидел какой-то господин. Наверное, это и был г-н Нежон. Но, честное слово, хорошо, что я так с ним и не познакомился. Да, Гошро с женой припожалуют в Бокэ уже в воскресенье. Вот пытка-то!
РАКУШКИ ГОСПОДИНА ШАЕРА
I
У г-на Шабра не было детей, и это очень его огорчало.
Он женился на девице Катино из торгового дома «Девинь и Катино», блондинке Эстелле, высокой восемнадцатилетней красавице, и вот уже четыре года, как тщетно ожидал появления потомства, встревоженный, подавленный, уязвленный неудачей своих стараний.
Господин Шабр в прошлом торговал зерном и скопил значительное состояние. Подобно многим буржуа, он, упорно стремясь стать миллионером, вел всегда скромный образ жизни и все яке в сорок пять лет, точно старик, едва волочил ноги. Его землистое лицо, на котором заботы о накоплении богатства оставили неизгладимые следы, было плоским и невыразительным, как тротуар. И он впал в отчаяние, ибо человек, наживший ренту в пятьдесят тысяч франков, вправе удивляться, что отцом стать трудней, чем богачом.
В то время красавице г-же Шабр было двадцать два года. Кожа у нее на лице напоминала спелый персик, пушистые завитки на шее отливали золотом, — она была очаровательна. В ее сине-зеленых глазах, похожих на тихий омут, трудно было что-либо прочесть. Когда супруг сетовал на то, что брак их бесплоден, она выпрямляла гибкий стан, выставляя напоказ свои пышные бедра и высокую грудь; а улыбка, приподымающая уголки ее рта, недвусмысленно говорила: «Разве в этом виновата я?» Впрочем, Эстелла была взращена суровой матерью в лучших буржуазных традициях и в своем кругу слыла женщиной весьма благовоспитанной, благочестивой, неспособной подать повод для сплетен. Только тонкие крылья ее хорошенького носика иногда нервно трепетали, и, будь у нее другой муж, он не чувствовал бы себя спокойным.
Между тем домашний врач доктор Гиро, благодушный, остроумный толстяк, уже неоднократно беседовал наедине с г-ном Шабром. Он объяснял ему, насколько еще бессильна наука. Что поделаешь, ведь завести ребенка не так просто, это не дубок посадить... Но он не любил никого огорчать и обещал поразмыслить над этой бедой. И однажды июльским утром он сказал:
— Дорогой господин Шабр, вам следовало бы поехать на морские купанья... Да, да, они действуют превосходно. И самое главное, ешьте побольше ракушек, ешьте только ракушки.
У г-на Шабра воскресла надежда, и, обрадованный, он переспросил:
— Ракушки, доктор?.. Вы считаете, что ракушки?..
— Вот именно. Прекрасное средство! Итак, кушайте все подряд: устриц, морские блюдечки, мидий, морских ежей, даже омаров и лангустов.
Затем уже на пороге он обронил вскользь:
— Не забирайтесь в глушь. Госпожа Шабр молода, ей необходимы развлечения... Поезжайте в Трувиль. Там прекрасный воздух.
Через три дня супруги Шабр были уже готовы к отъезду. Но бывший торговец считал, что нет никакого смысла ехать в Трувиль, где жизнь безумно дорога. Питаться ракушками можно с тем же успехом и где-нибудь в захолустье, — там их гораздо больше и стоят они дешевле. Развлечения же всюду найдутся. Они с женой отправляются не в увеселительное путешествие.
Один приятель рекомендовал г-ну Шабру поехать в курортное местечко Пулиген, около Сен-Назера. После двенадцатичасовой дороги супруги провели день в Сен-Назере, и этот молодой город, с новыми, прямыми, как стрела, улицами, где все еще кипели строительные работы, показался г-же Шабр очень скучным. Супруги осмотрели порт, побродили по улицам, где лавки представляли собой нечто среднее между сельскими лавчонками и богатыми городскими магазинами. В Пулигене не оказалось ни одного свободного домика. Обступившие бухту дощатые оштукатуренные дачки, размалеванные, словно ярмарочные балаганы, были уже заняты англичанами и богатыми торговцами из Нанта. К тому же при виде этой архитектуры, в которой сказался вкус провинциальных мастеров, Эстелла презрительно поморщилась.
Путешественникам посоветовали переночевать в Ге-ранде. День был воскресный. Когда около полудня они добрались туда, г-на Шабра вдруг охватило волнение, хотя он отнюдь не был в душе поэтом. Его поразил облик Геранды, этой жемчужины средневековья: прекрасно сохранившаяся крепость, с толстыми стенами и пробитыми в них воротами, над которыми высились башни с бойницами. Эстелла смотрела на мирно дремлющий город, окруженный бульварами с высокими деревьями, и в сонном омуте ее глаз светилась мечтательная улыбка. Карета все ехала и ехала, вот она миновала ворота и затарахтела по узким улочкам с булыжной мостовой. Супруги до сих пор не обменялись ни словом.
— Ну и дыра! — пробормотал наконец бывший торговец зерном. — Под Парижем даже деревни куда лучше.
Когда карета остановилась перед Торговой гостиницей, расположенной в центре города рядом с церковью, народ расходился после поздней обедни. Пока муж присматривал за разгрузкой багажа, Эстелла прошлась немного, с интересом наблюдая за толпой прихожан, одетых большей частью в местные костюмы. Были тут солевары в белых блузах и широких коротких штанах; они живут на соляных озерах, которые простираются на обширной пустыне между Герандой и Круазиком. Были тут также фермеры -- совсем иной народ, в коротких суконных куртках и широкополых круглых шляпах. Но особенно восхитил Эстеллу богатый наряд одной девушки. На ней был остроконечный чепец, плотно прилегающий на висках; красный лиф, а поверх него шелковый нагрудник, затканный яркими цветами; широкие рукава с отворотами; три юбки из голубого сукна, надетые одна на другую и собранные в частую складку, были схвачены поясом, расшитым золотом и серебром, а из-под длинного передника оранжевого шелка выглядывали красные шерстяные чулки и желтые туфельки.
— Черт знает что! — проговорил г-н Шабр, присоединяясь к жене. — Вот вырядилась! Только в Бретани можно увидеть подобный маскарад.
Эстелла не успела ответить. Из церкви вышел высокий юноша лет двадцати с гордой осанкой; он вел под руку пожилую даму. У него была белоснежная кожа и рыжеватые волосы. Широкоплечий, мускулистый, он казался гигантом и в то же время румяным лицом, на котором еще не пробивался пушок, походил на миловидную застенчивую девушку. Эстелла, пораженная его редкой красотой, не спускала с него глаз; он повернул голову и, посмотрев на нее, покраснел.
— Гляди-ка, хоть один похож на человека, — пробормотал г-н Шабр. — Из него выйдет бравый офицер.
— Это господин Гектор де Плугастель, — сказала служанка из гостиницы, услышав его слова. — Он сопровождает свою маменьку. Очень нежный сынок, такой почтительный!
Во время завтрака за табльдотом супруги Шабр оказались свидетелями оживленного спора. Хранитель ипотечных книг, столовавшийся в Торговой гостинице, превозносил патриархальную жизнь Геранды и особенно — добрые нравы молодежи. По его мнению, местные жители сохранили чистоту и добродетель только благодаря религиозному воспитанию. Он приводил примеры, упоминал факты. Но коммивояжер, приехавший утром с коробками фальшивых драгоценностей, рассказывал, ухмыляясь, что видел дорогой, как девушки и парни обнимаются за кустами живых изгородей. Хотел бы он посмотреть на здешних молодцов, если бы им подсунули девочек повеселей. И он принялся так ехидно высмеивать религию, кюре и монахинь, что хранитель ипотечных книг отбросил салфетку и в негодовании удалился. Супруги Шабр ели в полном молчании; муж был возмущен тем, что слышал за табльдотом, жена безмятежно улыбалась, словно ничего не поняла.
Чтобы скоротать время, после полудня чета осмотрела Геранду. В церкви Сент-Обен стояла упоительная прохлада. Они медленно прохаживались по главному приделу, глядя на высокие своды, к которым каменным фейерверком возносились пучки тонких колонн. Остановились перед причудливой скульптурой на капителях: палачи перепиливают пополам свои жертвы и поджаривают их на жаровнях, раздувая огонь огромными мехами. Затем они обошли все шесть улиц, имевшихся в городе, и г-н Шабр остался при своем мнении: несомненно, это дыра, никакой торговли здесь нет, средневековый хлам, — таких городов снесли уже немало. Улицы были безлюдны; дома с островерхими кровлями тесно жались один к другому, точно усталые старички. Остроконечные крыши и каменные караулки, крытые шифером, угловые башенки и скульптура, пострадавшая от времени, тишина вокруг — все это создавало порой впечатление, что ты попал в какой-то музей, дремлющий на солнышке. Эстелла, — после замужества ей дозволялось читать романы, — с томным видом рассматривала окна с мелкими стеклами в свинцовом переплете. Она вспоминала Вальтера Скотта.
Но когда, решив обойти вокруг города, супруги вышли за его стены, они одобрительно покачали головой и должны были признаться, что Геранда и вправду красива. Перед ними высились позолоченные солнцем гранитные стены без единой пробоины, словно их недавно воздвигли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61