Он дремал в нескольких шагах от нее. Немного поодаль мирно спал Фредерик, закрыв лицо соломенною шляпой.
К четырем часам оба проснулись. Микулен божился, что в глубине ущелья высмотрел выводок куропаток. Он их видел собственными глазами три дня тому назад. Фредерик не устоял перед искушением, и оба взялись за ружья.
— Прошу тебя, будь осторожен!.. — крикнула им вдогонку г-жа Ростан. — Не дай бог, поскользнешься и сам себя подстрелишь.
— Бывает, — спокойно заметил старик.
Они ушли и вскоре скрылись за скалами. Наис вскочила и побежала вслед за ними на некотором расстоянии.
— Пойду посмотрю, — пробормотала она.
Она сошла с тропинки, убегавшей в глубь ущелья, свернула влево, и, все ускоряя шаг, бросилась напрямик через кустарник, стараясь не задеть ногой камешки. Наконец на повороте дороги она заметила Фредерика. Очевидно, он уже вспугнул куропаток и теперь шел быстро, пригнувшись и держа ружье наготове. Отца все еще не было видно. Но вдруг Наис заметила его на другом склоне ущелья — там, где стояла сама. Он присел на корточки и, казалось, чего-то ждал. Дважды он вскидывал ружье. Если бы в этот миг куропатки пролетели между ними, охотники, выстрелив, могли бы попасть друг в друга. Пробираясь от куста к кусту, встревоженная девушка остановилась наконец за спиной отца.
Прошло несколько минут. Фредерик исчез за выступом скалы. Потом появился вновь и мгновение стоял неподвижно. Тогда Микулен, все еще сидя на корточках, стал не спеша целиться в него. Но тут Наис ногой ударила по стволу, и ружье разрядилось в воздух. Раздался оглушительный выстрел, эхом прокатившийся в горах.
Старик вскочил и, увидя Наис, схватил за дуло дымящееся ружье, будто хотел убить ее ударом приклада. Наис не шелохнулась, она стояла перед отцом бледная, со сверкающими глазами. Старик не посмел ее ударить и лишь пробормотал на местном наречии, дрожа от бешенства:
— Погоди, погоди, я все равно его убью. От выстрела Микулена куропатки поднялись в воздух, и Фредерику удалось подстрелить двух птиц. К шести часам Ростаны возвратились в Бланкарду. Старик спокойно греб, с его лица не сходило выражение тупого упрямства...
V
Прошел сентябрь. После сильной грозы повеяло осенним холодком. Дни становились короче, и Наис больше не выходила ночью к Фредерику, отговариваясь усталостью, тем, что они могут простудиться на мокрой от росы траве. Каждое утро, к шести часам, Наис приходила в господский дом, и так как мать Фредерика не вставала раньше девяти, девушка поднималась в спальню к молодому человеку и проводила с ним несколько минут, прислушиваясь через приотворенную дверь к малейшему шороху.
Это была пора их самой пылкой любви. Наис расточала возлюбленному нежные ласки. Она обвивала руками его шею, приникала к его лицу и глядела на него с такой самозабвенной страстью, что на глазах у нее выступали слезы. Ей все казалось, что она больше его не увидит. Она осыпала его градом поцелуев, как бы давая торжественную клятву взять его под свою защиту.
— Что творится с Наис, — часто говорила г-жа Ростан, — она тает прямо на глазах.
И действительно, девушка худела, щеки у нее ввалились, глаза сверкали еще более мрачным огнем. Теперь она подолгу молчала, и когда ее окликали, у нее был такой растерянный вид, будто она очнулась от сна или грез.
— Уж не захворала ли ты, голубушка, побереги себя, — не раз говорила хозяйка.
Но Наис лишь улыбалась.
— Да нет, барыня, я здорова и счастлива, очень счастлива.
Как-то утром девушка помогала хозяйке считать белье и, набравшись храбрости, спросила:
— Вы еще долго пробудете здесь?
— До конца октября...
Наис замерла на мгновение, уставившись в одну точку, затем произнесла, не замечая, что говорит вслух:
— Еще двадцать дней.
В ее душе происходила непрерывная борьба. Ей не хотелось расставаться с Фредериком, и в то же время она ежеминутно порывалась крикнуть ему: «Уезжай поскорее». Для нее он был потерян. Пора любви не вернется. Наис знала это с первого же свидания. Однажды вечером, когда ее одолевали черные думы, ей даже пришло в голову, что лучше бы отец убил Фредерика, тогда он, по крайней мере, не достанется другой. Но разве можно допустить, чтобы он умер, он, такой нежный, такой беленький, больше, чем она, похожий на барышню. От этой мысли содрогалось все ее существо. Нет, нет, она спасет его, и он об этом никогда не узнает, — скоро он разлюбит ее, но ей радостно будет сознавать, что он жив.
Нередко по утрам она ему говорила.
— Сиди дома, не ходи в море, на дворе непогода. А иногда уговаривала его съездить в Марсель, поразвлечься.
— Тебе, должно быть, скучно со мной. Я знаю, ты меня скоро разлюбишь. Поезжай на несколько дней в город.
Его удивляла такая смена настроений. Наис не казалась ему уже столь привлекательной, как прежде, лицо ее осунулось, поблекло. Он уже пресытился ее пылкой страстью. Его тянуло к веселым девицам из Марселя и Экса, благоухающим одеколоном и рисовой пудрой.
В ушах Наис звучали слова отца: «Я убью его, убью». Она просыпалась среди ночи — ей чудились выстрелы. Она стала пугливой, вскрикивала, когда у нее из-под ног выскальзывал камешек. Она постоянно тревожилась о Фредерике, если он не был у нее на глазах. Но больше всего ее пугало упорное молчание отца, — с утра до вечера ей слышалась угроза: «Я убью его». Ни единым намеком, ни единым словом, ни единым жестом старик не выдавал своих замыслов. Но весь его облик, движения, взгляды красноречивее слов говорили ей, что, как только представится случай безнаказанно убить хозяйского сына, он это сделает. Затем он расправится с Наис. А пока он награждал ее пинками, словно провинившуюся собаку.
— Что отец, по-прежнему дерется? — спросил ее однажды утром Фредерик.
Лежа в постели, он покуривал папиросу, а она наводила в комнате порядок.
— Да, он совсем рехнулся, — ответила Наис, показывая на свои ноги все в синяках от побоев.
Потом глухим голосом в сотый раз пробормотала:
— Скоро этому конец... скоро конец.
Подошел октябрь, и она совсем помрачнела. С отсутствующим видом девушка шевелила губами, словно что-то шептала. Фредерик не раз замечал, как, стоя над обрывом, она испытующе всматривается в деревья, измеряет взглядом глубину пропасти. За несколько дней до этого он застал ее с горбатым Туаном в одном из уголков фермы, где они вдвоем рвали винные ягоды. Туан иногда помогал Микулену, когда у того было много дела. Горбун стоял под деревом, а Наис, забравшись на толстый сук, смеясь, приказывала ему открыть рот и бросала ему ягоды прямо в лицо. Бедняга с восторгом раскрывал рот, закрывал глаза, его широкое лицо выражало беспредельное блаженство. Фредерик, конечно, был далек от ревности, но не удержался, чтобы не отпустить шуточку.
— Туан готов за нас в огонь и в воду, — отрывисто проговорила Наис, — не надо ото обижать, он еще нам пригодится.
Горбун ежедневно наведывался в Бланкарду. Он рыл на прибрежной круче канаву, чтобы подвести воду в конец сада, где хотели разбить огород. Время от времени Наис навещала его, и они оба оживленно о чем-то болтали. Он так тянул с этой работой, что папаша Микулен не раз угощал его, как и дочь, пинками и обзывал лодырем.
Два дня лил дождь. Фредерик на следующей неделе возвращался в Экс и решил перед отъездом отправиться с Микуленом на рыбную ловлю. Заметив, как побледнела девушка, Фредерик засмеялся и принялся ее уверять, что на этот раз выберет неветряный день. Зная о близкой разлуке, Наис обещала возлюбленному прийти еще раз на ночное свидание. Около часу они встретились на террасе. Дождь омыл землю, в воздухе разливался аромат освеженной зелени. Стоит этому засушливому краю утолить жажду, как все вокруг начинает благоухать, оживают краски, красная глина истекает кровью, сосны отливают изумрудом, скалы блещут ослепительной белизной свежевымытого белья. Но в темноте любовники лишь ощущали терпкий запах лаванды и тимьяна.
По привычке они направились к оливковой роще, где не раз находили приют своей любви. Фредерик приблизился было к старой оливе, но Наис, будто очнувшись, схватила его за руку и увлекла подальше от этого места.
— Нет, нет, не здесь, — повторяла она дрожащим голосом.
— Что с тобой? — спросил он.
Она что-то пролепетала, а потом объяснила, что после вчерашнего ливня на краю обрыва сидеть опасно.
— Прошлой зимой тут совсем близко случился обвал, — прибавила она.
Они уселись под другое дерево, подальше от края. То была их последняя ночь любви. Наис судорожно обнимала его. Вдруг она разрыдалась и не пожелала объяснить, что так расстроило ее. Потом погрузилась в холодное молчание. И когда Фредерик шутя упрекнул ее, что ей теперь скучно с ним, она в безумном порыве сжала его в объятиях и прошептала:
— Нет, нет, не говори так, я люблю тебя больше жизни! Просто я нездорова. А потом, ведь это конец, ты уезжаешь... Господи боже, конец!..
Тщетно старался он утешить ее, уверял, что время от времени будет приезжать, а будущей осенью они проведут вместе два месяца. Наис только качала головой: она прекрасно понимала, что их любви пришел конец. Они расставались в тягостном молчании. Внизу расстилалось море, вдали сверкал огнями Марсель, и по-прежнему грустно мигал одинокий маяк Планье. Понемногу ими овладела печаль, веявшая от этих необъятных просторов. Около трех часов утра, когда Фредерик на прощание поцеловал свою возлюбленную в губы, он почувствовал, что она дрожит и вся похолодела в его объятиях.
Фредерик не мог заснуть. Он читал до утра; после бессонной ночи его лихорадило, и едва забрезжил рассвет, он расположился у окна. Микулен как раз отправлялся вытаскивать верши и, проходя по террасе, поднял голову.
— Ну как, господин Фредерик, нынче поедете со мной?
— Нет, папаша Микулен, я плохо спал ночь... А завтра обязательно поеду.
Арендатор не спеша удалился. Он должен был спуститься с обрыва к лодке, стоявшей у подножья утеса как раз под тем оливковым деревом, где он застал свою дочь. Когда старик скрылся из виду, Фредерик обернулся и увидел Туана, который уже спозаранку работал. Горбун стоял возле оливы с заступом в руках. Он выравнивал канаву, размытую дождями. Воздух был свеж, у окна было так приятно. Молодой человек отошел в глубь комнаты свернуть папиросу. Как вдруг раздался оглушительный грохот, словно удар грома. Фредерик бросился к окну.
Произошел обвал. В красном облаке пыли он различил Туана, который убегал, размахивая заступом. Росшее на краю пропасти старое оливковое дерево с искривленными ветвями сползло с кручи и трагически погибло в море. Вверх взлетел фонтан пены. В тот же миг душераздирающий вопль огласил воздух, и Фредерик увидел Наис; она перевесилась через парапет, ухватившись за него обеими руками, она хотела знать, что творится внизу. Вытянувшись всем телом, она застыла в напряженной позе, и руки ее словно приросли к камню. Но вот девушка, очевидно, почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась и крикнула, увидев Фредерика: «Отец, отец!»
Час спустя, под камнями нашли изуродованное тело Микулена. Туан в лихорадочном возбуждении рассказывал, что и его чуть было не увлекло вниз. Все в деревне твердили, что нельзя было рыть канаву у края обрыва — вода неминуемо размыла бы грунт. Матушка Микулен плакала навзрыд. Наис, провожавшая тело отца на кладбище, не проронила ни слезинки.
На другой день после катастрофы г-жа Ростан пожелала непременно возвратиться в Экс. Фредерику отъезд пришелся весьма кстати — эта тяжелая драма нарушила прелесть его любовного приключения. Право же, крестьянки не стоили городских девиц. И он возобновил свой прежний образ жизни. Мать, тронутая его благонравием во время летних каникул, предоставила ему полную свободу, и он приятно провел зиму, выписывая к себе дамочек из Марселя, для которых снимал в предместье комнату. Дома он не ночевал и появлялся в холодном родительском особняке только по необходимости. Он льстил себя надеждой, что такое приятное существование будет длиться вечно.
На пасху г-ну Ростану понадобилось съездить в Бланкарду. Фредерик выдумал какой-то предлог, чтобы увильнуть от поездки. Возвратившись, стряпчий объявил за завтраком:
— Наис выходит замуж.
— Да ну! — с изумлением воскликнул Фредерик.
— И вам ни за что не угадать за кого, — продолжал г-н Ростан. — Она мне все очень резонно объяснила.
Оказалось, что Наис выходит за горбатого Туана, и в Бланкарде все останется по-прежнему. Арендатором будет Туан, который после смерти Микулена взял на себя заботу о хозяйстве.
Молодой человек слушал со смущенной улыбкой, но потом он понял, что все устроилось как нельзя лучше.
— Наис постарела и очень подурнела, — продолжал г-н Ростан. — Я не узнал ее. Диву даешься, как эти девушки, выросшие на берегу моря, быстро увядают. А ведь Наис была очень хороша.
— Да, линючий товар! — отозвался Фредерик, неторопливо доедая котлетку.
ГОСПОЖА НЕЖОН
I
Вот уже неделя, как мой отец, г-н де Вожлад, разрешил мне уехать из Бокэ, старого, унылого поместья в Нижней Нормандии, где я родился. У отца моего странные понятия о современности: он отстал от жизни по крайней мере, на полвека. Наконец-то я все-таки в Париже, почти еще мне не знакомом, — ведь я был здесь всего два раза, да и то проездом. К счастью, я не такой уж провинциал. Мой однокашник по капскому лицею, Феликс Бюден, с которым я на днях здесь виделся, уверяет, что у меня совершенно неотразимая внешность и что парижанки будут от меня без ума. Его слова меня рассмешили. Но после ухода Феликса я поймал себя на том, что стою перед зеркалом и разглядываю свое отражение: приоткрыв в самодовольной улыбке белые зубы, на меня смотрел черноглазый молодой человек пяти с половиной футов роста. Пожав плечами, я отошел от зеркала: я ведь не фатоват.
Вчера я впервые провел вечер в одном из парижских салонов. Меня пригласила графиня П., которая с какой-то стороны приходится мне тетушкой. В эту субботу она давала свой последний в зимнем сезоне званый обед. Графине хотелось представить меня некоему г-ну Нежону, депутату от нашего Гоммервильского округа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61