Пастушок отнял от губ свирель, посмотрел на дерзкую, бесстыдную чету и вдруг, не выдержав, топнул ногой, растоптал свирель, и в то же мгновение земля разверзлась, и олени, птицы, деревья, вода и совокупившаяся пара – все сразу же исчезло…
Сын Марии закричал и проснулся. Но в самый миг пробуждения его глаза еще успели увидеть, как два совокупившихся тела – мужское и женское-низринулись в темные бездны его существа. Он вскочил в ужасе и прошептал:
– Сколько грязи, сколько мерзости пребывает во мне!? Он снял с себя кожаный пояс с гвоздями, сбросил одежду и молча принялся беспощадно стегать себя по бедрам, по спине, по лицу. Ощущение брызжущей крови, заливавшей тело, принесло ему облегчение.
Светало. Звезды поблекли. Утренняя прохлада пробрала юношу до костей. Кедр у него над головой наполнился щебетом и хлопаньем крыльев. Юноша огляделся вокруг. Воздух был пуст. Меднодоспешная, орлиноглавая Демоница Проклятия снова незримо явилась в дневном свете.
«Бежать, скрыться, – подумал юноша. – Не появляться в Магдале, – будь она проклята! Отправиться прямо в пустыню, затвориться в обители, умертвить там плоть и сделать ее духом!»
Он протянул руку, ласково погладил старческий ствол кедра и почувствовал, как душа дерева поднимается от корней и разветвляется до самых верхних, нежных ростков.
– Прощай, сестрица, – тихо сказал он этой душе. – Ночью я изведал позор под кровом твоим. Прости меня! С этими словами измученный и полный скорбных предчувствий юноша стал спускаться вниз.
Когда он вышел на широкую дорогу, равнина уже просыпалась, первые солнечные лучи падали сверху на землю, полные тока покрывались золотом.
– Не нужно идти через Магдалу, – прошептал юноша. – Мне страшно…
Он остановился, размышляя, как бы срезать путь, чтобы добраться до озера. Выбор его остановился на первой тропинке справа, куда Сын Марии и свернул. Он знал, что Магдала лежит слева, озеро – справа, и уверенно зашагал вперед.
Юноша все шел и шел, мысли его кружили, устремляясь от блудницы Магдалины к Богу, от креста – к Раю, от отца и матери через моря и страны – ко всему человечеству с тысячами белых, желтых и черных лиц. Он никогда не покидал пределов Израиля, но еще в детстве, в убогом отчем доме, он, бывало, закрывал глаза, и разум его устремлялся по городам и морям, словно издающий радостный клекот охотничий сокол с золотым колокольчиком. Он не преследовал дичь – тело его разрывалось, он освобождался от плоти и воспарял в небеса. Ничего больше он не желал.
Юноша все шел и шел, тропинка кружила, сворачивалась и разворачивалась среди виноградников, подступала к маслинам и снова поднималась вверх. Она вела за собой Сына Марии, как порой ведет нас бегущая вода или монотонная, печальная песня погонщика верблюдов. Он шел, словно во сне, едва касаясь земли, и его легкая стопа оставляла в почве человеческий след – пять пальцев и пятку. Маслины приветствовали его, покачивая тяжелыми от плодов ветвями, свисали до самой земли виноградные гроздья, сияли налившиеся соком ягоды. Сияли и проходившие мимо девушки, в белых платках, с загорелыми крепкими бедрами, которые сладостно приветствовали его: «Шелом!» – «Мир!»
Иногда, когда душа его покидала тропинку, позади снова раздавались тяжелые шаги, вспыхивал и угасал в воздухе стальной блеск, раскаты злого смеха снова раздавались у него над головой. Но Сын Марии набрался терпения, зная, что приближается к своему избавлению. Вскоре должно показаться озеро, а за голубыми водами, среди красных утесов, – повисшее в воздухе соколиное гнездо, обитель…
Так вот забегая мыслями вперед и следуя за тропой, он вдруг остановился в оцепенении: прямо перед ним под финиковыми пальмами, в закрытой от ветров лощине лежала Магдала. Разум юноши противился, вновь и вновь поворачивал обратно, но ноги сами несли его прямо к греховному, пропитанному благовониями пристанищу его двоюродной сестры Магдалины.
– Я не хочу! Не хочу! – в ужасе повторял Сын Марии, пытаясь повернуть обратно.
Но тело не повиновалось. Оно замерло, словно гончая, втягивающая в себя воздух.
«Уйду!» – снова решил про себя юноша, но даже не сдвинулся с места.
Он смотрел на прадавний колодец с мраморным краем, на чистые, выбеленные известью домики. Лаяли собаки, кудахтали куры, смеялись женщины. Лежавшие вокруг колодца нагруженные верблюды жевали жвачку…
«Я должен увидеть ее, должен увидеть ее, – услышал он внутри себя нежный голос. – Увидеть ее. Так нужно. Бог направлял стопы мои – Бог, а не разум! – чтобы я увидел ее, пал к ее ногам и просил прощения… Это моя вина, моя! Прежде чем вступить в обитель и облачиться в белоснежную рясу, я должен просить у нее прощения. Иначе нет мне спасения… Благодарю Тебя, Господи, что Ты привел меня сюда вопреки воле моей!»
Юноша обрадовался, затянул пояс и стал спускаться к Магдале.
Вокруг колодца распластался на земле караван верблюдов. Они уже кончили есть и теперь медленно, терпеливо жевали жвачку. Они были все еще нагружены и, видать, пришли сюда из дальних стран благовоний, потому как воздух вокруг них был пропитан пряностями.
Сын Марии остановился у колодца. Старуха, поднимавшая оттуда воду, протянула ему кувшин. Юноша напился и хотел уж было спросить, дома ли Магдалина, но ему стало стыдно. «Бог заставил меня прийти к ее дому, и я верю Ему. Конечно же, она дома», – подумал он и пошел по тенистой улочке. Множество чужестранцев, то в просторных белых рубахах бедуинов, то в дорогой, тонкой индийской парче. Открылась маленькая дверца, оттуда вышла толстозадая, с черными усами матрона и, увидав юношу, залилась смехом.
– Глянь-ка! Добро пожаловать, мастер! И ты тоже идешь на поклонение? – крикнула она и с хохотом закрыла дверь.
Сын Марии густо покраснел, но все же нашел в себе силы.
«Я должен, должен пасть к ногам ее и просить прощения…» – подумал он.
Юноша ускорил шаг. Дом находился на другом краю селения, в садике гранатовых деревьев. Он хорошо помнил этот дом: зеленая одностворчатая дверь с нарисованными над нею каким-то любовником-бедуином двумя сплетающимися змеями, черной и белой, а выше, на притолоке-распятая крупная желтая ящерица.
Он сбился с пути, свернул куда-то, потом свернул еще раз, но спросить дорогу стыдился. Близился полдень, и юноша остановился в тени маслины перевести дух. Мимо проходил пахнущий мускусом богатый купец, с черной курчавой бородкой, с черными миндалевидными глазами и пальцами, унизанными перстнями.
Сын Марии вошел следом.
«Это ангел Божий, – подумал юноша, идя за ним и любуясь благородными очертаниями тела под расшитой яркими птицами и цветами тонкой дорогой парчой, ниспадавшей с плеч. – Это ангел Божий, спустившийся указать мне путь».
Знатный молодой чужеземец уверенно шел широким шагом по извилистым закоулкам. Показалась зеленая дверь с двумя сплетенными змеями. Перед ней сидела на скамейке старушка, которая готовила на горящей жаровне крабов и продавала лежащие рядом в двух глиняных мисках горячие, густо посыпанные перцем котлеты и жареные тыквенные семечки.
Знатный юноша наклонился, подал старухе серебряную монету и вошел, а следом за ним вошел и Сын Марии.
Во дворе дожидались своей очереди, сидя друг за другом на земле, скрестив ноги, четыре купца: два старика с крашеными ногтями и ресницами и двое молодых с черными как смоль усами и бородами. Все они уставились взглядом в низенькую закрытую дверку, за которой была комната Марии. Время от времени изнутри доносился то крик, то повизгивание, то смех, то скрип кровати – и тогда ожидающие прерывали только что начатую вполголоса болтовню и возбужденно ерзали на месте. Бедуин, уже давно вошедший туда, все никак не мог кончить, все медлил, а тем, кто был на дворе – старым и молодым, не терпелось. Знатный индийский юноша уселся в очередь, а за ним сел и Сын Марии.
Посреди двора гнулось под тяжестью плодов большое гранатовое дерево, а по обе стороны у входа стояли два огромных кипариса: один – мужской, с прямым, как меч, стволом, другой – женский, с широко распростертыми ветвями. На гранатовом дереве висела сплетенная из ивовой лозы клетка, в которой ходила взад-вперед, клевала, ударяла клювом по прутьям своей темницы и кричала пестрая куропатка.
Пришедшие на поклонение отрешились от жизненных забот, жевали финики, грызли мускатные орехи для приятного запаха во рту и вели разговор, чтобы скоротать затянувшееся до бесконечности время. Они обернулись, поздоровались со знатным юношей, окинув презрительным взглядом сидевшего за ним в убогой одежде Сына Марии. Первый старик вздохнул и сказал:
– Нет в мире муки сильнее моей: я уже у самого входа в Рай, а дверь заперта.
Юноша с золотыми браслетами на лодыжках засмеялся:
– Я вожу пряности с берегов Евфрата к Великому морю. Видите эту куропатку с красными когтями? Я дам тюк корицы и перца за Марию, посажу ее в золотую клетку и увезу отсюда. Так что поторопитесь сделать то, чего желаете, любезные воздыхатели: не знать вам больше ее поцелуев!
– Да сопутствует тебе удача, добрый молодец! – живо откликнулся второй старик, с надушенной белоснежной бородой, тонкими аристократическими руками и выкрашенными хной ладонями. – Да сопутствует тебе удача! Твои слова сделают сегодня ее поцелуи особенно сладкими!
Знатный юноша спрятал глаза под отяжелевшим веками и медленно покачивался верхней половиной тела, а губы его вздрагивали, словно творя молитву: еще даже не войдя в Рай, он уже погрузился в вечное блаженство. До него доносилось кудахтанье куропатки, из-за запертой на засов двери долетали смех и скрип кровати, как и шлепанье крабов, которых старушка у входа бросала живьем на жаровню…
«Вот он каков, Рай, – думал охваченный истомой индийский юноша. – Глубокий сон, который мы называем жизнью, и погрузившись в который видим Рай. Иного Рая нет. Теперь я могу встать и уйти. Другого наслаждения мне не нужно…»
Сидевший перед ним верзила в зеленом тюрбане толкнул его коленом и засмеялся.
– Эй, благородный индиец! Интересно, что думает обо всем этом твой Бог?
Юноша открыл глаза.
– О чем это – «обо всем»? – спросил он.
– Ну, о мужчинах, женщинах, крабах, любви…
– Что все это – сон, брат мой.
– Стало быть, будьте начеку, молодцы, – заметил старик с белоснежной бородой, перебиравший теперь длинные янтарные четки. – Будьте начеку – не просыпайтесь!
Дверца открылась, и оттуда, облизываясь, медленно вышел бедуин с опухшими глазами. Дождавшийся своей очереди старик тут же бодро вскочил с места, словно двадцатилетний юноша.
– Ну, держись! Кончай побыстрее, старче, пожалей нас! – крикнули ему трое мужчин, ожидавшие своего часа.
Но тот уже устремился вперед, развязывая на ходу пояс, – времени на болтовню у него не было. Старик порывисто вошел внутрь и запер за собой дверь.
Все с завистью смотрели на бедуина, не решаясь заговорить с ним. Они чувствовали, что тот пребывает где-то в дальних странствиях по водам бездонным. И действительно, бедуин даже головы не повернул, чтобы взглянуть на них. Пошатываясь, он поплелся через двор, миновал ворота, едва не опрокинув жаровню, и исчез в извилистых улочках. И тогда, чтобы сообщить мыслям другое направление, толстый верзила в зеленом тюрбане ни с того ни с сего принялся рассказывать о львах, о теплых морях и о коралловых островах…
Время шло. Иногда было слышно, как медленно, мягко стучали янтарные четки, и взгляды снова устремлялись к низенькой дверце. Старик не спешил выходить. Не спешил…
Молодой индиец вдруг встал со счастливым лицом. Все с удивлением повернулись к нему. Почему он встал? Может быть, ему уже не нужны ласки? Может быть, он решил уйти? Лицо индийца светилось, щеки слегка запали. Он плотно закутался в парчовую накидку, притронулся в знак прощания ладонью к сердцу и губам, и тень его беззвучно проскользнула через ворота.
– Он проснулся… – сказал юноша с золотыми браслетами вокруг лодыжек, готовый расхохотаться.
Но тут всех вдруг объял неизъяснимый страх, и они поспешно заговорили о невольничьих рынках Александрии и Дамаска, о прибылях и убытках… Но затем снова возвратились к беззастенчивым разговорам о женщинах и мальчиках и принялись облизываться, высовывая языки.
– Господи, Господи, – шептал Сын Марин. – Куда Ты вверг меня? Что это за двор?! С какими людьми вынужден пребывать я, дожидаясь своей очереди! Ведь это и есть величайший позор, – Господи, дай мне силу вынести его!
Пришедшие на поклонение проголодались, один из них крикнул старухе, та вошла во двор и разделила на четверых хлеб, крабов и котлеты, принесла большой глиняный кувшин пальмового вина. Купцы уселись, скрестив ноги, вокруг еды и шумно заработали челюстями. Один из них пришел в настроение, швырнул в дверцу панцирем краба и крикнул:
– Поторапливайся, старче! Кончай побыстрее!
Все разразились хохотом.
– Господи, Господи, – снова прошептал Сын Марии.
– Дай мне силу не уйти отсюда, прежде чем наступит мой черед!
Старик с надушенной бородой повернулся к нему и участливо спросил:
– Эй, парень, ты еще не проголодался? Не хочешь ли промочить горло? Подсаживайся к нам, перекуси! Подкрепись!
– Подкрепись, бедняга, – сказал со смехом и верзила в зеленом тюрбане, – А то как наступит твой черед и ты войдешь туда, как бы нам, мужчинам, не пришлось тогда стыдиться за тебя!
Но Сын Марии только густо покраснел, опустил голову и молчал.
– И этот тоже видит сны, – сказал старик, вытряхивая из бороды крошки и остатки крабов. – Клянусь святым Вельзевулом, вот увидите: сейчас и этот встанет и уйдет!
Сын Марии вздрогнул и огляделся вокруг. А может быть, действительно прав был молодой индиец и все это – двор, гранатовое дерево, жаровня, куропатка, люди – все это только сон? Может быть, он все еще спит под кедром?
Он оглянулся, словно ища помощи, и увидел, что у входа, возле мужского кипариса, неподвижно стоит облаченная в полный стальной доспех его орлиноглавая спутница, и впервые при виде ее почувствовал облегчение и уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68