«Но такая политика, – по мнению Мольтке, – может быть проведена при опоре на сильную армию, всегда готовую к войне. Если 6ы недоставало этого огромного махового колеса, то государственная машина остановилась бы, дипломатические ноты нашего министерства иностранных дел не имели бы надлежащею веса».
«Армия наша (германская) составляла фундамент, на котором можно было построить подобную политику… Конечно, печально, что суровая необходимость вынуждает народ приносить для содержания армии все большие и большие жертвы».
Доказав далее, что все затраты и жертвы на армию строго необходимы, Мольтке приходит к выводу, что «быть готовым к войне – это самое лучшее обеспечение мира. Со слабыми силами и наемными армиями эта цель не достигается; только на собственной силе зиждется судьба каждой нации».
В таком случае, если «армия – самое важное учреждение в стране, так как только благодаря ей могут существовать все остальные учреждения, всякая свобода – политическая и гражданская, все, что создано культурой, финансы и государство процветают и гибнут вместе с армией, то такая армия все же дает „вес и опору только до тех пор, пока она действительно в боевой готовности и способна вступить в бой, когда цель не может быть достигнута иначе“.
Останавливаясь на кадровой армии, Мольтке продолжает: «мы не должны допустить ослаблении внутренних достоинств армии, чтобы не превратить ее в милицию».
Доказывая на примерах банкротство милиции во время войны 1870 года, как системы вооруженных сил, начальник германского генерального штаба останавливается и на опыте французской революции, о котором мы говорили выше. «После революции, – пишет Мольтке, – принялись, конечно, сейчас же за роспуск ненавистной армии: сама нация должна была защищать свободу, и патриотизм должен был заменить дисциплину, а порыв и численность – военное образование». Указывая на всю необоснованность подобных надежд, Мольтке приходит к выводу, что «только после 30-летнего горького опыта французы пришли к сознанию, что не армию следует включить в милицию, а добровольцев в армию».
Переходя к войне 1870-71 г.г. Мольтке также видит превосходство «обученного и храброго отряда войск» (германских перед французской милицией) и заключает: «вооруженная толпа еще не составляет армии, и вводить ее в бой является варварством, кроме того, „вооружая нацию, мы одновременно с хорошими элементами вооружаем и дурные; в каждой нации имеются те и другие“. „Легко раздать ружья, но не так легко получить их обратно“ – резюмирует начальник генерального штаба.
Пугая Парижской Коммуной, Мольтке говорит: вероятно и у нас найдутся элементы, вроде тех, которые после войны захвати или власть в Париже… Сохрани бог, чтобы мы когда-либо дали им оружие в руки» «Итак, доблесть, которой проникнута наша армия, не должна быт. поколеблена. Ни одна нация до сих пор, во всем своем составе не получила такого воспитания, как наша, благодаря всеобщей воинской повинности. Нелегкая задача сделать из новобранца солдата, т.е. человека, не только упражняющегося в маршировке и караульной службе, но который, основательно зная свое сложное оружие и будучи вполне уверен в нем, должен уметь самостоятельно действовать даже при самых тяжелых обстоятельствах, – приготовить солдата, умеющего повиноваться и повелевать, ибо последний рядовой становится начальником, когда он ставится на пост или ведет патруль. Все это не так легко, как это, может быть, представляется за письменным столом».
«У нас, – продолжает Мольтке, – главная забота не о техническом образовании войск, п скорее о выработке и укреплении нравственных качеств, – о военном воспитании юноши. Этого нельзя достигнуть муштрою, это должно впитаться в плоть и кровь».
«В самом деле, справедливость требует отметить, что военная служба не представляет ежедневной, видимой, продуктивной работы, – но она имеет целью безопасность государства, без которой всякая продуктивная работа становится невозможной, и этого она достигает. Она представляет собою школу для подрастающих поколений в смысле порядка, исполнительности, чистоплотности, повиновения и верности – качеств, не пропадающих даром для позднейшей продуктивной работы».
«Говорят, – пишет Мольтке, – что школьный учитель выиграл наши сражения. Одно знание, однако, не доводит еще человека до той высоты, когда он готов пожертвовать жизнью ради идеи, во имя выполнения своего долга, чести и родины; эта цель достигается – его воспитанием».
«Не ученый выиграл наши сражения, а воспитатель, т.е. военное сословие, давшее нации физическую силу, духовную бодрость, любовь к родине и мужество. Итак, мы не можем обойтись без армии ни во внутренней политике – в целях воспитании нации, ни тем более во внешней – для защиты родины». (Курсив всюду наш; Б. Ш.).
«Армия, – заканчивает Мольтке, – не может быть временным учреждением, се нельзя импровизировать в течение недель или месяцев; ее необходимо воспитывать в течение ряда лет и поколений, ибо военная организация должна покоиться на устойчивости и возможной ее продолжительности».
«Сила же Германии, – по мнению начальника генерального штаба, – заключается, по существу, в однородности обитателей».
Мы позволили себе так долго задержаться на изложении мыслей Мольтке, так как: 1) они дают нам представление о взглядах германского генерального штаба на внутреннюю политику и армию и 2) эти мысли считались заповедью и для начальников генеральных штабов иных армий Европы.
Злоупотребляя вниманием читающего эти страницы, мы продолжим наши рассуждения по поводу взглядов, изложенных начальником германского генерального штаба.
Итак, мы слышали, что начальник прусского генерального штаба полон идеей вооруженного народа, как того требует современный характер войны. Он же считает армию опорой для поддержания мира и необходимейшим и важнейшим учреждением в государстве. Более того, армия, – военное сословие, воспитательница нации и носительница побед, одержанных Пруссией в 1866 и 1870-71 г.г. Всякие сказки о школьном учителе, подготовившем эти победы, должны быть откинуты раз навсегда. Армия должна быть боеспособной, но прежде всего послушной власти и обеспечена от «худших» элементов, которым «сохрани бог» давать оружие в руки. Наконец, «мы не можем обойтись без армии… Во внутренней политике – в целях воспитания нации», – так возвещает нам Мольтке (старший).
Нами только что приводились суждения Клаузевица о внутренней политике, и мы должны указать, что они далеки от взглядов его соотечественника в мундире прусского генерального штаба. Насколько философ войны признавал, что внутренние интересы граждан должны быть уравнены и сама политика не что иное, как поверенный всех граждан, настолько Мольтке становится на противоположную точку зрения, и в армии видит лишь оружие «лучших» элементов в германской нации, т.е., иными словами, ее буржуазных классов и благонамеренных крестьян. К структуру армии вкладывается внутреннее соотношение классов страны, и армия должна выступить в роли воспитательницы нации. В критике армий Конвента и Парижской Коммуны Мольтке ярко выявил свое предпочтение армии, хотя и с кадровыми основами, но по-прежнему долженствовавшей сохранить в себе черты «солдатской» армии Наполеона.
В наше намерение никогда не входило заниматься открытием «Америк», ибо они давно почитаются открытыми. Поэтому мы поступили бы нечестно, если бы занялись собственной критикой рассуждений Мольтке, когда за нас это выполнено неизмеримо более дельным пером Энгельса, к тому же современником начальника германского генерального штаба.
Будучи «величайшим знатоком той политики, которой военное дело, в последнем счете, подчинено», и в то же время «понимая глубоко самостоятельный характер военного дела – с его внутренними техникой, структурой, методами, традициями и предрассудками», Энгельс в своих «Статьях о войне 1870-71 г.г.» подверг критике суждения прусского генерального штаба, приведенные нами выше.
«Справедливую» политику Германии Энгельс определяет как продукт «нового немецкого шовинизма», а не стремление правительства Вильгельма к укреплению мира в Европе.
Указав на жесткую необходимость для Пруссии после разгрома в 1806– 1807 г.г, принять короткие сроки службы в армии для накопления «больших батальонов», Энгельс говорит, что после 1813 года «этот же принцип краткосрочной действительной службы и долговременного пребывания в запасе был разработан полнее и помимо этого приведен в гармонию с необходимостью иметь абсолютную монархию. Людей оставляли на действительной военной службе от двух до трех дет не только для того, чтобы обучить военному делу, но и для того, чтобы приучить к безусловному повиновению».
«Вот в чем слабое место прусской системы. Она должна примирить две различных и, в конце концов, несовместимых цели. С одной стороны, она претендует на то, чтобы каждый физически здоровый человек был солдатом, на то, чтобы иметь настоящую армию, единственная цель которой стать школой, в которой граждане обучаются употреблению оружия, школой, являющейся ядром, вокруг которого они сосредоточиваются во время атаки извне. Эта система кажется чисто оборонительной, но, с другой стороны, та же армия представляет собою вооруженную опору, главную поддержку quasi – абсолютного правительства; для этой цели школа военного искусства для граждан должна быть изменена в школу абсолютного подчинения начальникам, в школу роялистских чувств. Этого можно достичь только посредством длительной службы. Вот тут несовместимость становится очевидной. Оборонительная иностранная политика требует обучения большого числа людей в течение небольшого периода времени, так, чтобы иметь большое число солдат в запасе на случай нападения извне; внутренняя же политика требует обучения ограниченного числа людей в течение более длительного периода времени, так, чтобы иметь надежную армию в случае внутреннего восстания. Quasi – абсолютная монархия избрала промежуточный путь. Она оставляла людей целые три года на действительной военной службе и ограничивала число рекрутов согласно своим финансовым средствам. На самом деле не существовало всеобщей воинской повинности (курсив наш; Б. Ш.), она была заменена принудительным набором, единственным отличием которого от набора других стран является его большая суровость… и в то же время то, что первоначально было народом, вооруженным для самозащиты, превращается теперь в послушную армию, готовую для нападения, в орудие политики правительства».
Показывая, что война 1870-71 г.г. не захватила внутреннюю жизнь страны, Энгельс говорит, «что превращение граждан в солдат шло в таком размере, которого не знали никакие государства, кроме Германии, но если те же самые писатели посмотрят на Германию в настоящее время (во время войны; Б. Ш.) после того, как свыше миллиона человек было оторвано от гражданской жизни, они увидят; что фабрики работают, урожай убран, лавки и конторы открыты. Производство хоть и прекращено, но прекращено из-за отсутствия заказов, а не благодаря отсутствию рабочих рук, на улицах же видно очень много здоровых парней, столь же годных для ношения оружия, как и те солдаты, которые ушли воевать во Францию». Затем, на основании статистических данных, Энгельс доказывает, что прусское правительство не исчерпывало всего ежегодного контингента, годного в армию, и что хотя последняя, по словам генерального штаба, «ничто иное, как школа, в которой вся нация подготовляется к войне», «а все же только небольшой процент населения проходит через эту школу», заканчивает Энгельс.
Причину этого он видит в том, что «требования династии, с одной стороны, положение финансов – с другой, повлияли на ограничение числа рекрутов. Армия оставалась послушным оружием для целей абсолютизма у себя на родине, для войн правительства за границей; но нельзя сказать, чтобы вся сила нации была. использована для ее защиты».
«Вооруженная нация, таким образом, является просто блефом, – говорит в другом месте Энгельс и объясняет: „до тех пор, пока держится наследственная политика, необходимо иметь армию, являющуюся послушным орудием прусской династии и правительства… и фраза вооруженная нация“ скрывает под собой создание большой армии для проведения политики за границей и для поддержания реакции внутри страны. „Вооруженная нация“ не была бы хорошим орудием для работы Бисмарка».
Являясь сторонником действительного применения принципа всеобщей воинской повинности, Энгельс пишет, что «как прусский ландвер был шагом вперед по сравнению с французской кадровой системой, так как он уменьшал срок службы и увеличивал число людей, способных защищать свою родину, – так и новая система всеобщей воинской повинности будет прогрессом по отношению к прусской системе». Задаваясь вопросом, может ли Пруссия применить всецело идею вооруженного народа, Энгельс отвечает: «конечно, да, но тогда она перестанет быть теперешней Пруссией. Она выиграет в силе обороны и потеряет в силе нападения; у нее будет больше солдат) но они не будут так годны для нападения в начале войны; она должна будет отказаться от мысли о завоевании, что же касается ее теперешней внутренней политики, то она была бы подвергнута серьезной опасности».
Как известно, ради последней ни Бисмарк, ни Мольтке не могли пойти на вооружение всех элементов немецкой нации, начальник генерального штаба некоторые из них совершенно исключал из числа военнообязанных граждан.
Лучшего разбора суждений Мольтке, чем приведенный, вполне исчерпывающий анализ, сделанный Энгельсом, едва ли можно найти. Он с полной очевидностью вскрывает завоевательные стремления начальника генерального штаба во внешней политике и стремление иметь армию – воспитательницу в интересах лишь господствующих классов с удалением «худших» элементов, т.е. политически неблагонадежных слоев населения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59