Он успел пройти несколько ярдов, когда у него мелькнула мысль, что он должен бы видеть бледно-зелёные ростки кукурузы. Их не было. Это озадачило его. Он пошёл дальше. Всходов не было видно. Они показались, только когда он достиг дальнего края поля. Он пошёл обратно вдоль рядов. На земле отчетливо виднелись отпечатки копыт Флажка. Рано утром он повыдергал нежные ростки из земли, и это было сделано так чисто, словно их выдёргивали рукой.
Джоди обуял страх. Он бродил бесцельно по полю, надеясь на то, что свершится чудо и всходы появятся вновь, стоит ему повернуться к ним спиной. А может, всё это только страшный сон, в котором Флажок съел всходы кукурузы, и, проснувшись, он выйдет на поле и найдёт их на месте, нежные и зеленеющие. Он ткнул себя палкой в руку, чтобы убедиться. Тупое отчаяние, которое он испытывал, могло быть от дурного сна, но боль в руке была явью, а значит, и посев уничтожен наяву. Медленными, тяжёлыми шагами побрёл он домой, сел в кухне и не хотел идти к отцу. Пенни позвал его. Он вошёл к нему в спальню.
– Ну что, мальчуган? Как посевы?
– Хлопок взошёл. Он совсем как гибиск, правда? – Его восторг был неискренен. – Коровий горох лезет из земли.
Он расплющил пальцы ног и шевелил ими, внимательно разглядывая их, словно у них появилось какое-то новое интересное назначение.
– А кукуруза, Джоди?
Сердце его билось часто-часто, словно крылышки колибри. Он сглотнул и решился:
– Её кто-то поел, почти всю.
Пенни молчал. Его молчание тоже было как страшный сон. Наконец он заговорил:
– Ты не можешь сказать кто?
Он взглянул на отца полными отчаяния, умоляющими глазами. Пенни сказал:
– Ну ладно. Я пошлю мать посмотреть. Она скажет.
– Не посылай мать!
– Она должна знать.
– Не посылай её!
– Это сделал Флажок, так ведь?
Губы Джоди дрожали.
– Он, должно быть… Да, он.
Пенни с жалостью глядел на него.
– Мне очень жаль, мальчуган. Я так и ждал, что он сделает это. Иди поиграй немного. Скажи матери, чтобы пришла ко мне.
– Не говори ей, па. Прошу тебя, не говори.
– Она должна знать, Джоди. Ну, ступай. Я сделаю для тебя что могу.
Он, спотыкаясь, пошёл на кухню:
– Отец зовет тебя, ма.
Он вышел из дому и дрожащим голосом позвал Флажка. Тот прибежал к нему из дубняка. Джоди пошёл с ним по дороге, положив руку ему на спину. Провинившегося, он любил его ещё сильнее. Флажок взбрыкнул, приглашая порезвиться. У него не было желания играть. Он медленно дошёл до провала. Провал был прекрасен, как весенний цветник. Ещё не отцвёл кизил. Его последние цветы ярко белели на бледной зелени ликвидамбров и ореховых деревьев. Но ему даже не захотелось обойти его. Он повернул назад и вошёл в дом. Отец и мать всё ещё разговаривали. Пенни позвал его к себе. Лицо матери было пунцово. Она была раздражена поражением. Губы плотно сжаты. Пенни спокойно сказал:
– Мы договорились, Джоди. Случилась очень скверная история, но мы попробуем поправить дело. Как я понимаю, ты готов работать вдвое усерднее, чтобы всё уладить.
– Я сделаю все, что угодно, па. Я буду держать Флажка взаперти до тех пор, пока мы не снимем урожай…
– Нам негде держать взаперти такое дикое животное – просто негде. Так вот, слушай меня. Сейчас ты пойдёшь и наберешь в закроме кукурузы. Отбирай самые лучшие початки. Мать поможет тебе облущить их. Потом пойдёшь и посадишь кукурузу, в точности так, как мы с тобой это делали, прямо на месте первого посева. Набуравь отверстий, потом опусти в них семена и засыпь.
– Я знаю как.
– Как управишься – это, наверное, будет завтра утром, – запряжёшь Цезаря в повозку и поедешь на ту старую росчисть, что на пути к Форрестерам, там, где поворот дороги. Свалишь там старую изгородь и будешь грузить перекладины на повозку. Нагружай не слишком тяжело, там подъём, Цезарь может не осилить. Съездишь туда столько раз, сколько понадобится. Перекладины сгружай то тут, то там вдоль нашей изгороди. Первые возы свали вдоль южного края кукурузного поля и вдоль восточного, который прилегает ко двору. После этого начинай надстраивать изгородь, опять-таки сперва с двух этих сторон, и надстраивай её как можно выше. Я заметил, что твой олень всегда перепрыгивает через изгородь с этого конца. Если сумеешь удержать его здесь, он, может, не будет травить посевы, пока не докончишь остальное.
Джоди казалось, будто он был заперт в тесном тёмном ящике, а теперь крышку сняли, и солнце, свет, воздух хлынули к нему, и он снова свободен.
– Когда надстроишь изгородь так, что больше не дотянуться, и ежели я к тому времени не встану, мать пособит тебе ставить поперечины.
Джоди, счастливый, повернулся к матери, чтобы обнять её. Она зловеще притопывала ногой. Она глядела прямо перед собой и не говорила ни слова. Он решил, что, пожалуй, лучше не трогать её. Но ничто не могло испортить его радость. Он выбежал из дому. Флажок пощипывал траву около калитки. Он обнял его.
– Па всё устроил, – сказал он. – Ма топает ногой, но па всё устроил.
Флажок, занятый нежными побегами травы, высвободился из объятий. Насвистывая, Джоди пошёл в закром отбирать початки с самыми крупными зернами. На семена для повторного сева уйдёт значительная часть остающегося запаса кукурузы. Он принёс початки в мешке к задней двери, уселся на крыльце и стал лущить. Пришла мать и села с ним рядом. Её лицо было как застывшая маска. Она взяла початок и принялась за работу.
– Ну да! – сказала она. Пенни запретил ей прямо бранить Джоди. Но он не запретил ей разговаривать с самой собой. – Щадить его чувства! Конечно! А кто пощадит наши желудки этой зимой?
Джоди повернулся к ней спиной и тихо напевал себе под нос.
– Перестань сейчас же.
Он умолк. Не к чему дерзить матери или препираться с ней. Его пальцы быстро работали. Зерна так и отлетали от стержней. Лучше поскорей убраться с её глаз и начать посадку. Он взял мешок с семенами, вскинул его на плечо и отправился на поле. Время почти обеденное, но он всё же успеет поработать хотя бы с часок. В поле можно было и петь и свистеть. В хэммоке ему вторил пересмешник, то ли состязаясь, то ли в лад с ним. Мартовский день голубел и играл золотом. Хорошо было ощущать в пальцах кукурузные зерна, хорошо было ощущать землю, которая словно тянулась принять в себя зерно. Флажок обнаружил его и присоединился к нему.
– Давай резвись сейчас, приятель, – сказал Джоди. – Скоро тебя отсюда погонят.
В полдень он одним духом проглотил обед и поспешил обратно на поле. Дело спорилось у него в руках, и к концу дня работы оставалось часа на два на завтрашнее утро. После ужина он сидел у кровати Пенни и трещал, словно белка. Пенни слушал его внимательно, как всегда, но отвечал рассеянно и безучастно, думая о чём-то своём. Матушка Бэкстер была замкнуто непреклонна. Обед и ужин были скудны и приготовлены без души; она словно мстила из своей цитадели – с кухни. Джоди затаил дыхание: в хэммоке прозвучал крик козодоя. Лицо Пенни просветлело.
– Когда прокричит первый козодой, кукуруза должна быть в земле. Мы всё же не слишком запоздали, мальчуган.
– Завтра утром всё до последнего зёрнышка будет в земле.
– Хорошо.
Он закрыл глаза. Облегчение от мук приходило только тогда, когда он лежал неподвижно. Стоило ему пошевелиться, как боль становилась невыносимой. Ревматизм не отпускал его.
– Иди теперь в постель, отдыхай, – сказал он.
Джоди вышел из спальни и без напоминания вымыл ноги. Он улёгся в постель, спокойный душой и усталый телом, и заснул мгновенно. Проснулся он ещё до рассвета с чувством ответственности. Он встал и оделся без промедления.
– Очень жалко, что только беда заставила тебя взяться за ум, – сказала матушка Бэкстер.
Стоя последние месяцы между нею и Флажком, он вполне оценил отцовскую тактику безответного молчания. Оно сильнее раздражало мать в самую минуту несогласия, зато она скорее переставала браниться. Он торопливо, но всё же плотно поел, украдкой сунул за пазуху несколько преснушек для Флажка и сразу взялся за дело. Сначала он едва видел свои руки. У него на глазах всходило за виноградным кустом солнце. В его разреженном золотистом свете молодые листья и усики лозы были как волосы Твинк Уэдерби. Он обнаружил, что и восход и закат вызывают у него какое-то приятно печальное чувство. Восход пробуждал в нём какую-то необузданную, вольную печаль; закат – печаль одинокую, но успокаивающую. Он предавался этой приятной грусти, пока земля под ним из серой не стала бледно-лиловой, а потом цвета сухих кукурузных обвёрток. Он приналёг на работу. Из лесу, где он, очевидно, провёл ночь, прибежал Флажок. Джоди скормил ему преснушки и пустил его за пазуху выбирать крошки. От прикосновений мягкого влажного носа к коже по всему телу бегали мурашки.
Ранним утром он закончил посадку кукурузы и вприпрыжку вернулся на скотный двор. Старый Цезарь пасся к югу от двора. Он с лёгким удивлением поднял свою сивеющую голову: Джоди редко приходилось запрягать его. Но он вёл себя смирно и послушно стал между оглоблями. Это дало Джоди приятное ощущение превосходства. Он старался говорить как можно более низким голосом и отдавал ненужные приказания. Цезарь покорно повиновался. Джоди один сел на козлы, хлестнул Цезаря вожжами и двинулся на запад, в сторону заброшенной росчисти. Флажку всё эта понравилось, и он бежал рысцой впереди. Из озорства он время от времени как вкопанный останавливался посреди дороги, и Джоди приходилось осаживать лошадь и уговаривать его освободить путь.
– Уж больно ты задавучий, как стал годовиком! – кричал он ему.
Он тряхнул вожжами и пустил Цезаря рысью, но, вспомнив, что придётся сделать много ездок, позволил старой лошади перейти на обычный шаг. Разобрать на росчисти старую изгородь не составляло никакого труда. Стойки и поперечины падали чуть ли не сами собой. Нагружать поначалу было легко, но потом стало ломить спину и руки. Пришлось сделать передышку. Опасности взять слишком большой груз не было никакой, потому что он просто не мог навалить брусья выше определенной высоты. Он попробовал заманить Флажка на свободное место рядом с собой. Оленёнок обвёл глазами узкое пространство козел, отвернулся и не поддавался ни на какие уговоры. Джоди хотел втащить его к себе, но Флажок оказался на удивление тяжёл, и ему удалось лишь поднять на колесо его передние ноги, Джоди отказался от своей затеи, развернул повозку и отправился домой. Флажок припустил во весь опор и дожидался там, пока они подъедут. Джоди решил начать сбрасывать брусья у ближайшего к дому угла изгороди и наращивать её попеременно в обоих направлениях. Таким образом, когда брусья кончатся, изгородь окажется надстроенной на наибольшую высоту в тех местах, где Флажок особенно любит перескакивать через неё.
На подвоз и разгрузку ушло больше времени, чем он предполагал. Когда он уже перевёз половину материала, работа стала казаться ему бесконечной и безнадёжной. Кукуруза взойдёт раньше, чем он начнёт надстраивать изгородь. Но погода стояла сухая, зерна прорастали медленно. Каждое утро он со страхом оглядывал поле, ожидая увидеть бледные ростки. Каждое утро он с облегчением убеждался, что они ещё не показались. Он вставал затемно и либо ел завтрак холодным, не желая беспокоить мать, либо до завтрака успевал сделать ездку. По вечерам он работал и после захода солнца, до тех пор, пока не начинало меркнуть красно-оранжевое зарево за соснами, а деревянные брусья сливаться с землей. От недосыпания под глазами у него проступили тёмные круги. Пенни даже не мог улучить минуту подстричь ему волосы, и они лезли ему в глаза. Когда мать после ужина просила принести дров, за которыми она могла легко сходить сама в течение дня, он не жаловался, хотя его веки слипались. Пенни наблюдал за ним с болью, перед которой отступала его собственная боль. Однажды вечером он позвал сына к своей постели:
– Я рад видеть, что ты можешь так упорно работать, мальчуган, но никакой оленёнок, как бы ты ни любил его, не стоит того, чтобы так убивать себя работой.
– Я не убиваю себя, – упрямо ответил Джоди. – Пощупай мои мускулы. Я становлюсь в? какой сильный!
Пенни пощупал его тонкую твёрдую руку. Это было так. От регулярного поднимания тяжёлых перекладин развивались его руки, спина, плечи.
– Я бы отдал год своей жизни за то, чтобы иметь силы помочь тебе, – сказал Пенни.
– Я справлюсь.
На четвертое утро он решил начать наращивать изгородь с того конца, где прыгал Флажок. В таком случае, если кукуруза взойдёт раньше, чем он управится с надстройкой, Флажок не застанет его врасплох. Если понадобится, он пойдёт даже на то, чтобы привязать его за ноги к дереву и держать его так день и ночь, пока изгородь не будет закончена. К своему облегчению, он заметил, что работа подвигается быстро. За два дня он поднял южную и восточную стороны изгороди до высоты пяти футов. Матушка Бэкстер, видя, что невозможное становится явью, смягчилась. На утро шестого дня она сказала:
– Мне нынче нечего делать. Я помогу тебе нарастить ту сторону ещё на фут.
– Ой, ма… Моя славная, добрая ма…
– Ну, нечего выжимать из меня дух. Я никогда не думала, что ты можешь так работать.
Мать быстро выдыхалась, но даже эта работа, трудная сама по себе, не была тяжела, когда перекладину поднимала пара рук с каждого конца. Мать багровела лицом, трудно дышала и потела, но смеялась и помогала ему почти весь этот день и часть следующего. У угла изгороди оставалось ещё много поперечин, и её можно было надстраивать ещё выше, но они и так подняли её на шесть футов с лишком – на высоту, по словам Пенни, достаточную для того, чтобы удержать годовалого оленёнка.
– Если бы Флажок был сейчас совсем взрослый бык, – сказал он, – он легко бы мог прыгнуть и на восемь футов.
В тот вечер Джоди увидел, что ростки пробились из земли. Утром он сделал попытку стреножить Флажка. Он связал ему задние ноги верёвкой так, чтобы она давала не больше фута свободного хода. Флажок взбрыкнул, встал на дыбы и в неистовстве бросился на землю. Потом поднялся на колени и заметался как сумасшедший. Ясно было, что он переломает себе ноги, если не дать ему волю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49