Он последовал за Марджед. В углу двора поклевывали зерно несколько кур. На соседнем лугу он заметил пасущихся овец.
— Коров пока держим в доме, — пояснила она. — Скоро, наверное, выпущу, хотя несколько теплых дней в здешних краях еще не означают, что пришла весна. Мне бы не хотелось рисковать здоровьем телят или удоем.
Она говорила сухо, безразлично и только по-английски. Шагала широко, твердой поступью. И тем не менее выглядела очень женственно.
Он шагнул за ней в темный прохладный коридор, начинавшийся сразу за входной дверью. Коровник располагался по правую руку. Одна из коров довольно замычала. Герейнт насчитал десять стойл. Пять из них были заняты. У трех коров были телята. Хотя пахло хлевом, но было чисто и прибрано. Солома на полу выглядела свежей.
— Коровник был полон пять лет назад, — сказала Марджед. — Постепенно пришлось продать половину стада.
Он не спросил почему.
— Видно, что за ними хорошо ухаживают, — сказал он. — Ты сама смотришь за коровами, Марджед? Сама доишь?
— Почти всю работу в хлеву делает свекровь, — ответила она. — У меня есть другие дела, и времени всегда в обрез.
Он до сих пор не заметил никаких признаков пребывания ни свекрови, ни бабушки.
Она провела его по коридору на задний двор в пристройку, где находилась молочная. Внутри все блестело, ни пылинки. Он увидел, что тут готовят сыр и масло.
— На продажу? — поинтересовался он.
В детстве он завидовал детям фермеров, когда они с родителями отправлялись на рынок в повозках, загруженных доверху продуктами.
— Когда есть спрос, — ответила она. — На угольных рудниках и плавильном заводе в последнее время бастуют. У людей нет денег на сыр и масло. И цены упали.
— Вот как? — Он взглянул на нее. — Жаль.
— Да, — согласилась она, сдерживая гнев, — жаль.
Как будто он был виноват в упадке торговли и понижении цен.
— А как зерновые? — спросил он. — Ты нанимаешь работников на посевную?
— Я сама работаю в поле, — ответила она. — С плугом не так трудно справиться, если лошади хорошо обучены. Наши лошадки уже немолоды, но все еще справляются. Так что землю обрабатываю сама. Помощь мне нужна только при сборе урожая.
Ему приходилось видеть мужчин, толкавших тяжелые плуги за лошадьми или быками, от пахарей требовалось немало усилий, чтобы делать борозды прямыми и одинаково глубокими. Он ни на секунду не поверил, будто с плугом нетрудно справиться. Неужели она настолько упряма, что отказывается нанять работника на время пахоты? Неужели ей хочется доказать всем мужчинам Глиндери и Тегфана, что она им ровня?
Поддавшись внезапному порыву, он взял ее руки в свои и повернул их ладонями вверх. И только сделав это, он понял, что дотрагиваться до нее не стоило. Как-то слишком интимно это у него получилось и весьма неосмотрительно с его стороны. Ему пришлось приблизиться к ней на шаг, чтобы дотянуться до рук. Ее руки лежали у него на ладонях, и он придерживал ее большие пальцы своими.
Он взглянул ей в глаза. Еще одна ошибка. Она умела выдерживать взгляд как никто другой. Он не помнил, чтобы когда-либо пытался заставить Марджед отвести взгляд, но это была бы бесполезная игра, в которой он обязательно проиграл бы. Теперь он вспомнил, что в детстве серые глаза Марджед окаймляли длинные ресницы, гораздо темнее ее волос. Так все и осталось.
— Мозоли, — тихо произнес он, слегка сжав ее руки, когда почувствовал, что они дрожат.
— Вам известно это слово и что оно означает, — так же тихо проговорила она. В тоне не слышалось и намека на сарказм, однако он угадывался в ее взгляде. — Они появляются от тяжелого, честного труда, милорд.
Герейнт перевел взгляд на ее губы, и она облизнула их, хотя он знал, что сделано это без всякого намерения показаться соблазнительной. Но все равно у него перехватило дыхание. Он запоздало отпустил ее руки.
— Милорд, не хотите ли пройти на кухню и выпить с нами чашку чаю? — пригласила она.
Герейнт никак не мог понять, почему она так сильно ненавидит его. Неужели попытка неуклюжего мальчишки совратить ее вызывает в ней гнев даже десять лет спустя? Или все дело в том, что он теперь богат, а она нет? Его расстроило, что именно Марджед оказалась такой завистливой. Он коротко кивнул.
— Благодарю, — произнес он в ответ.
Несколько секунд она продолжала смотреть ему в глаза с неприкрытой враждебностью и негодованием во взгляде. И ровно столько же он выдерживал ее взгляд, успев разозлиться, готовый прямо спросить, чем он сумел так оскорбить ее. Много лет назад, чуть ли не с рождения, во всяком случае, уж точно с двенадцати лет, он научился не подставлять себя под удар — будь то разочарование, обида или отказ. Сейчас от Марджед исходила опасность, и он отгородился от нее.
Затем Марджед повернулась и направилась в дом. Пройдя по коридору, она открыла низенькую дверь, ведущую на кухню. Он последовал за ней и оказался в помещении с плиточным полом и огромным открытым очагом. Возле огня сидела старая женщина, которую, как ему показалось, он раньше не видел. Она кивала головой, видимо, в знак приветствия. В шаге от нее миссис Эванс, та, которую он помнил, жена Мэдока Эванса, присела в книксене, вперив смущенный взгляд ему под ноги. Он поздоровался с обеими кивком и пожелал им доброго утра.
— Мама, бабушка, его сиятельство оказывает нам честь, согласившись выпить с нами чаю. — Марджед по-прежнему говорила по-английски. — Пожалуйста, присаживайтесь, милорд.
Она показана на пустую деревянную скамью с высокой спинкой у огня и повернулась к шкафу, чтобы достать чашки и блюдца.
Герейнт опустился на скамью.
Глава 4
Марджед злилась на себя. Она так гордилась своим умением держаться с презрительной вежливостью и безразличием. Она так обрадовалась, когда почувствовала, что он понял ее отношение к нему, но не знал, как поступить.
А потом он испугал ее, когда взял за руки и взглянул на ее мозолистые ладони. Ее тут же обуяли ужас и стыд. До замужества она изо всех сил старалась одеваться и вести себя как леди, насколько ей это удавалось. Она много читала и приобрела кое-какие знания. Даже думала попытаться уговорить старого графа или его управляющего открыть школу, где бы она могла обучать деревенских ребятишек. Но ей польстило внимание Юрвина, и, когда он сделал предложение, она приняла его. Это был мужчина, которым она восхищалась. Почти все мозоли появились уже после его смерти, хотя она и раньше много работала.
Она гордилась своими мозолями и все же, когда он взглянул на них, испытала стыд и смущение. Стыд, потому что ей приходилось заниматься тяжелым трудом. Смущение, потому что она не выглядела как леди.
А потом пришло острое сознание его близости, теплоты и силы его рук. Он действительно был выше, чем десять лет назад. И шире в пленах. От него исходил аромат дорогого одеколона. Она взглянула ему в лицо, и он в ту же секунду поднял на нее глаза. Таких голубых глаз она ни у кого больше не видела.
Когда он заговорил, ей кое-как удалось придать холод своему ответу. Но на самом деле ее околдовали его глаза, а потом она с ужасом заметила, что его взгляд скользнул на губы. На секунду ей показалось, будто сердце вот-вот вырвется из груди. Она подумала, что сейчас он ее поцелует. И ничего не пыталась сделать, чтобы помешать этому.
Тут он отпустил ее руки. Но сначала все-таки почувствовал, что они дрожат. Она знала это наверняка: его пальцы крепче сжались.
Марджед была в ярости. В ярости, потому что испытала стыд. В ярости, потому что почувствовала и откликнулась на его мужское обаяние.
А ведь это он виноват, что на ферме нет ни одной свиньи, кроме Нелли. Это он виноват, что осталось только пять коров с телятами. И всего несколько кур. И гораздо меньше овец, чем раньше. И никаких обнов почти два года. Это он виноват, что она не может никого нанять для работы на ферме. И вряд ли ей это будет по карману и во время жатвы. Это он виноват, что нет Юрвина, который сам мог бы справиться с тяжелой работой.
Но все же ей повезло больше, чем многим другим. Худо-бедно, но они пока живут на ферме и работают — она, мама и бабушка. А вот другие уже покинули свои фермы. Семью Парри, например, согнало с места последнее повышение ренты. Осели теперь на вересковой пустоши и надеются как-то перебиться случайным заработком, который позволит им избежать страшной участи — попасть в работный дом. Очень многие семьи живут теперь на грани нищеты, в долгах, и, конечно же, не смогут выдержать ни малейшего повышения ренты или еще одного плохого урожая, ни падения цен на рынке.
И за все это в ответе Герейнт Пендерин. И несмотря на это, она чувствовала стыд, что он увидел ее огрубевшие руки. Ее привлекло его мужское обаяние.
Марджед постелила на кухонный стол скатерть, расставила чашки и блюдца, а ее свекровь тем временем налила в чайник кипятку и закрыла его стеганым чехлом, чтобы чай настоялся. Марджед не делала попыток поддержать разговор, хотя чувствовала, как растет напряжение. Герейнт вежливо, как говорят образованные англичане, осведомлялся о здоровье двух старших женщин, а те отвечали односложно. Ей нравилось, что он чувствует себя не в своей тарелке, хотя продолжает говорить. Конечно, джентльменов ведь обучают поддерживать разговор, даже когда вообще не о чем говорить.
Марджед не смотрела в его сторону, но знала, что он оглядывает кухню — открытый очаг с пристроенной хлебной печью, огромный котел и чайник, подвешенные на цепях над огнем; простой стол с простыми деревянными скамьями; шкаф и кровать, на которой она спала с Юрвином, а теперь спит одна; дверь в другую комнату — в гостиную и спальню, где спят две женщины; прялку, которая занимает ее вечерами, когда нет другой работы; арфу.
Марджед знала, что его взгляд задержался на арфе. Она играла на ней еще ребенком. Как-то раз она потихоньку провела Герейнта к себе домой, когда отец ушел куда-то, и спела ему, аккомпанируя себе на арфе. Она и сейчас помнит, как удивилась его восторгу и настойчивым просьбам петь снова и снова. После этого она частенько приводила его послушать ее игру, а он, в свою очередь, помогал ей тайком пробираться на запрещенную территорию парка Тегфана, с уверенностью утверждая, будто знает, где расставлены все ловушки егеря, и может провести ее безопасной тропой. Она научила его петь. У него оказался чистый и приятный голос.
— Ты все еще играешь, Марджед? — спросил он, заставив ее наконец взглянуть на него.
Она подхватила чайник, хотя это собиралась сделать се свекровь, и стала разливать чай.
— Когда есть время. Не часто.
Она сосредоточилась, чтобы унять дрожь рук, и отругала себя за слабость.
— О, наша Марджед прелестно играет, — подала голос старая миссис Эванс со своего кресла у огня. — А поет, как ангел.
В последнее время бабушка только и делала, что качалась в своем кресле и смотрела на огонь. Теперь она даже не вязала, потому что пальцы почти совсем перестали подчиняться.
— Тогда я должен послушать ее, — произнес он, принимая из рук Марджед чашку с блюдцем и глядя ей в глаза. Его взгляд был, как всегда, холоден, и все же она разглядела в нем намек на вызов. — Как-нибудь.
«Когда рак на горе свистнет», — подумала Марджед, но ничего не сказала. Она присела за стол и взяла в руки чашку Редкое удовольствие посидеть вот так в разгар утра, но она бы предпочла работать. Он сидел на любимом месте Юрвина Сама виновата — не подумав, указала ему именно на этот угол скамьи. Впрочем, не важно.
Вот разве что она никак не могла заставить себя не сравнивать этих двоих мужчин. Юрвин был красивым румяным здоровяком. Носил только рабочую одежду за редким исключением и посмеивался над женой, пытавшейся стирать ее чуть ли не каждый день. Так она быстрее сносится, уверял он Марджед. А чай он всегда пил, шумно втягивая. Она терпеть не могла сидеть и слушать эти звуки и всегда пыталась заняться каким-нибудь делом, чтобы заглушить их. Глупо было раздражаться по такому пустяку, но она так и не сумела побороть в себе это раздражение.
Герейнт, граф Уиверн, был строен, элегантен и безукоризнен. Он снял плащ и положил рядом с собою на скамью. К его ботинкам, казалось, не пристало ни пылинки. Он легко вел беседу, хотя Марджед догадалась, что он, как все, чувствует неудобство, только скрывает его лучше. Юрвин же никогда, видимо, не испытывал потребности поддерживать разговор. Он говорил только тогда, когда хотел что-то сказать, хотя и не был замкнутым человеком. Герейнт пил чай бесшумно.
Марджед пришла к выводу, что он, несомненно, самый красивый и самый привлекательный мужчина из всех, кого она знает. И эта мысль ее злила. Если бы его жизнь не изменилась так внезапно в двенадцать лет, если бы его не воспитали как джентльмена, если бы он не унаследовал богатства и не мог так дорого одеваться, то был бы он теперь таким привлекательным, даже больше, чем когда-то был Юрвин? Или любой другой ее знакомый?
Да, с раздражением признала она, не в силах кривить душой. Еще ребенком, худеньким, оборванным, часто грязным сорванцом, он был красив. В шестнадцать лет она влюбилась в его красоту. Больше просто нечего было любить. Теперь она стала на десять лет старше. На десять лет умнее. Одной красотой ее не соблазнишь.
И Бог свидетель, у нее было достаточно причин ненавидеть этого красавца.
Он поднялся, чтобы уйти, кивнул старшим женщинам, поблагодарил их за чай и повернулся к ней, велев взглядом и всем своим аристократическим видом проводить его. Взял со скамьи плащ и цилиндр.
Она шла с ним к воротам молча, вздернув подбородок. Пусть он владеет землей, по которой они идут, пусть даже через несколько лет он выдворит ее отсюда (так и случится, если рента и дальше будет расти, а цены падать), но сейчас это ее земля. Она работала на ней. До седьмого пота, до мозолей на руках.
Он распахнул ворота и вышел на тропу. Закрывая за собой ворота, он повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. Она не отвела взгляд.
— Мне жаль, что твой муж умер, Марджед, — сказал он. — Но ты, как видно, прекрасно справляешься сама.
Что-то в ней оборвалось. Она откинула голову и зло посмотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43