Всем придется соблюдать гораздо большую осторожность, отправляясь на дело и возвращаясь домой. И место сбора должно быть подальше от деревни. Но день атаки они переносить не станут — это будет пятница.
Отдаляясь от своего народа — он редко покидал парк, а если и делал это, то только с угрюмым выражением лица, — Герейнт все больше и больше ощущал себя валлийцем. Сознание, что у него валлийские корни, вернулось к нему, словно не было шестнадцати лет ссылки в Англию. Он бродил по парку Тегфана, вдыхал валлийский воздух, любовался округлыми валлийскими холмами и понимал, что наконец-то, после долгого-долгого отсутствия, оказался дома. Что он ответил Марджед, когда она спросила, где родился Ребекка?
«Я родился среди холмов, долин, облаков и рек Кармартеншира».
Наверное, тогда он даже сам не понял, сколько правды в его словах. И он несказанно злился, что его народ не может свободно жить и трудиться в собственной стране.
Да, он продолжит бороться за них, даже если опасность удвоится, что весьма вероятно.
Но, осознав свою принадлежность к валлийским корням, он почувствовал необходимость вернуться назад, к самим истокам, к самому началу. Повернуться лицом к страданиям.
Он подумал о матери. В детстве он всегда считал ее красавицей, с темными волнистыми волосами и голубыми глазами, как у него. Теперь он подумал, что, должно быть, она была действительно красива, а не только в глазах собственного ребенка. Неудивительно, что виконт Хандфорд, его отец, был настолько ею покорен, когда она служила гувернанткой у леди Стеллы, что, позабыв о благоразумии, совершил побег и тайком женился на ней, хотя она была дочерью всего лишь валлийского священника.
Впервые после своего возвращения Герейнт пошел на могилу матери, похороненной на кладбище при англиканской церкви. Там же была могила отца. Их похоронили рядом. «ГУИННЕТ МАРШ, ВИКОНТЕССА ХАНДФОРД» — гласила надпись на могильном камне. Его мать. При жизни ее так не называли.
— Мама, — тихо произнес он.
После того странного утра, когда граф Уиверн, его дедушка, лично появился на вересковой пустоши и разговаривал с его матерью, Герейнт видел ее живой только один раз. Тот разговор закончился слезами: мать расплакалась, а Герейнт набросился с кулаками на ее обидчика, так что слугам пришлось оттаскивать его от деда и держать. Он видел ее только один раз в то утро, когда уезжал в школу в Англию. Это было краткое, душераздирающее прощание. Прощание навсегда, хотя тогда он этого не понимал. Ему даже не позволили писать матери, и, как он правильно догадался, ей не позволили писать сыну.
Предстояло пройти через беспощадную чистку от всего того, что он приобрел за первые двенадцать лет своего существования и что могло помешать ему стать достойным наследником графа Уиверна.
— Мама, — вновь произнес он и перевел взгляд на отцовскую могилу. Он почти ничего не знал о человеке, которого убили, когда его сын находился в утробе матери еще только всего несколько недель. Слышал лишь, что отец был красивым, смелым и жизнерадостным. И что он любил Гуиннет Пендерин.
Герейнт думал о восемнадцати годах одиночества, которое выпало на долю матери после смерти мужа. Двенадцать из этих лет у нее был только сын, которого она любила до самозабвения. Последние шесть лет у нее был… не было никого? Он ничего не знал о последних годах ее жизни. Боль и пустота от этого незнания больно резанули его как ножом и напомнили ему, что он старался не думать об Уэльсе, когда покинул его навсегда, — или так по крайней мере ему казалось. Его мучило глубокое чувство вины из-за матери, хотя он был всего лишь ребенком и не мог выбирать. И все же чувство вины не давало ему покоя. Мать умерла, и он никогда уже не скажет ей, что все годы разлуки любил ее не переставая.
— Мама. — Герейнт опустился на колени и прижал ладонь к дерну у могильного камня.
Он надеялся, что рай существует. Он надеялся, что мать там с отцом все десять лет, хотя, наверное, время не имеет значения в таком месте.
День был в самом разгаре. Герейнту нечего было делать и некуда идти. Но он не хотел возвращаться в Тегфан. Там он вечно кому-то был нужен, да и визитеров было немало, особенно в эти дни. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. На душе было слишком тяжело от воспоминаний. Он поднялся, посмотрел вокруг, а затем перевел взгляд на крутой холм.
После возвращения он дал себе слово, что не пойдет туда. Слишком много горестей было связано с тем местом — изгнание, всеобщее презрение, голод и холод, убогость жилища, одиночество матери и горе, которое она скрывала от него, но он всегда о нем знал. Герейнт не хотел туда возвращаться. Но сейчас он должен был туда пойти. Он вдруг подумал, что если не проделает этот путь назад, то по-настоящему не сумеет пойти вперед.
И он пошел, с трудом передвигая ноги, склонив голову. Наверное, там ничего уже не осталось, кроме самой пустоши. Наверное, там все будет по-другому, хотя и знакомо. Наверное, он просто сделает глоток свежего воздуха, оглянется по сторонам и решит, что все кончено, все в прошлом. И что его мать обрела наконец покой. Наверное, он не отыщет никаких призраков прошлого. Те хижины были обложены дерном и крыты соломой, вряд ли они сохранились в таком климате.
Но хижина, в которой они жили с матерью, не разрушилась. Во всяком случае, не полностью. Ее построили под выступом скалы, который и защитил ее от быстрого разрушения. Одна стена хижины рухнула, а крыша поредела и от времени стала почти черной, но он все же узнал в этой развалюхе свое прежнее жилище.
Он долго стоял, разглядывая хижину издалека, потом приблизился к ней и заглянул внутрь. Его встретили темнота и затхлость.
Ребенком он никогда не испытывал этого ужаса, «Дети очень легко привыкают ко всему, — подумал он, — особенно когда ничего другого не знают». Мальчишкой он не видел ничего ужасного и даже ненормального в том, что они живут здесь, в такой беспросветной бедности, что оставалось только удивляться, как они не погибли. Только позже, в воспоминаниях о прошлой жизни, это жилище стало вызывать в нем ужас, превратившись в место сосредоточения всех его кошмаров.
И все же он узнал здесь любовь. Единственную любовь в своей жизни. Любовь матери. Возможно, поэтому воспоминание об их жилище вызывало в нем ужас, он гнал его прочь днем, а ночью оно всплывало в кошмарных снах. Возможно, его пугало не столько воспоминание о бедности и невзгодах, сколько мысль об этой любви — всепоглощающей, бескорыстной любви, — которую он узнал здесь. Возможно, именно здесь осталось все богатство его жизни. Последние шестнадцать лет у него было все, кроме любви.
Он боялся вернуться сюда, потому что в глубине души понимал: эта бедная лачуга откроет перед ним горькую правду о том, что именно теперь, а не тогда, он нищий.
Он подошел к уцелевшей стене хижины и оперся рукой о грязную соломенную крышу. Голова его упала на руку. Если бы только ему позволили написать ей, хотя бы один раз.
Он заплакал.
Марджед не стала терять времени. Быстро объяснила все свекрови и, накинув на плечи шаль, отправилась на вересковую пустошь широкими мужскими шагами.
Ей хотелось поделиться своим богатством и везением. Разумеется, она будет действовать осторожно. Она не была уверена, что Парри отвергнет предложение, если узнает правду. Возможно, нет, но даже если и так, то все-таки лучше, чтобы о сундуках Ребекки знало как можно меньше людей.
Поэтому она сказала Уолдо Парри, что давно начала откладывать понемногу, а теперь решила на эти деньги нанять работника, хотя бы на лето, а если получится, то постоянно. Марджед выразила надежду, что Уолдо Парри свободен и согласится ей помочь, если, конечно, ее не опередил какой-нибудь фермер — она ведь знает, как высоко ценятся его услуги.
Парри ответил ей, что действительно получил несколько предложений. Но пока ни одно из них его не заинтересовано. Впрочем, на нее он с удовольствием поработает: ему известно, как ей и свекрови нужна мужская сила на ферме. Миссис Парри улыбалась, кивала и смотрела на мужа глазами, которые подозрительно блестели. Девчушки сидели и во время разговора переводили взгляд с отца на гостью и обратно. Идрис стоял в дверях, бросая взгляды по сторонам, и время от времени принимался шаркать новыми ботинками, чтобы привлечь к себе внимание, пока Марджед не похвалила его обновку.
Похоже, Ребекка уже отчасти позаботился об этой семье. На девочках, как заметила Марджед, были новые платьица. «Откуда Ребекка знает о них?» — удивилась она. Через Аледа? Наверняка в каждом селе у него есть верный человек. А может, это действует комитет, прикрываясь именем Ребекки, помогает тем, кто нуждается.
Но ей помогал именно Ребекка. Она в этом не сомневалась. Она лелеяла эту мысль, покидая семейство Парри, чтобы оставить их наедине со своей радостью, которую они не могли проявить в полной мере в ее присутствии. Ей пока не хотелось возвращаться домой. Она бы предпочла побыть одна, насладиться собственной радостью.
В сущности, ничто не изменилось. Он вполне недвусмысленно предупредил ее, что не хочет обременять себя постоянной связью и что если будет вынужден жениться на ней, то такую ситуацию никак нельзя будет назвать благоприятной. Но главное, что он все-таки женится на ней, если возникнет необходимость и она попросит его об этом. Значит, ему не все равно. Возможно, он ни разу больше не взглянет в ее сторону, не заговорит с ней. Возможно, она ни разу больше не проедется с ним на лошади. Ни разу не займется с ним любовью. И будет от этого страдать. В этом Марджед не сомневалась. Но у нее останутся воспоминания, которые она сохранит до конца своих дней. Воспоминания о кратком увлечении, окрашенном романтической любовью.
Она шла по вершине холма, ветер трепал ее распущенные волосы. Она заново переживала ту ночь любви. Вспомнила каждый поцелуй, каждое прикосновение, неожиданную страсть их союза. Она не подозревала, что так бывает. Она бы ни за что не призналась самой себе, что это было лучше, чем с Юрвином. С мужем это была супружеская близость, полная теплоты и тихой ласки. С Ребеккой это было… Нет, у нее не нашлось бы слов. Марджед вздернула подбородок, закрыла глаза, глубоко вздохнула.
Она полюбила Ребекку — по-настоящему полюбила. И поэтому не жалела, что все познала с ним. Даже если по странному капризу судьбы она будет ждать ребенка. На секунду ее охватила паника. Но он сказал, что не оставит ее в позоре. И как было бы чудесно, если… Господи, как было бы чудесно обнаружить, что она может иметь собственного ребенка. Его ребенка.
Марджед снова открыла глаза и улыбнулась. Она не знает, кто он. Никогда не видела его лица. И все же мечтает о ребенке от него?
Ноги сами понесли ее в сторону, противоположную той, куда она ходила несколько недель назад. Вскоре она оказалась совсем рядом от того места, где когда-то жили Герейнт и его мать. Она знала, что хижина сохранилась, хотя и была в очень плохом состоянии. Она нечасто заглядывала сюда, избегая воспоминаний. И сегодня следовало бы поступить так же. Ей не хотелось думать о Герейнте. Она хотела все мысли посвятить только Ребекке. Скоро они увидятся… завтра ночью. От этой мысли сердце забилось быстрее.
Затем она заметила что-то возле старой хижины, то, чего раньше здесь не было, — из-за дома мелькнула темная ткань, а на краю низкой крыши тоже было какое-то темное пятно. На секунду ее одолел страх — это было очень пустынное место. Но она была не из тех, кто поддается страху, а потому медленно подошла к хижине, ступая как можно тише.
Обойдя кругом старую лачугу, чтобы посмотреть, что творится у задней стены, она оказалась не более чем в десяти футах от него. Его плащ был откинут за плечи, руки, согнутые в локтях, лежали на крыше, лицо спрятано. Он был без шляпы.
Хотя его плащ развевался на ветру, сам он стоял неподвижно и тихо. Вероятно, он не услышал, как она подошла. Ее первым побуждением было уйти, причем быстро. В ней всколыхнулась ненависть. Она вообще не хотела видеть его. И больно ударила мысль, что, будь его воля, он бы разрушил ее новую любовь, как когда-то разрушил старую. Он был врагом Ребекки. У него в доме поселились констебли, давшие присягу поймать Ребекку. Сам он не был судьей-магистратом, но она знала, что он будет рад поимке главаря и потребует для него самого сурового наказания, какое предусматривает закон.
Она знала, что если поймают любого мятежника, который называет себя Ребеккой, то ему грозит пожизненная каторга. И, если даже ему удастся живым добраться до чужой земли, он все равно никогда не вернется. Никогда.
Марджед совсем уже собралась уходить, но в последнюю секунду оглянулась. Он по-прежнему стоял не шевелясь. Что он там делал? Она невольно подумала, что это тот же самый человек, который жил здесь когда-то со своей матерью. Маленький мальчик, которого она любила и по-детски обожала.
Марджед подошла к нему совсем близко. Подняла руку, увидела, как дрожат ее пальцы, и опустила. Тут же снова подняла и легко дотронулась до его плеча.
— Герейнт, — шепотом произнесла она.
Он повернулся так молниеносно, что она в невольном испуге отступила назад. Рука так и осталась поднятой. Но тут она посмотрела ему в лицо и пришла в ужас. Его глаза были наполнены слезами, щеки в красных пятнах. Он плакал!
— Прости, — сказала она все еще шепотом. Рука безвольно упала. Марджед хотела повернуться и убежать. Но прежде чем она успела броситься наутек, он схватил ее железной хваткой и крепко прижал к себе. Несколько секунд она испытывала неописуемый ужас. Она с трудом дышала, в нос ударил крепкий запах дорогого одеколона. Она подумала, что сейчас с ней случится что-то ужасное.
Но очень скоро она поняла, что он охвачен глубоким горем. Сразу было видно, что он долго плакал. Она чувствовала, как бешено колотится его сердце, слышала неровное прерывистое дыхание.
— Не вырывайся, — яростно приказал он, но она все равно поняла, что за этой яростью скрыта мольба о помощи.
А поняв это, вновь пришла в ужас. Нет, ей все-таки следовало сопротивляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43