— Мне кажется, что я смелая, но на самом деле я вовсе в этом не уверена. Возможно, я не выдержу. Я рада, что он отказался назвать мне свое имя.
— Значит, ты все-таки говорила с ним? — последовал вопрос.
— Да. — Она почувствовала внезапный приступ гнева и презрения. Внезапную потребность причинить ему боль, хотя она не знала, конечно, будет ли ее признание неприятным для него. — И я любила его. Мы занимались любовью. Я люблю его. Уверена, что сохранила бы его тайну, если бы он доверил мне ее. Но этого не произошло.
Ей показалось, что молчание длилось очень долго. По какой-то глупой, безумной, необъяснимой причине она вдруг почувствовала себя потерянной. Ей хотелось протянуть руку и снова дотронуться до него, сказать ему, что она вовсе не то подразумевала и что он, Герейнт, все еще небезразличен ей. Что в глубине души она все еще любит его и всегда будет любить. И что она сама не понимает, как может так глубоко и страстно любить Ребекку и в то же время любить Герейнта.
— Марджед, — произнес он, — то, что ты сказала мне в этой комнате, никогда не должно быть произнесено вне ее стен. Ты поняла меня? Ты, как всегда, была неразумно прямолинейна и в то же время поступила нечестно, что так на тебя не похоже. Ты солгала, чтобы спасти свою подругу, которая вовсе не нуждалась в спасении. Побуждения твои достойны восхищения, но действовала ты безрассудно. Если ты расскажешь эту историю кому-нибудь другому, то тебе могут и поверить.
Она все-таки подняла голову и посмотрела ему в глаза. Они оказались так близко от се лица, что она чуть было не шагнула назад. Но осталась на месте.
— Мне не нужно говорить тебе, что такое тюрьма, не так ли? — продолжал он. — Или что значит быть сосланным на каторгу. Твоя ложь может довести тебя до беды.
Она знала: он не сомневается, что она сказала правду.
— Герейнт… — начала она.
— Ступай теперь домой, — сказал он. — Ты нужна своей свекрови и бабушке.
— Герейнт…
Она снова наклонила голову и закрыла лицо руками. Ей захотелось сказать, что она солгала о своих чувствах к Ребекке. Нет, все-таки она сказала правду. Она любила его всем своим существом. В ту же секунду она отметила, что этим утром Герейнт не воспользовался своим одеколоном и от него пахло просто чистотой. Эта деталь на секунду задержалась в ее сознании и так же быстро покинула его.
— Ступай домой, Марджед. — В его голосе внезапно появилась нежность. — Иметь такого друга, как ты, это просто чудо. Я сам знаю, что это так. Когда-то ты была и моим другом. Помню, как я прибежал однажды домой и рассказал матери, что у меня появился чудесный друг. Мой первый друг. Теперь ступай домой. Твоя ложь дальше меня не пойдет, а я всегда буду помнить о нашей дружбе.
— Герейнт. — Она с тревогой услышала, что в ее голосе появились пронзительные, дрожащие нотки. — Почему жизнь так непредсказуема, даже когда мы стараемся следовать всем правилам? Иногда я просто пугаюсь.
Она повернулась, чтобы последовать его совету. К счастью, он не пошевелился, чтобы остановить ее. Если бы он это сделал, вся ее решимость улетучилась бы и она презирала бы себя до конца жизни. Не успела она сделать несколько шагов, как дверь распахнулась.
— Какого черта здесь происходит, Гер? — В библиотеку вломился Алед Рослин, за его спиной маячил беспомощный дворецкий. При виде Марджед кузнец остановился как вкопанный.
— Полагаю, — произнес Герейнт, — ты, как и Марджед, пришел похлопотать насчет Сирис Вильямс?
Марджед заметила, что Алед смертельно бледен. Хотя, конечно, новость об аресте Сирис он воспринял тяжелее, чем она. Алед любил Сирис.
— Ничего не говори, Алед, — быстро произнесла она. — Сирис уже отпустили. Произошла ошибка.
Кузнец встретился взглядом с Герейнтом поверх ее головы.
— Ее жених подтвердил, что они были вместе, гуляли, а потом вдруг оказались среди банды мятежников Ребекки, разбегавшихся в разные стороны, — пояснил Герейнт. — Мисс Вильямс твой друг, Алед?
На одну секунду Марджед показалось, что кузнец сейчас лишится сознания.
— Можно и так сказать, — ответил он.
— Ясно, — тихо произнес Герейнт за ее спиной.
Как это странно, подумала Марджед, они снова вместе, все трое, как часто бывало в детстве, когда Герейнт затевал какую-нибудь новую проказу. И все же теперь между ними пролегла глубокая пропасть, на одной стороне которой был Герейнт, а на другой она с Аледом. И отношения между ними теперь ужасно натянуты.
— Я свободна и могу идти? — спросила она.
— А разве есть причины считать по-другому? — раздался высокомерный голос графа Уиверна за ее спиной. — Всего доброго, Марджед.
Она умчалась, бросив лишь торопливый взгляд на Аледа, когда проходила мимо. Слава небесам, что она сумела вовремя предупредить его, чтобы он ничего не выболтал по неосторожности, как она.
Она ломала голову, почему Герейнт притворился, будто не поверил ей. Почему отпустил ее? Быть может, он пытался каким-то образом загладить то, что сделал… или скорее не сделал… для Юрвина? Неужели ему не все равно?
Он повел ее домой кратчайшим путем, сначала верхней дорогой у северной границы парка, затем по холмам до отцовской фермы. Он выбрал этот путь специально, чтобы миновать деревню. Они шли рядом и молчали, пока не остановились по взаимному согласию у выхода из парка. Совсем недалеко от того места, где накануне они устроили пикник и обручились.
Лицо Сирис ничего не выражало. Она смотрела под ноги. У Харли защемило сердце.
— Сирис, — заговорил он, — они с тобой плохо обращались?
— Нет, — почти беззвучно произнесла она, покачав головой.
— Ты предала меня, — сказал он.
Только тогда она посмотрела ему в лицо. Взгляд ее был спокоен, хотя в глазах читалась боль. Он понимал, что не стоило так говорить. Предательство было взаимным, с его стороны даже большим, потому что он специально расставил ей ловушку.
— А я предал тебя, — добавил он.
— Да. — Она смотрела все так же спокойно, но теперь печально. — Почему ты им солгал?
— Потому что во всем виноват только я один, — ответил он. — Потому что тебя можно обвинить только в преданности своему народу. Потому что я люблю тебя.
Она вновь потупилась.
— Кто это был? — спросил он. Она слегка покачала головой.
— Кузнец? — Ему не хватило одного беглого взгляда, чтобы узнать всадника, тем более что он больше смотрел на Сирис, чем на человека, с которым она уехала, но всю ночь его терзала мысль, что это был кузнец.
Она уставилась в землю.
— Ты провела с ним ночь, Сирис?
Он знал, что это так. Ему пришлось возвращаться пешком от разрушенной заставы, тогда как она была на коне. Вероятнее всего, она добралась домой задолго до того, как он дошел до конца тропы, ведущей к дому ее отца. Но он все равно провел остаток ночи, наблюдая за домом. Поджидая ее на дороге, он старался убедить себя, что она давным-давно крепко спит в своей комнате. Она вернулась домой на рассвете, со стороны Глиндери.
Сирис ничего не ответила. Харли продолжал:
— Вчера ты сказала мне, что девственна. А сегодня ты можешь сказать то же самое?
Она опять посмотрела на него.
— Нет, Мэтью, — тихо ответила Сирис. — Прости. Ты захочешь отказаться от своего предложения, которое сделал мне вчера, а я должна изменить свой ответ. Прости.
— А ты пошла бы предупреждать их вчера ночью, если бы его не было с ними? — язвительно поинтересовался Харли.
— Это мой народ, Мэтью, — ответила она. — Мне не нравится, что они делают, но они делают это искренне, убежденные, что это единственный способ протестовать против невыносимых условий нашей жизни. Я пошла, потому что это мой народ.
— И потому, что ты любишь его. — Харли все никак не мог отступить от своего. — Скажи это, Сирис. Ты осталась с ним вчера ночью. Ты бы так не поступила, если бы не чувствовала к нему любви, не так ли?
— Прости, Мэтью. — Ее глаза наполнились слезами. — Мне не следовало говорить «да». Ты мне нравился, и я думала, что этого достаточно. Ты заслуживаешь лучшего.
Он ей, оказывается, нравился! Харли от бессилия сжал кулаки.
— Тебе не нужно идти дальше, — сказала она. — Будет лучше, если отсюда я пойду сама.
Он кивнул и долго смотрел ей вслед, представляя ее маленькую фигурку, распростертую под кузнецом.
— Сирис, — прокричал он ей вдогонку. Она обернулась и посмотрела на него. — Скажи своему любовнику, что я обязательно поймаю его и прослежу, чтобы его осудили по самым строгим меркам. Наслаждайся им, пока можешь. Скоро этому придет конец. Остаток жизни он проведет на каторге.
Она посмотрела на него долгим взглядом, ничего не ответила, а потом снова повернулась и пошла по холму. Он опустился на землю и, опершись локтями в поднятые колени, закрыл глаза руками. Вчера ему следовало воспользоваться ею, когда подвернулась возможность. Если бы он только знал, как все обернется, он бы насладился ею в полной мере. Он показал бы ей некоторые фокусы, которые любил проделывать со шлюхами, желавшими заработать лишнюю монету помимо основной платы. И прошлой ночью, когда настала очередь кузнеца, он нашел бы ее всю слегка помятую и в синяках.
Наверняка вчера тем всадником был кузнец. Харли поднял голову и обхватил колени руками. Он такого же роста и сложения. Кузнец был одной из «дочерей» Ребекки. А сама Ребекка — то есть сам, разумеется, ждал на холме, пока кузнец благополучно не вернулся с Сирис. А ведь он этим ожиданием подвергал себя опасности, особенно в таком заметном одеянии. С чего бы ему было ждать? Потому что он тоже знал Сирис и беспокоился о ней? Из чувства преданности к своей «дочери»? Потому что именно эта «дочь» была его близким другом? Значит ли это, что Ребекка тоже живет в Глиндери или где-то поблизости?
А может быть, совсем близко? Теперь это предположение казалось таким же невероятным, как и вчера ночью, когда впервые промелькнуло у него в голове. Но сейчас хотя бы можно как следует подумать. Он мысленно сопоставил кое-какие факты, взятые наугад, не пытаясь при этом собрать их в одно целое.
Рядом с Ребеккой на коне сидел еще кто-то. С виду молодой паренек. Но сидел он боком, обхватив руками талию Ребекки. Женщина? Весьма вероятно. Вчера вечером графа Уиверна не оказалось дома, когда Харли искал его, и никто не знал, куда он ушел. Камердинер думал, что хозяин рано отправился на покой. Граф Уиверн вернулся домой незадолго до рассвета. Он не заметил Харли, когда проезжал по холму выше фермы Вильямсов. На нем не было ни пальто, ни плаща, ни шляпы, но к седлу была привязана довольно объемистая скатка, а сам он то и дело запускал пальцы в шевелюру, приглаживая ее, как будто только что снял шляпу.
Может, он возвращался домой после романтического свидания с любовницей? Харли сомневался, что хозяин смог отыскать себе подругу в этом уголке Уэльса, где все жители придерживались строгой религиозной морали. Но в одном Харли не сомневался. Он узнал об этом, поговорив со старым садовником после приезда Уиверна из Англии. В детстве у хозяина были два близких друга, еще до того, как стало известно, что он законнорожденный. Алед Рослин, теперешний кузнец Глиндери, и Марджед Ллуид, теперь Марджед Эванс, которая жила без мужчины на ферме Тайгуин, расположенной еще выше, чем ферма Вильямсов. Юрвин Эванс умер по дороге на каторгу, куда его сослали за попытку разрушить лососевую запруду. Его вдова, должно быть, сердитая молодая женщина, не говоря о том, что она хорошенькая и, вероятно, пылкая.
Глава 24
Вскоре после ухода Аледа Герейнт понял — день будет трудный. Его друга вполне удовлетворило, что имя Сирис Вильямс вне подозрений и можно не бояться нового ареста. А вот ее алиби, представленное, чтобы снять с нее все подозрения, удовлетворило его гораздо меньше. До вчерашней ночи Герейнт и не подозревал, что между этими двумя людьми существует романтическая привязанность. Видимо, Сирис хорошо обработала и перевязала рану Аледа, потому что утром никаких явных признаков воспаления не было. Но Алед, очевидно, все равно страдал от боли, потому что был очень бледен.
У Герейнта не было времени обдумать события прошлой ночи. Или то, что произошло утром. Положение было угрожающим. Он никак не ожидал, что Сирис Вильямс проявит такую смелость или Харли прибегнет ко лжи, чтобы выручить ее. Почему управляющий солгал? Потому что любит Сирис? Образовался любовный треугольник — значит, ждать беды.
А потом еще приход Марджед и ее безрассудная и в то же время такая характерная для нее попытка спасти Сирис, заняв ее место. Чтобы добиться освобождения подруги, она предложила ему себя, что пришлось ему не по вкусу. И все же он не мог не чувствовать огромную гордость за нее и почти болезненную любовь. Для него было настоящей мукой этим утром играть роль графа Уиверна, оставаться холодным, чувствовать ее прикосновение и никак на него не реагировать. А ведь он каждой своей клеткой помнил, как они несколько часов назад занимались любовью — нежно и страстно.
Он сам для себя вырыл яму и не знал, как из нее выбраться.
Но у него не было возможности все обдумать. Пришел дворецкий с визитной карточкой на подносе. Бросив на нее взгляд, Герейнт повеселел и велел тут же пригласить мистера Томаса Кемпбелла Фостера из «Таймс». Это был журналист, которому он написал. Герейнт лично знал этого человека, уважал за его работу и теперь возлагал на него большие надежды.
— Томас. — Он пошел навстречу гостю, протянув правую руку, как только тот перешагнул порог библиотеки. — Удивительный сюрприз, хотя очень приятный. Что привело тебя в этот Богом забытый уголок Британии? — Герейнт помнил, что Фостеру написал Ребекка, а не граф Уиверн.
— Уиверн. — Фостер с улыбкой отвесил легкий поклон. — Должен признаться, я ожидал здесь увидеть заброшенные земли и дикарей. Для меня было приятной неожиданностью лицезреть прелестный пейзаж и услышать язык, который звучит очень мелодично, хотя и непонятно.
Герейнт подошел к буфету, чтобы угостить своего приятеля, и подвел его к кожаному креслу у камина.
— Присаживайся и расскажи, что привело тебя сюда. Дело или удовольствие?
— Вообще-то дело, — ответил Фостер, усаживаясь и принимая предложенный бокал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43