Не была забыта в этом случае даже и придворная прислуга, которая с того времени получила ливрею красного цвета, бывшего цветом военной одежды мальтийских рыцарей.
Странная тогда была пора. Католическая Европа отказывала во всякой защите единоверному её рыцарскому ордену, а французы – нация, по преимуществу отличавшаяся в прежнее время духом рыцарства, старалась истребить последний уцелевший его остаток. Неведомый прежде в России остров Мальта получил теперь первенствующее значение: о нём беспрестанно упоминали в русских газетах, о нём постоянно говорилось в обществе. Казалось, что от участи этого острова зависела судьба России. С волнением ожидали в Петербурге известий о том, что предпримут французы против мальтийского ордена, так неожиданно поставившего себя под могущественную защиту русского императора.
Всё внимание государя было обращено теперь на дела ордена, ход которых, как надобно было ожидать, должен был руководить всею внешнею политикой России. Граф Литта, главный виновник столь приятного для государя события, оттеснил всех прежних любимцев императора и получил у него чрезвычайное значение; а между тем за Литтою незаметно действовали иезуиты, идя безостановочно и твёрдо к своей злокозненной цели.
XIX
В тот день, когда император принимал в Зимнем дворце мальтийских рыцарей, появился высочайший манифест, в котором Павел I был титулован «великим магистром ордена святого Иоанна Иерусалимского».
«Орден святого Иоанна Иерусалимского, – объявлял в своём манифесте новый великий магистр, – от самого своего начала благоразумными и достохвальными своими учреждениями споспешествовал как общей всего христианства пользе, так и частной таковой же каждого государства. Мы всегда отдавали справедливость заслугам сего знаменитого ордена, доказав особое наше к нему благоволение по восшествии нашем на наш императорский престол, установив великое приорство российское».
Затем в манифесте объявлялось следующее:
«В новом качестве великого магистра того ордена, которое мы восприяли на себя, по желанию добронамеренных членов его, обращая внимание на все те средства, кои восстановление блистательного состояния сего ордена и возвращение собственности его, неправильно отторгнутой, и вяще обеспечить могут, и желая, с одной стороны, явить перед целым светом новый довод нашего уважения и привязанности к столь древнему и почтительному учреждению, с другой же – чтобы и наши верноподданные, благородное дворянство российское, коих предков и самих их верность к престолу монаршему, храбрость и заслуги доказывают целость державы, расширение пределов империи и низложение многих и сильных супостатов отечества, не в одном веке в действо произведённое – участвовали в почестях, преимуществах и отличиях, сему ордену принадлежащих, и тем был бы открыт для них новый способ к поощрению честолюбия на распространение подвигов их, отечеству полезных и нам угодных, признали мы за благо установить и чрез сие императорскою нашею властию установляем новое заведение ордена святого Иоанна Иерусалимского в пользу благородного дворянства империи всероссийской».
Манифест этот, разосланный повсюду и прочитанный в Церквах и на площадях с барабанным боем, сильно озадачил желавших вполне уразуметь его. Если в высшем петербургском обществе вследствие пребывания среди его графа Литты и знали кое-что о знаменитом и древнем ордене святого Иоанна Иерусалимского, то вне этого небольшого круга не имели о нём в России решительно никакого понятия. Никто из провинциальных дворян не знал, о чём собственно в манифесте идёт дело, так как в самом манифесте, слишком туманно написанном, не было никаких объяснений насчёт обязанностей и преимуществ членов этого «нового почтительного заведения». Поднялись разные толки среди дворянства. Догадывались, впрочем, что тут есть что-то особенно важное и что орден святого Иоанна Иерусалимского, должно быть, что-то необыкновенное, так как в конце манифеста упоминалось, что сенату повелено внести в императорский титул и титул великого магистра, а в начале манифеста титул этот уже и явился после слов «самодержец всероссийский». В то же время в особом указе, данном сенату, сказано было, что новый титул предоставляется поместить в общем императорском титуле по усмотрению синода. Несмотря на ту важность, какую придавал сам император мальтийскому ордену, синод, вероятно, видя в принятии им звания великого магистра влияние окружавшей его католической партии, отважился поместить звание великого магистра в самом конце полного императорского титула.
Вслед за первым манифестом явился второй манифест, относившийся также к мальтийскому ордену. В этом манифесте объявлялось:
«По общему желанию всех членов знаменитого ордена святого Иоанна Иерусалимского, приняв в третьем году на себя звание покровителя того ордена, не могли мы уведомиться без крайнего соболезнования о малодушной и безоборонной сдаче укреплений и всего острова Мальты французам, неприятельское нападение на оный остров учинившим, при самом, так сказать, их появлении. Мы почесть инако подобный поступок не можем, как наносящий вечное бесславие виновникам оного, оказавшимся чрез то недостойными почести, которая была наградою верности и мужества. Обнародовав своё отвращение от столь предосудительного поведения недостойных быть более их собратиею, изъявили они своё желание, дабы мы восприяли на себя звание великого магистра, которому мы торжественно удовлетворили, определяя главным местопребыванием ордена в императорской нашей столице, имея непременное намерение, чтобы орден сей не только сохранён был при прежних установлениях и преимуществах, но чтобы он в почтительном своём состоянии на будущее время споспешествовал той цели, на которую основан он для общей пользы».
Поднесение императору Павлу Петровичу звания великого магистра вызвало, разумеется, искусственные восторги, хотя едва ли кто понимал, к чему всё это делается. Поэзия и красноречие принялись за напыщенное объяснение этого события, но и они оказались плохими толковниками значения и духа небывалого никогда у нас рыцарства. Державин прежде всех воспел хвалебный гимн мальтийскому ордену. Описывая приём, сделанный императором рыцарям в Зимнем дворце, он воспевал:
И царь средь трона
В порфире, в славе предстоит,
Клейноды вкруг, в них власть и сила.
Вдали Европы блещет строй,
Стрел тучи Азия пустила,
Идут американцы в бой.
Темнят крылами понт грифоны,
Льют огнь из медных жезл драконы,
Полканы вихрем пыль крутят;
Безмерные поля, долины
Обсели вкруг стада орлины
И все на царский смотрят взгляд…
Вероятно, и из наиболее просвещённых читателей этой оды не скоро могли догадаться, что под американцами, идущими в бой, разумелись жители русской Америки; под грифонами – корабли, под драконами – пушки, под полканами – конница, а под орлиными стадами – русский народ. Но именно это-то и было всего более кстати, так как напыщенность и туманность считались в ту пору необходимою принадлежностью торжественных поэтических произведений. Восторгаясь зрелищем собрания мальтийских рыцарей во дворце, Державин спрашивал:
И не Геральды ль то, Готфриды?
Не тени ль витязей святых?
Их знамя! Их остаток славный
Пришёл к тебе, о царь державный,
И так вещал напасти их.
Оказывалось, что напасти, вещаемые рыцарями, были порождены тем, что
Безверье-гидра появилась,
Родил её, взлелеял галл,
В груди, в душе его вселилась,
И весь чудовищем он стал.
Растёт и с тысячью глазами
С несчётных жал струит реками
Обманчивый по свету яд.
Народы, царства заразились
Развратом, буйством помрачились
И Бога быть уже не мнят.
Далее рыцари вещали, что «не стало рыцарств во вселенной», что «Европа вся полна разбоев», и ввиду этого восклицали: «Ты, Павел, будь защитой ей!»
Стихотворение Державина понравилось государю, и чиновный поэт получил от него за своё произведение мальтийский осыпанный бриллиантами крест.
Духовные витии, в свою очередь, приноравливались к настроению государя, и Амвросий, архиепископ казанский, произнося слово в придворной церкви, говорил, обращаясь к императору: «Приняв звание великого магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, ты открыл в могущественной особе своей общее для всех верных чад церкви прибежище, покров и заступление».
В сущности, взгляды и поэта, и духовного витии совпадали со взглядом Павла, так как государь думал, что, сохранив мальтийский орден, он сохранит и древний оплот христианской религии, а распространив этот орден и в Европе, и в России, приготовит в нём силу, противодействующую неверию и революционным стремлениям. В пылком воображении императора составлялся план крестового против революционеров похода, во главе которого он должен был стать как новый Готфрид Бульонский. С воскресшим рыцарством Павел Петрович мечтал восстановить монархии, водворить нравственность и законность. Ему слышалось уже как воздаяние за его подвиг благословение царей и народов и казалось, что он, увенчанный лаврами победителя, будет управлять судьбами всей Европы. Увлечение государя, проникнутого духом рыцарства, не знало пределов; с помощью рыцарства он думал произвести по всей Европе переворот и религиозный, и политический, и нравственный, и общественный. Пожалование мальтийского креста стало считаться теперь высшим знаком монаршей милости, а непредоставление звания мальтийского кавалера сделалось признаком самой грозной опалы.
В уме государя составился обширный план относительно распространения мальтийского рыцарства в России. Он намеревался открыть в орден доступ не только лицам знатного происхождения и отличившимся особыми заслугами по государственной службе, но и талантам, принятием в орден учёных и писателей, таких, впрочем, которые были бы известны своим отвращением от революционных идей. Император хотел основать в Петербурге огромное воспитательное заведение, в котором члены мальтийского ордена подготовлялись бы быть не только воинами, но и учителями нравственности, и просветителями по части наук, и дипломатами. Все кавалеры, за исключением собственно учёных и духовных, должны были обучаться военным наукам и ратному искусству. Начальниками этого «рыцарского сословия» должны были быть преимущественно «целибаты», т. е. холостые. Император хотел также, чтобы члены организуемого им в России рыцарства не могли уклоняться от обязанности служить в больницах, так как он находил, что уход за больными «смягчает нравы, образует сердце и питает любовь к ближним».
Намереваясь образовать рыцарство в виде совершенно отдельного сословия, Павел Петрович озаботился даже о том, чтобы представители этого «сословия» имели особое, но вместе с тем и общее кладбище для всех них, без различия вероисповеданий. С этой целью он приказал отвести место при церкви Иоанна Крестителя на Каменном острове, постановив правилом, что каждый член мальтийского ордена должен быть погребён на этом новом кладбище.
Слухи о беспримерном благоволении русского императора к мальтийскому ордену быстро распространились по всей Европе, и в Петербург потянулись депутации рыцарей этого ордена из Богемии, Германии, Швейцарии и Баварии. Все эти депутации содержались в Петербурге чрезвычайно щедро, на счёт русской государственной казны, и немало рыцарей, поосмотревшись хорошенько, нашли, что для них было бы очень удобно остаться навсегда в России под покровительством великодушного государя. Особенною торжественностью отличался приём баварской депутации, состоявшей собственно из прежних иезуитов, обратившихся при уничтожении их общества в мальтийских рыцарей, которые, явившись в Петербург по делам ордена, прикрыли свои иезуитские происки и козни рыцарскими мантиями.
Государь дал баварским депутатам публичную аудиенцию собственно только как великий магистр мальтийского ордена, а не как русский император. Церемониймейстер этого ордена повёз их утром во дворец в придворной парадной карете, запряжённой шестернёю белых коней, с двумя гайдуками на запятках; с правой стороны кареты ехал конюший, по бокам её шли четыре скорохода, а перед нею ехали верхом два мальтийских гвардейца. В богато убранной зале принял император депутацию рыцарей. Он сидел на троне в красном супервесте, чёрной бархатной мантии и с короною великого магистра на голове. Справа около него стояли наследник престола и священный совет ордена, слева – командоры, а вдоль стен залы находились кавалеры; русских сановников, не принадлежавших к мальтийскому ордену, в аудиенц-зале на этот раз не было. Предводитель депутации, великий бальи Пфюрдт поклонился трижды великому магистру и, поцеловав поданную ему императором руку, представил благодарственную грамоту великого приорства баварского, которую Павел передал графу Ростопчину, великому канцлеру ордена. После того Пфюрдт произнёс речь, выражавшую беспредельную признательность императору за его попечения о судьбах ордена; на речь эту отвечал от имени императора граф Ростопчин.
В то время, когда Павел Петрович с такою горячностию занимался судьбою мальтийского ордена, дела этого ордена, по-видимому, обещали чрезвычайно запутать внешнюю политику России.
В сентябре месяце 1798 года соединённые флоты, турецкий и русский, пропущенные чрез Дарданеллы, овладели островами Зантом, Чериго и Кефалиниею, которые заняты были французами, а также овладели и самыми крепкими местностями в Албании. Порт острова Корфу был уже во власти адмирала Ушакова, и только крепость оставалась ещё в руках французов. В свою очередь английский и неаполитанский флоты действовали так же успешно, отняв у французов Чивита-Веккью. Такое положение дел вскоре, однако, изменилось. Императору Павлу, ставшему во главе мальтийского ордена, этого векового борца против неверных, не приходилось уже оставаться в союзе с турками, и, кроме того, он в новом своём звании считал первою для себя обязанностью выгнать французов с острова Мальта, почему русская эскадра получила повеление направиться к этому острову, соединившись там с эскадрами английскою и неаполитанскою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113