Стоявший на Дунае в местечке Русе (Рущук) Рущукский отряд насчитывал 40 тысяч солдат. (Численность русской армии — 185 тыс., турецкой — 165 тыс.) Назначение цесаревича в его окружении рассматривалось как понижение в должности: он проходил военную службу командиром гвардейского корпуса, числился атаманом казачьих войск. Великий князь Владимир Александрович, привыкший пользоваться советами старшего брата, на этот раз сам горячо советовал Александру Александровичу серьезно и откровенно поговорить с отцом, попросить его пересмотреть свое решение. Однако решение императора — и это сознавал цесаревич — было твердым и продуманным. Не последнюю роль здесь, по-видимому, сыграло стремление не рисковать жизнью наследника.Чрезвычайно раздражило и огорчило Александра Александровича назначение главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. С «дядей Низи» отношения у него и так были скверные, а на его посту он в своих тайных помыслах видел конечно же себя.Наследник жаловался, что его не посвящают в планы боевых операций. Но у главнокомандующего и не было общего стратегического плана. Александр Александрович сетовал на отсутствие «всяких распоряжений», они действительно из штаба армии не поступали, а принимались, как правило на местах — на свой страх и риск. Сумбур и неразбериха в военном управлении приводили его порой в отчаяние. То, что из Аничкова дворца виделось как отдельные недостатки, здесь, на войне, осознавалось уже как результат общей неподготовленности к ней.Но Рущукский отряд, возглавляемый наследником, находился, разумеется, на особом положении. В нем служили отпрыски аристократических семейств. Адъютантами Александра Александровича были граф И. И. Воронцов-Дашков, граф С. Н. Шереметев, князь В. А. Барятинский. Некоторое время в отряде пребывал великий князь Сергей Александрович. Здесь нес службу герцог Лейтенбергский (князь Романовский), погибший при рекогносцировке турецких позиций. Расположенный вдали от «горячих точек» отряд не испытывал особой нужды ни в продовольствии, ни в оружии, ни в медикаментах.Представления наследника о военных буднях были достаточно ограниченны. Как ни парадоксально, но основные сведения о том, что творилось в армии, он получал не в Рущуке, а из Петербурга. Постоянным его корреспондентом военных лет был Победоносцев, письма которого оставляли далеко позади обличения военного ведомства в либеральной и демократической печати. Но они и предназначались только для «внутреннего пользования» — Константин Петрович первый бы воспротивился проникновению в прессу сведений, сообщаемых им наследнику. Уже забыв, как он жаждал войны, как подталкивал к решительным действиям цесаревича, осуждая колебания императора, Победоносцев в первые месяцы военных действий истово молится об их скорейшем завершении — столь грозной и опасной предстала война в своей реальности. Еще недавно не сомневавшийся в ее необходимости, он уже понимает, что она «грозит великими бедствиями целой России». Признает, что войны стоило избежать, а если уж «решились на войну, следовало к ней серьезно готовиться».Размышляя о том, что приходится выносить армии по вине «бездарных военачальников» и «невозможного интендантства», Победоносцев опасается, что «грудь русского солдата» не выдержит тяжести этой войны. «Сердце обливается кровью, когда очевидцы ужасных картин (которых Вы не видите), вернувшись сюда, рассказывают, что видели в Зимнице, Фратешти, под Плевною», — писал Константин Петрович наследнику, сообщая, что в Зимнице, например, до 4000 несчастных лежало на голой земле, без пищи, без ухода, покрытые ранами, в которых роились черви, в пыли, в жару, под проливным дождем». Он передает свидетельства очевидцев о том, как гнали пешком раненых из-под Плевны — за 80 верст — «и во все время ни куска хлеба, ни перевязки».Вспоминал ли Александр Александрович, читая эти письма, наставления своего учителя — генерала Драгомирова? Имя этого участника русско-турецкой войны было тогда у всех на слуху. Драгомиров доказывал, что к солдату надо относиться по-человечески — кормить, одевать, оказывать медицинскую помощь. Без соблюдения этих первоочередных требований невозможно сохранить «нравственную энергию» войска, которая и определяет в конечном счете победу. Не стесняясь в выражениях, зная, что найдет понимание Александра Александровича, Победоносцев резко критикует военное начальство, и прежде всего великого князя Николая Николаевича. «В последнее время на Вас одного возлагали надежду… из числа главных начальников, — не забывает добавить Константин Петрович, — одно Ваше имя поминалось с похвалой». «Ваша добрая слава растет, — повторяет он в другом письме, многозначительно заключая: — Ах, это большая сила на будущее».Ужасаясь огромным потерям русской армии, наследник с удовлетворением отмечал, что его отряд лишился всего трех тысяч человек. Но, принимая во внимание, что Рущукскому отряду пришлось отбить лишь две атаки противника, а в остальном лишь пребывать в ожидании боевых действий, эту потерю надо признать немалой. Особого следа в ходе войны отряд наследника не оставил, хотя официальная историография и восславила его «великую стратегическую задачу». «Святое молчанье» рати цесаревича воспел князь В. П. Мещерский. В записной книжке Александра Александровича сохранились тщательно переписанные его рукой строки Мещерского о том, как Русь, «затаив дыханье», следила за Рущукским отрядом, «как будто из всех своих ратей та рать ей невольно милей».Наследник заканчивал войну в Болгарии, в местечке Берестовец, на реке Янтра. По его заказу художник Д. Н. Поленов запечатлел эти места в серии картин — на память о военных годах. На память об участии в русско-турецкой войне остались и награды, врученные наследнику императором: орден святого великомученика и победоносца Георгия второй степени и золотая, украшенная бриллиантами сабля с надписью «За отличное командование Рущукским отрядом». При всей ограниченности военного опыта Александра Александровича, значение его в судьбе будущего императора было велико. Впервые увидев войну лицом к лицу, он воспринял ее как «страшный кошмар». И никогда уже не смог забыть ее зловещих проявлений: «Ночей для многих без рассвета, //Холодную немую твердь,//Подстерегающую где-то и настигающую смерть,//Болезнь, усталость, боль и голод, //Свист пуль, тоскливый вой ядра,//3альдевших ложементов холод,//Негреющий огонь костра». Может быть, именно тогда, на чужой земле, и зародилось в нем то отвращение к войнам, которое во многом определило внешнюю политику Александра III.
Еще высились в столице триумфальные арки, воздвигнутые в честь победоносного русского воинства, возвратившегося на родную землю, а военные события уже оттеснились иными тревогами и заботами. Стоившая народу стольких жертв, война усилила критическое отношение в обществе к существующим порядкам, к верховной власти. Резкое вздорожание жизни, сказывавшееся прежде всего на трудовых слоях, способствовало всеобщему недовольству и возбуждению. Все, казалось, жаждали перемен — социальных и политических.В деревне расползались слухи о грядущем «черном переделе» помещичьих земель и прирезке к наделу. Начались стачки рабочих в Петербурге и Москве: пролетариат не желал мириться с установленными условиями труда. Оживилась либерально-земская оппозиция: послевоенное устройство независимой Болгарии, которая по воле Александра II обрела свою конституцию, будоражило воображение российских либералов. В адресах-ходатайствах от ряда земств робко намекалось на необходимость участия в управлении представителей от населения. Впечатление общего брожения усиливали студенческие беспорядки в университетских городх. На глазах менялся характер революционного движения: от пропаганды народники переходили к террору, выдвинув требование демократических свобод. В газетах замелькали сообщения о покушениях на представителей власти и о казнях первых террористов.Наблюдая после возвращения с войны эту во многом незнакомую для него жизнь, которую лишь условно можно было назвать мирной, Александр Александрович не обнаруживает стремления разобраться в реальных корнях происходящего, понять истоки всеобщего недовольства. Для него как будто и не существует тех «проклятых» русских вопросов, над которыми бьется мысль славянофилов и либералов, демократов и социалистов. Он вроде бы не задумывается о причинах расстройства крестьянского хозяйства, бедствиях деревни, о мерах спасения ее от неурожаев и голода. И следа нет таких дум ни в дневнике, ни в переписке наследника престола (с Победоносцевым, В. П. Мещерским, И. И. Воронцовым-Дашковым). Все неурядицы действительности, все ее беды, все ее неблагополучие он склонен считать следствием реформ 60-х гг., нарушивших нормальное течение русской жизни.Охотнее всего текущие события Александр Александрович обсуждал с бывшим своим наставником: в окружении цесаревича никто столь же критически не был бы настроен к окружающей жизни, как Константин Петрович. Сблизило их и общее дело — содействие Добровольному флоту. Оно возникло под эгидой наследника, но душой его стал Победоносцев, горячо ратовавший за возрождение Российского флота. На добровольные пожертвования — по подписке — было приобретено несколько быстроходных пароходов, курсировавших от Одессы до портов Тихого океана. Использовались они для торговых перевозок, прибыль от которых предполагалось направлять на покупку новых судов. В случае войны все они превращались в военные крейсера.Контакты Победоносцева с цесаревичем становятся чаще, а общение теснее. Они уже давно ощущали себя единомышленниками. Особенно соединила их растущая неприязнь к реформам 60-х гг. Невзлюбивший и земские учреждения, и новые суды, наследник с годами стал сомневаться в целесообразности крестьянской реформы, задаваясь вопросом: «С уничтожением крепостного права не ослабла ли народная сила?» Константин Петрович с радостью замечает, что его отношения с цесаревичем становятся все теплее. «Иногда сижу у него, — признается он своему давнему другу Е. Ф. Тютчевой, — не испытывая того напряжения и ощущения, что чем скорее уйдешь, тем приятнее будет хозяину освободиться. Боже, как бы в нем мысль и воля окрепли».Победоносцев не только возносит к небу свои молитвы, но и сам активно воздействует на «мысль и волю» наследника. Он последовательно, не боясь наскучить повторениями, внушает ему свою излюбленную идею, что «вся тайна русского порядка и преуспеяния наверху, в лице верховной власти». Если власть слабеет и распускается, слабеет и распускается и вся земля.Подобные рассуждения вполне соответствовали как истинам, усвоенным наследником с детства, так и его нынешнему мироощущению.Александру Александровичу были столь же ненавистны либеральные надежды на уступки и «послабления» самодержавного режима, сколь близок пафос передовиц «Московских ведомостей». Редактор официоза М. Н. Катков, также видевший в колебаниях власти причину общественного расстройства, призывал ее явить себя во всеоружии и «карающим мечом» искоренить крамолу.Твердая позиция наследника — сторонника жесткой, репрессивной политики, противника каких-либо уступок общественным требованиям — определилась не без влияния катковской публицистики и доверительных бесед с Победоносцевым. В полной мере она проявилась после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., организованного народовольцами.«Утро провел у папа, — записывает Александр Александрович в дневник 7 февраля, — много толковали о мерах, которые нужно же наконец принять, самые решительные и необыкновенные, но сегодня не пришли к результату».8 февраля, выступая на созванном царем совещании, наследник предлагает создать Верховную следственную комиссию с чрезвычайными полномочиями. Идея поддержки не получила, Александр II явно колебался. В тот же день после совещания Александр Александрович обращается к отцу с письмом, где настаивает на своем предложении. И 9 февраля император решается на учреждение Верховной распорядительной комиссии с целью «положить предел действиям злоумышленников — поколебать в России государственный и общественный порядок». Во главе ее был поставлен генерал М. Т. Лорис-Меликов, наделенный неограниченными полномочиями.Идея диктатуры с неизбежностью вызревала в «верхах» в этот кризисный для самодержавия период. На авторство — одновременно с Александром Александровичем — могли претендовать целый ряд приверженцев существующего строя. Еще в апреле 1879 г. (после покушения на Александра II землевольца А. К. Соловьева) М. Н. Катков в своих изданиях заговорил о необходимости в борьбе с крамолой исключительных мер, опирающихся не на закон, а на насилие. Для самодержавия и не было иного выхода из кризиса. Мера, которая представлялась Александру Александровичу «самой решительной и необыкновенной» оказывалась как раз самой обыкновенной и привычной для авторитарного режима.В разгар правительственного кризиса наследник престола становится важной фигурой в развернувшейся борьбе группировок в «верхах», своего рода козырной картой, которую мечтают заполучить и непреклонные сторонники самодержавия, и либеральные администраторы. Ставка делалась разумеется, не на государственные способности Александра Александровича, а на его возможность влиять на императора, на решения Государственного совета и Комитета министров.Едва ли не первым почувствовал усиление роли наследника К. П. Победоносцев. Побывав 26 февраля в Аничковом дворце на праздновании дня рождения Александра Александровича, он пишет своему верному конфиденту Е. Ф. Тютчевой о необычайно многолюдном и представительном для этой резиденции приеме. Ему было с чем сравнить: накануне Константин Петрович посетил Зимний дворец, где пышно отмечалось 25-летие царствования Александра II. «Или люди чуют уже восхождение нового солнца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120