– Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?
Гершель едва заметно кивнул.
– Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. – Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.
Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.
– Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.
Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.
– Гершель, – тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. – Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.
Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.

9.16 вечера

Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр – в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, – застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:
– Леди и джентльмены...
Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками – бум-бум-бум, крещендо.
– Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!
Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона – казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.
– Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.
Опять многотысячный рев.
– Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!
Опять буйство.
– Каждый! Каждый!
Рев, свист, вспышки факелов.
Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.
– Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! – Он ткнул пальцем в толпу.
Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.
– Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! – Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.
Новый взрыв рукоплесканий.

* * *

– Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.
В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина – грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.
Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.
– Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.
Аттер ткнул в воздух пальцем, оперся о кафедру. Он и четверо особо приближенных к его персоне охранников – сейчас они стояли рядом – были одеты в новую, без капюшонов форму Клана восьмидесятых годов: белые хлопчатые рубашки и брюки (их приобрели у симпатизирующих клановцам оптовиков, которые снабжали материей лечебницы), черные ботинки, ремни «Сэм Браун» с начищенными до блеска пряжками; черные галстуки доходили точно до третьей пуговицы. На рукавах эмблема – калифорнийские горы, их перекрывают буквы «КК», две скрещенные стрелы-молнии, а в серединке – маленький американский флажок.
– Пару лет назад они клянчили центы у маленьких белых детишек на починку этой отвратительной Статуи Свободы в прожидовленном Нью-Йорке. Леди Харбор – так они называли ее. А я говорю вам – это Восточная Блудница. Пока ее не водрузили в Нью-Йорке – дар французских евреев, кстати, – страна была на верном пути. Да простятся мне такие слова в храме Божьем, но блудница эта готова улечься и расставить ноги под любым грязным иностранцем, стоит ему только пальцем поманить.
Несколько вздохов, кивков. Почтенная, седовласая, пожилая в основном публика робко поддержала оратора.
– Эта страна создана белыми христианами, европейцами, для них она и предназначена, для них и потомков. Они открыли Америку, отвоевали у дикарей и пустыни. А теперь евреи, бюрократы и коммунисты хотят захватить ее. Желтые и черные, коричневые и красные. Люди, которые не верят в нашего Христа, люди, которые не говорят по-английски, не признают наших законов. Так мы заставим их!
Жидкие аплодисменты.
– Убрать так называемую Статую Свободы! Убрать этот позор Нью-Йорка, сбросить ее в грязь! – гремел Аттер. – И соорудить на ее месте мощную заставу с огромным замком на воротах. Построить такие же заставы в Майами, в Сиэтле, в Новом Орлеане и в Чикаго, а особенно здесь, в провонявших евреями Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. А на воротах я бы высек: "Нам не нужны ваши неуправляемые орды, ваши болезни, ваши преступления, ваши безработные, ваши шлюхи, извращенцы, слабоумные. Молитесь вашим богам, костенейте в безбожии. Нам не нужны сальные, грязные, немытые. Нам не нужны косоглазые, ниггеры, жиды...
В открытое окно со свежевыкрашенными наличниками влетел кирпич, загрохотал по полу. Все вскочили на ноги. Старики сгрудились в кучку, прижались друг к другу. Дверь распахнулась, с криком: «ЕВС! Напали с лужайки! Их больше тридцати!..» – ворвался клановец в белой форме и тут же охнул и скорчился от боли, держась за бок: кто-то заехал ему бейсбольной битой по ребрам.
Джерри Кан с битой в руках стоял над ним в окружении нескольких бойцов Сопротивления, одетых в неизменные синие майки.
– Убирайся из Дома Иисусова, еврей! – завопил Аттер.
– Сточные воды, которые хлещут из тебя, не имеют ничего общего с Иисусом.
– Убирайся или мы убьем тебя!
Падали стулья, бились стекла. Клановец и боец Сопротивления вцепились в автомат и тянули каждый на себя.
– Чего ж ты не пришел, не выдворил нас из страны, наци! – Кан взобрался на кафедру.
– Убейте, убейте его! – завизжал Аттер, и четверо телохранителей ринулись на Джерри. Одного из них он смазал битой по физиономии, изо рта у парня хлынула кровь. Но другие набросились на Кана, ему пришлось отступить. Вмешались бойцы Сопротивления, началась свалка. На улице кто-то открыл огонь.
Аттер кинулся к запасной двери, столкнулся с пытавшейся улепетнуть старушкой, отпихнул ее, сбил с ног, прорвался к выходу.
Мощеная дорожка между церковью и библейской школой вела к крошечной стоянке позади здания. Аттер уже сидел за рулем пикапа, но тут чья-то сильная рука ухватила его за узкий черный галстучек и выволокла из кабины.
– Не торопись, приятель, – ухмыльнулся Замора. – Как дела, Джесс?
– Пусти меня! Пусти! – протестовал Аттер.
Шон собрал в горсть его жидкие черные волосенки, отволок к дряхлому зеленому «форду» и швырнул лицом вниз на капот.
– Ты арестован, – пробурчат Голд.
– На каком основании? – Аттеру приходилось разговаривать со спиной Голда, тот даже не повернулся в его сторону.
Из церковных строений доносился шум драки.
– Возбуждение беспорядков. Слышишь, что делается?
– Не мои люди это затеяли, – сердито возразил Аттер.
– Тайное собрание с целью возбуждения беспорядков, нарушение спокойствия...
Опять выстрел.
– ...Бегство с места преступления, порча чужого имущества, и вообще ты завяз крепко.
– Проклятый еврей! – Аттер скалил зубы, плевался от злости.
Голд улыбнулся, вынул из кармана на груди прямоугольный отпечатанный листочек бумаги.
– Те еврейчики-коммунисты из ACLU АСLU (American Civil Liberties Union) – Американский союз борьбы за гражданские свободы.

велят зачитывать это арестованным. Итак, здесь написано: «Вы имеете право молчать...»
Не отрывая глаз от бумажки, Голд нанес Аттеру короткий прямой удар правой, выбил ему два передних зуба и снова швырнул лицом вниз на капот.
– «...Если вы отказываетесь от этого права...»
Голд пнул Аттера коленом в пах, и Джесси медленно опустился на колени.
– «...Все, что вы скажете, может быть использовано против вас...»
Голд засунул бумагу в карман, подошел еще ближе, уперся в крыло «форда» и уверенным, отработанным движением каратиста ударил третий раз, ногой. Аттер повалился на бетон.
– «...Вы имеете право пригласить адвоката... – декламировал Голд по памяти, запихивая Аттера на заднее сиденье, – и не отвечать на вопросы до его прихода...»
Замора сел за руль.
– «...Если вы не в состоянии пригласить адвоката... – Голд осмотрел суставы пальцев, ободранные о скулы Аттера, – вам должны предоставить его».

* * *

Через десять минут Голд и Замора подъехали к ван-ньюскому отделению полиции, вытащили Аттера из машины и почти пронесли по коридору к посту дежурного. Белая форма Джесса была вся заляпана кровью. Кровь лилась из носа, изо рта, из ушей.
Дежурила молоденькая азиатка.
– Бог мой! – охнула она. – Кто это его так?
Чтоб снять отпечатки пальцев, Аттера пришлось прислонить к стойке.
– Я хочу подать жалобу. – Он едва шевелил разбитыми губами.
– Заткнись, недоносок! – прикрикнула девушка. Она узнала форму Клана. И мелодичным голосом обратилась к Голду: – Кошмар, что творится в той церкви. Вызвали специальное подразделение, восемнадцать солдат, три раза стреляли, арестовано больше тридцати человек. Через пятнадцать минут сюда этих придурков набьется как сельдей в бочку.
– Смертельные случаи есть?
– Я хочу подать жалобу! – С подбородка у Аттера капала кровь.
– Нет, но много проломленных голов. И еще один парень укусил другого за ухо. – Она повернулась к Заморе: – Скажи, мы не встречались раньше?
Шон заулыбался, подошел ближе.
– Я актер. Вы могли видеть меня по телевизору. Последняя моя роль – в «Симон и Симона».
– Пошли, гад, – сказал Голд.
– Я хочу позвонить своему адвокату! – Аттер снова задергался, обрызгал всех кровью.
– По телевизору! – Глаза девушки засверкали.
– Правда, пока в эпизодах. Но осенью я буду играть главную роль в одном очень забавном фильме. Но сниматься придется в Мехико.
– Я имею право вызвать адвоката!
– Телефон неисправен.
– Неправда!
Голд подошел к висящему на стене телефону, снял трубку, дернул обеими руками, оборвал и выбросил в корзину для мусора.
– Вот и все.
– Еврейская свинья!
– Пошли, – приказал Голд, толкнул Аттера в спину и повел по коридору к камерам.
– Подожди! Вспомнила, где я тебя видела. В том журнале, как его...
Замора застенчиво улыбнулся.
– «Плейгерл».
– Верно! «Плейгерл»! Все девчонки в отделении от тебя без ума. «Обнаженный слуга закона». Ты такой сексуальный!
Замора расплылся в улыбке и подошел совсем близко.
– Спасибо, сержант.
– Ким. Зови меня Ким. – У нее были ровные, ослепительно белые зубы. – Слушай, я хочу тебя кое о чем спросить.
– Уже догадался, о чем.
– Как у тебя держится значок, на чем, понимаешь? Одежды-то никакой нет.
– Замора! – окликнул Голд. – Подай-ка дубинку! Проломлю ему башку.
Аттер уцепился за проволочную сетку на стальной двери и отказывался идти дальше. Голд напрасно пытался отодрать его.
Замора покинул хорошенького сержанта, подошел к борющимся.
– Вот приклеился. Как самым лучшим театральным клеем. Ничего, справимся. – И Замора боднул Аттера в поясницу. Клановец выпустил дверь и застонал от пронзившей его насквозь боли.
– О, бить по почкам – жестоко! – посочувствовала дежурная.
– Ничего подобного. – Шон повернулся к ней. – Это немножко взбодрит его. Просто немного спирта – чтоб растворить клей.
Девушка захихикала.
– Пошли, сукин сын. – Голд ухватил Аттера за ремень и потащил по коридору. Замора шел следом и пинал Джесса в зад.
До камер оставалось немного. Аттер хватался за дверные ручки, и Голду все время приходилось быть начеку. Коридор кончился, они завернули направо, и Голд швырнул маленького человека на пол перед зарешеченной, ничем не отличающейся от прочих дверью.
– Пришли, Джесс. Обезьяний питомник. Аттер приподнялся, взглянул на него.
– Что?
Голд засмеялся:
– Буги-вуги, Джесс. Зверушки из джунглей. Черномазые. Видишь?
В длинной, темной камере шесть или семь негров расположились в ленивых позах на бетонном выступе, заменявшем скамью. Некоторые по пояс голые, другие в пестрых, рваных майках и свитерах. Голд знал, что это всего лишь внеочередная воскресная встреча Союза черных офицеров в костюмах для рыбной ловли. Но Аттер видел воплощение своих ночных кошмаров – ужасных преступников из гетто.
– Эй! Ниггеры! – Голд потряс решетку. – Вам подарочек, макаки! Знаете, что это за парень? Это великий маг и кудесник из Калифорнийского клана, и сейчас он с вами разберется, надает пинков в ваши черные задницы. Не верите? Ей-богу, это знаменитый клановец!
Семеро негров уставились на них. Угрюмые, грубые лица невозмутимы, в темноте сверкают белки глаз.
– Ты не посадишь меня к ним, – прошептал Аттер.
– Посажу, будь уверен.
– Пожалуйста, не сажай меня к ним.
– Ты хочешь позвонить? О'кей. Это и есть загон для придурков, которые хотят позвонить. – Он опять тряхнул решетку. – Ниггеры, вы все ждете, когда освободится телефон? Правда ведь?
– Заткни свою вонючую пасть, полицейская собака!
– Видишь, – ухмылялся Голд. – Просто компашка негров-насильников ждет очереди, чтобы позвонить адвокатам-евреям.
Один из черных, глядя прямо в глаза Аттеру, сделал неуловимое движение рукой, в ладони блеснуло короткое, зловещее лезвие. Он послал Джессу воздушный поцелуй.
– У него нож! – заверещал Аттер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71